Озорство - Макбейн Эд - Страница 50
- Предыдущая
- 50/75
- Следующая
Этой же ночью, в среду, в Маджесте...
Вне всякого сомнения этот район был окрещен англичанами. В названии звучат значительность, сила, величие, царское достоинство. Произошло оно от среднеанглийского слова maieste, старофранцузского majeste, латинского majestas. И квартал, именовавшийся Королевский Порт, когда-то, давным-давно, был английским, но уже в самом начале двадцатого века итальянцы полностью вытеснили из него англичан, а в сороковых годах его начали заселять пуэрториканцы. Теперь к ним присоединились доминиканцы и китайцы.
В эту же среду, в Маджесте, в квартале Королевский Порт, в семь минут восьмого вечера пятнадцатилетняя девочка, называвшая себя «итальянкой», хотя ее родители и прародители родились в нашей стране, сидела на крыльце своего дома и наслаждалась благоуханной свежестью, разлившейся по городу после дождя. Вечер был тихий, теплый, и Кэрол Джирасоле подумала, что наконец-то пришла весна.
В восемь минут восьмого восемнадцатилетний Рамон Гузман подбежал к крыльцу, где сидела Кэрол, поклонился ей в пояс, спросил: «Как поживаете, мисс?». С небольшим акцентом. Потом выпрямился, ухмыльнулся, ударил ее кулаком в глаз и, крикнув «С первым апреля», убежал.
Кэрол завизжала, словно ее порезали. Никогда в жизни ничего подобного с ней не случалось! Черт побери! Какой-то латиноамерикашка подошел к ней и ни с того ни с сего ударил кулаком в глаз! А скрывшийся в темноте подвыпивший Рамон думал, как же он забавно пошутил. Покатываясь со смеху, он добежал до своей улицы, поднялся по лестнице в квартиру, где жил с матерью и тремя сестрами. Пять минут спустя он услышал шум внизу, подошел к окну и выглянул из него.
Возле дома стояла обиженная им девчонка. С ней были пятеро взрослых мужчин. Они окружили кольцом Джеральдо Джиминеца — кажется, его — и кричали: «Это ты первоапрельский шутник? Ты ударил эту девочку?». Тонкому, как тростинка, Джеральдо было шестнадцать лет. Он приехал из Санто-Доминго всего лишь два месяца назад и не знал смысла выражения «первоапрельский шутник». Джеральдо качал головой, все отрицал и не понимал, что взволновало этих мужчин. Ему казалось, что если он будет качать головой и повторять «нет-нет-нет», они наконец поймут, что ошиблись.
Но мужчины не унимались. «Ты что наделал, первоапрельский дурак? Зачем ударил девочку?». Джеральдо сказал: «No hablo ingles», а один из мужчин заорал: «Не лги!». Его приятель ударил мальчишку. Потом все набросились на Джеральдо и стали бить его. «Мне кажется, это не он», произнесла Кэрол очень тихо. Но они били и били кулаками мальчишку, приговаривая: «Ты, лживый мерзкий латиноамерикашка!», «Ударил девочку, а?», «Дурак первоапрельский, а?». Один из хулиганов разбил бутылку о голову Джеральдо, а когда тот упал на тротуар, его начали пинать ногами. Они били его ногами по голове, груди, животу, паху. Скоро живого места на нем не осталось. «Мне кажется, это не он», еще тише сказала Кэрол. Но они били его, пока он не затих, истекая кровью, на тротуаре.
Рамон все это видел из своего окна.
Потом он разделся и пошел спать в комнату, которую делил со своими тремя сестрами.
Этим же вечером в айсольской больнице «Буэнависта»
Шейрин Кук и трое других хирургов стояли в реанимационной палате вокруг кровати Джорджии Моубри и тихо совещались. Прошло 48 часов, как ее привезли сюда из операционной, но она не реагировала на словесные раздражители, не сделала ни одного сознательного движения рукой или ногой.
Лихорадка не прекращалась, число лейкоцитов в крови продолжало расти. Но больше всего тревожило врачей значительное повышение внутричерепного давления. Это явный признак кровотечения и чревато образованием сгустков крови. По мнению хирургов, требовались повторная трепанация черепа и устранение причины осложнений. Доктор Эддерли приказал немедленно подготовить Джорджию к экстренной операции на черепе.
В двадцать минут десятого Джорджии сделали повторную трепанацию черепа.
А три минуты спустя большой сгусток крови убил ее.
Паркер полагал, что наилучший способ соблазнить женщину — это хвастаться перед ней своей храбростью. Пусть она узнает, в каких опасных переделках он побывал, каким хладнокровным смельчаком себя показал. Он начал с того, что расписал ей, как во время войны летал на самолете, но не уточнил, во время какой войны. Дело в том, что он ни разу в жизни не летал на самолете и поэтому не хотел, чтобы она задавала ему всякие технические вопросы.
Потом поведал ей, как после почетного увольнения из армии его приняли на службу в полицию, и всего лишь за шесть месяцев он вырос до детектива. Новая ложь! Чтобы получить золотой жетон полицейского, ему пришлось трубить целых три года, хотя за него и хлопотали перед начальником сыскной полиции. Он уверял ее, что любит свою работу, потому что она дает ему великолепную возможность помогать бедным и угнетенным, исправляя причиненное им зло и бросая за решетку поганящих наш мир притеснителей и негодяев, где им и место. Он сам в это верил лишь наполовину.
Только в той части, которая касалась негодяев и злоумышленников, а не бедных и угнетенных ничтожеств. По разумению Паркера, никто не станет бедным и угнетенным, если сам не выберет себе такую судьбу. Он предпочитал спасать лучших, ибо на лучших держится мир.
Они сидели в гостиной ее квартиры на улице Челси. Время приближалось к одиннадцати часам. Паркер расстался с Клингом в половине шестого, намного позднее того времени, после которого он обычно терял всякий интерес к работе. Его рабочий день, по установленному им самим распорядку, заканчивался в 15.45 и ни секундой позже. Но сегодня придурок, полезший под пулю на проспекте Холл, — тот самый, который царапал витринное стекло — завалил его бумажной работой. Это дало Паркеру отличный повод позвонить Кэти — единственная выгода, которую он смог извлечь из нового убийства. Он задал ей по телефону несколько вопросов, а потом спросил, как бы невзначай, не желает ли она перекусить с ним в пиццерии или где-нибудь в этом роде. Воскресный завтрак с ней обошелся ему в 75 долларов. Потом они погуляли по парку, пожали на прощанье друг другу руки — и все.
Сегодня же он пригласил ее в кино на вечерний сеанс. Кэти ответила ему, что она заканчивает перепечатку киносценария — какое счастливое совпадение! — ив шесть сможет с ним встретиться. Идет? Кино закончилось в десять, и она пригласила его к себе домой выпить по чашечке кофе. Паркер усмотрел в этом благоприятное предзнаменование. И, не мешкая, приступил к закладке фундамента.
История с дикобразом пользовалась неизменным успехом.
Она не была выдумкой, рассказчик воспринимался чудесным парнем, забавным симпатягой. Историю с дикобразом он так часто рассказывал совершенно несходным женщинам при самых различных обстоятельствах, что выучил ее наизусть и ничего в ней не менял. Зачем подправлять то, что не испорчено? Все началось так. Однажды он сидел совершенно один в отделе детективов, как вдруг этот псих...
— Это было до того, как меня перевели в 87-й. Я тогда вкалывал в 64-м в Спокойном Месте. Очень тяжелый участок.
Заступил на смену в полночь, время приближается к трем или четырем часам утра, скука смертная. И тут входит мужик и ведет на поводке дикобраза.
В этом месте он выдерживал паузу, чтобы слушательница почувствовала забавность ситуации. Женщинам всегда кажется, что дикобраз на поводке — это очень мило. Вот только в другой руке у его хозяина был револьвер. Понимаете, у мужика в руке был револьвер. Паркер страшно удивился, каким образом ему удалось проскользнуть мимо дежурного сержанта. Это случилось еще до того, как угрозы взорвать бомбу стали обычным явлением в нашем городе. И постовых перед входом в участок тоже тогда не было. Но каждый посетитель обязан был подойти к дежурному и изложить свое дело. Этого требовало висевшее у входа большое объявление. А от мужика с сучьим дикобразом на поводке тем более.
Рассказывая ей свою историю, он рискнул употребить слово «сучий».
- Предыдущая
- 50/75
- Следующая
