Смерть по ходу пьесы - Макбейн Эд - Страница 28

• Предыдущая
• 28/63
• Следующая

— Я уже получила дело, доведенное до конца, — сказала Нелли.

— А я так не считаю, — возразил Карелла.

— Мне очень жаль.

— Нелли, но если Мильтон не убивал ее, то настоящий убийца...

— Почему ты думаешь...

— ...гуляет на свободе.

— ...что он ее не убивал?

— Нутром чую.

В комнате повисло молчание.

— Чего ты хочешь? — спросила наконец Нелли.

— Я же сказал. Посади его за нападение и позволь нам продолжить расследование убийства. Если у нас ничего не выйдет, ты всегда успеешь подшить к этому второе обвинение.

— Какое у нас сегодня число? — спросила Нелли, ни к кому конкретно не обращаясь.

Бернс посмотрел на настольный календарь и ответил:

— Восьмое.

— Отлично. Мы имеем право задержать его на шесть дней, считая со дня ареста. То есть четырнадцатого числа я должна предъявить Мильтону обвинение либо отпустить его под залог. Вот что я намерена сделать. Я выдвину против него оба обвинения: и в нападении, и в убийстве...

— Правильно! — сказал Олли.

— ...но попрошу своего начальника поговорить с руководителем судебного отдела...

— О чем? — спросил Олли.

— Тогда он сможет пойти к руководителю сыскного отдела и объяснить ему ситуацию.

— Какую еще ситуацию?

— Что один из его лучших детективов сомневается в результатах и продолжает расследование убийства.

— Какого черта, я ни в чем не сомневаюсь! — не выдержал Олли.

— Стив, я даю тебе время до четырнадцатого числа. Добудь мне какой-нибудь результат, или я предъявлю Мильтону обвинение в убийстве.

— Спасибо, — сказал Карелла.

— Так это вы что, о нем говорили? — изумленно спросил Олли.

Берт Клинг танцевал, как белый человек.

Боже милостивый, он был наихудшим партнером, с каким только ей приходилось танцевать за всю свою жизнь, хотя это именно он предложил пойти сегодня вечером потанцевать. Она сказала: «А почему бы нет?» Если мужчина приглашает вас на танцы, вы полагаете, что он окажется хорошим танцором, разве не так? Если человек танцует паршиво, он пригласит вас на прогулку, а не на танцы. Но Берт Клинг был просто кошмарен!

Она оделась в платье из гладкой скользкой ткани того самого дымчато-синего цвета, который понравился ему в прошлый раз, другое платье, но того же самого оттенка, удачно сочетающегося с ее тенями, — от добра добра не ищут. Платье было очень коротким и обтягивающим — ее единственное настолько бесстыдное платье. Когда она еще училась в университете в округе Колумбия и пыталась привлечь внимание хоть какого-нибудь пристойного чернокожего парня, она называла такой фасон «трахни меня»; в этом городе на каждого мужчину приходилось пять женщин; ты только прикинь, радость моя, пять к одному, а? Бесстыдное там это платье или не бесстыдное, но раз мужчина сказал, что ей идет этот цвет, то почему бы не воспользоваться им еще раз? Кроме того, помимо этого платья, ее единственным дымчато-синим нарядом был костюм, который она надевала на первое свидание, так что ничего другого просто не оставалось...

— Ох, простите!

— Ничего, я сама виновата.

Еще ей идут некоторые оттенки зеленого. Может, стоило сегодня вечером одеться в зеленое? Но одеваться в зеленое непросто, слишком легко можно сделаться похожей на шлюху из верхнего города. Да, в конце концов, можно подумать, что все дело в цвете! Хотя если не в цвете, то в чем же еще? Особенно если учесть, что непонятно, стояло ли за этим что-либо, помимо того, что он белый, а она черная.

И возможно, только этим они друг друга и привлекают. Уж конечно, Берт Клинг привлекателен не тем, что танцует, как Фред Астер.

Оркестр был на редкость хорош. Половина музыкантов были белыми, включая бас-гитариста, которого Шарин всегда считала сердцем и душой любого оркестра, а всего на эстраде находилось шестеро музыкантов. В помещении было слишком сильно накурено, чтобы врач мог себя уютно чувствовать, но, похоже, Берта это беспокоило не меньше, чем ее. Возможно, это он из-за табачного дыма так скверно танцует. Ведь что-то должно было на него повлиять, потому что — ну правда же — она ни разу в жизни не встречала мужчину, который танцевал бы настолько скованно и неуклюже, как Берт Клинг. Интересно, он считает про себя? Да или нет? Шарин боялась заговорить из страха, что из-за нее он собьется со счета. Она надела синие туфли на высоком каблуке, состоящие из полосок кожи. Тонкая подошва, а все остальное — полоски, полоски, полоски. В этих туфлях ее ноги выглядели просто обалденно.

Шарин подумала, что это даже по-своему мило, что Берт так скверно танцует, но ей очень хотелось, чтобы он пореже наступал ей на ноги, особенно если учесть, что на ней были эти туфли из полосочек. Он каждый раз говорил: «Ох, простите», — а она отвечала: «Ничего, я сама виновата». В конце концов она заподозрила, не думает ли он на самом деле, что это виновата она — ведь тогда получилось бы, что он считает ее паршивой танцоршей. Да нет, конечно же, он должен знать о своей неуклюжести. Но тогда почему он пригласил ее на танцы?

Когда они снова уселись за столик — дым медленно плыл в их сторону, оркестр наигрывал негромкую мелодию, скользящую в воздухе, саксофон пугливо вел свою тему, — Шарин мягко подвела разговор к интересовавшему ее вопросу. Она не стала спрашивать: «Как это тебя угораздило пригласить меня на танцы, дурень ты мой ненаглядный?», а вместо этого поинтересовалась, как так получилось, что он выбрал именно это место.

— Я подумал, что здесь должно быть неплохо, — сказал Клинг и махнул рукой, указывая на зал, в котором, как заметила Шарин, было необычайно много черно-белых пар. Интересно, а он об этом знал, когда выбирал это место?

— Где вы учились танцевать? — поинтересовалась Шарин.

— А, в компании... это еще когда я был мальчишкой.

— Ага, ясно.

— Я вырос в Риверхеде. Тогда это был довольно приличный район.

«Что он имеет в виду? — возмутилась Шарин. — Что теперь это негритянский район? И что теперь его нельзя считать приличным?»

— У одного парня, Фрэнка, был в доме большой подвал, нормально отделанный, и мы туда собирались и танцевали.

— В смысле — ребята и девочки?

— Если бы! Нет, только парни. Фрэнк классно танцевал, и он учил остальных. Мы танцевали друг с другом. Это была неплохая тренировка.

«Оно и заметно», — подумала Шарин.

— А где именно в Риверхеде вы жили? — спросила она.

— На Кэннон-роуд. Когда я рос, там жили вперемешку негры, ирландцы и итальянцы, и никогда не было никаких скандалов. Даже когда в Даймондбеке случались стычки, у нас всегда было тихо. А теперь все переменилось.

Шарин кивнула.

— Я помню, как отец мне говорил... это было во время крупных беспорядков, я тогда был совсем еще зеленым пацаном... так вот, помнится, он говорил: «Только попробуй влезть в эту дрянь, Берт, — я тебя так выдеру, что ты неделю сесть не сможешь. Я тебе таких пропишу, что будешь радоваться, если вообще сможешь ходить».

«Это потому ты и пошел на свидание с чернокожей женщиной?» — подумала Шарин.

— Хотя прежние беспорядки не идут ни в какое сравнение с тем, что случилось в прошлую субботу, — сказал Клинг. — Никогда этого не забуду.

— Вы по-прежнему живете в Риверхеде? — спросила она.

— Нет-нет. У меня небольшая квартирка на Айсоле. Рядом с мостом Калмс-Пойнт.

— А когда вы оттуда переехали?

— Из Риверхеда? Сразу после войны. Когда я вернулся с войны.

Шарин не стала спрашивать, на какой войне он был. В Америке для каждого поколения находилась своя война. Большинство участников пытались впоследствии забыть о войне, на которую была потрачена их юность. Шарин ни разу не встречала человека, которому хотелось бы рассказывать о своем военном опыте. Это многое говорило о тех, кто пишет плакаты, обращенные к призывникам.

— Вы прекрасно танцуете, — сказал Клинг.

«У нашего народа врожденное чувство ритма», — подумала Шарин.

— Могу поспорить, что вы смогли бы научить меня гораздо большему, чем Фрэнк.

• Предыдущая
• 28/63
• Следующая