Златовласка - Макбейн Эд - Страница 31

• Предыдущая
• 31/40
• Следующая

Взгляды, которые она бросала вокруг себя, весьма отдаленно напоминали честный и прямой взгляд ее матери. Взгляд стал расчетливым, жестким. Она пользовалась им, чтобы создать атмосферу безрассудства: рот полуоткрыт в готовности выразить удивление или ожидание, а вдобавок к этому – чуть прерывистое дыхание. Моя дражайшая женщина флиртовала с возмутительным бесстыдством, а потом с негодованием все отрицала. Глядя через плечо Леоны, она встретилась взглядом с итальянцем, и когда в его глазах мелькнул огонек интереса, она его холодно проигнорировала, внезапно опустив веки и улыбнувшись улыбкой превосходства. Давным-давно, когда я встретил ее, мне захотелось затащить ее в постель именно потому, что она была так чертовски недоступна. Я хотел, чтобы она стонала подо мной и задыхалась от возмущения, взывала о помощи. Я вдруг осознал, что она все еще меня возбуждает. На ней не было лифчика, и блузка тесно обтягивала грудь; я поймал себя на том, что меня тянет заглянуть в вырез блузки…

Мы с Фрэнком пожали друг другу руки, и тут же завязалась неторопливая беседа. Фрэнк рассказал о событиях в конторе, произошедших после моего ухода, а Сьюзен сообщила Леоне о несчастном случае с Себастьяном. По правде говоря, в последнее время все, что бы она ни сказала, меня бесконечно раздражало, но этот ее рассказ о Себастьяне особенно возмутил меня. Мне показалось, что она использует смерть кота, чтобы вызвать сочувствие у собеседников или, что уж совсем непростительно, чтобы привлечь к себе внимание – как к человеку, сраженному тяжелой утратой. В общем, я частично слушал Фрэнка, частично Сьюзен, потом Леона принялась утешать Сьюзен, и вдруг где-то слева я услышал, как какая-то женщина обсуждает совершенные убийства. И мое внимание привлек вопрос, который она задала.

Она интересовалась, были ли изнасилованы Морин и обе девочки. Я подозревал, что она нарочно уводила разговор в лабиринты секса, но ее сосед намека не понял и добросовестно углубился в длинное исследование сексуальных преступлений, когда-либо совершенных в Америке. Он подкрепил свои выкладки статистикой количества убийств и случаев тяжких телесных повреждений, связанных с изнасилованием. Бенни Фрейд, адвокат по уголовным делам, которого я пытался навязать Майклу, как-то сказал мне: «Мэтт, никогда не бывает никаких загадок. Есть только преступления и их мотивы».

Похоже, единственного, чего у Майкла Парчейза не было, – так это мотива. Я попытался вспомнить, что он рассказывал сегодня днем. Пока вокруг жужжали, так и сяк обсуждая убийства, пока Фрэнк рассказывал о визите агента по вопросу оценки наследства покойного клиента, пока Сьюзен пыталась объяснить, что за увечья повлекли за собой смерть Себастьяна, – я старался воспроизвести в памяти – предложение за предложением – весь мой с Майклом диалог. Я смог припомнить суть нашей беседы и многие детали, но дословно я воспроизвел только отрывки – а я был уверен, что очень важно вспомнить все, что он говорил, если намерен узнать в точности, что же произошло на самом деле.

Он сообщил, что именно Морин была той женщиной, которая ему позвонила; что она хочет с ним встретиться и попросила приехать к ней домой. Она назвала его сестер маленькими девочками, да, точно, именно так он и выразился – что маленькие девочки и Морин, все трое, были там. Но с какой стати она сообщала все это? Или она сделала это для того, чтобы убедить его, что она одна, если не считать детей? Может, потом она добавила, что Эмили и Ева уже спят – намекая тем самым, что горизонт чист?

«Она была напугана».

«Почему?»

«Она… она не знала, что ей делать».

«В каком смысле?»

«Не знаю».

У Майкла Парчейза была весьма своеобразная манера не знать и не помнить. Он смог в деталях описать вышитую розетку на ночной рубашке, но при этом никак не мог вспомнить, почему схватил кухонный нож и погнался за своей мачехой в спальню. Поцеловал ее. «Я обнял ее и поцеловал». Может, он пытался признаться мне в том, что изнасиловал ее? Может, именно это он и старался забыть – что был вынужден убить ее, потому что прежде изнасиловал? Но ведь он уже говорил мне, что не насиловал Морин, и, похоже, был искренне потрясен, когда признался в том, что поцеловал ее. «Он была женой моего отца, а я ее поцеловал!» Юренбергу он сообщил только, что крепко обнял ее – так что, возможно, он постепенно подводил нас к истине: «Я сжал ее в объятиях, я поцеловал, я изнасиловал ее, да!»

«Ты поцеловал ее, когда она уже была мертва?»

«Да».

В этом случае, предположив, что слово «поцеловал» было не чем иным, как более мягким выражением ужасного, можно было понять, что Майкл Парчейз не отправился в полицию. Возможно, он и был тем, кем назвал его Джейми, – чудовищем.

«Эмили ты тоже поцеловал?»

«Нет, только мою мать».

«Свою мать?»

«Морин».

У меня отпало всякое желание продолжать дальнейшие исследования. Поэтому я полностью отключился от нашего с Майклом разговора – так же, как и от всех этих разговоров об убийстве. Наш хозяин беседовал с итальянцем, улещивая его и утверждая, что открытие галереи прошло просто замечательно.

Хозяйка уже звала нас к столу.

Домой мы вернулись без двадцати двенадцать. Я заглянул к Джоанне, увидел, что она крепко спит, и прошел к себе в кабинет, чтобы прослушать автоответчик. Первый звонок был от клиента, для которого я недавно составил завещание. Он сообщил, что его сын был арестован за ведение мотоцикла со скоростью девяносто миль в час в сорокамильной зоне. Я пометил себе на календаре позвонить ему утром и снова включил аппарат. Следующей была Карин Парчейз. Она оставила свой номер телефона и просила, чтобы я срочно перезвонил ей. Если судить по тому, что Джейми рассказал Юренбергу, его дочь последние три года проживала в Нью-Йорке. Однако ее телефонный номер был явно калузским. Я тут же набрал его.

– Отель «Калуза Бэй», добрый вечер, – послышался голос в трубке.

– Будьте добры, попросите мисс Карин Парчейз, – сказал я.

– Одну минуту, сэр.

Я ждал. Слышно было, как на другом конце линии звонит телефон. Я принялся считать звонки. Я уже собрался повесть трубку, когда послышался женский голос:

– Алло?

– Мисс Парчейз?

– Да.

– С вами говорит Мэттью Хоуп.

– О, здравствуйте, мистер Хоуп. Я ждала вашего звонка, а сколько сейчас времени? Я была в душе, куда же я положила свои часы? Без четверти двенадцать – это не слишком поздно? Мне бы хотелось встретиться с вами. Вы не могли бы подъехать сейчас? Это так важно…

– Ну…

– Номер четыреста первый, – перебила она. – Нельзя ли минут через десять? Я буду ждать. – И с этими словами она повесила трубку.

Карин Парчейз, высокая, гибкая, была одета в полосатый восточный халат, застегнутый до горла, с разрезами по бокам. Голубые глаза ее были подкрашены синим, а влажные волосы были закутаны полотенцем под цвет халата. Открыв дверь, она проговорила:

– Входите, как вы быстро добрались, – глотая слова так, что они слились в одно приглашение-наблюдение. Она повернулась и стремительно прошла в комнату, прикрыв за собой дверь.

Она очень походила на своего отца. Те же светло-голубые глаза и изогнутые брови, такой же выступающий вперед нос и тонкие губы. Но, кроме всего этого, в ее хрупкости было нечто чисто женское: широкие рукава халата скрывали тонкие руки, в боковых разрезах халата мелькали стройные ноги.

– Не хотите ли выпить? – спросила она. – Немного коньяку? Мятного ликера?

– Коньяк, если можно, – попросил я, и, к моему удивлению, она тут же подняла трубку телефона, чтобы сделать заказ. Позже я сообразил, что молодая женщина, путешествующая в одиночку, обычно не отягощает свой чемодан комплектом напитков. Я чувствовал себя неотесанным увальнем. Холодная самоуверенность Карин Парчейз вызывала неловкость: она была еще слишком юной. Какой возраст назвал тогда Джейми? Двадцать два?

– Говорит мисс Парчейз из номера четыреста первого, – сказала она в трубку. – Пожалуйста, пришлите в номер коньяк и «Гранд Марнье», – она посмотрела на меня, – «Курвузье» подойдет?

• Предыдущая
• 31/40
• Следующая