Красавица и чудовище - Макбейн Эд - Страница 6
- Предыдущая
- 6/53
- Следующая
— В жалобе указывалось, что вы сломали ей нос и…
— Нет, сэр, в этой жалобе все вранье.
— Она написана вашей женой.
— Нет, сэр, Мишель не могла так поступить. Нет, сэр.
— Мистер Харпер, когда вы уехали из Майами?
— Этим утром.
— Поточнее, — когда именно «этим утром»?
— Наверное, около десяти часов.
— И вы приехали прямо сюда, в полицейский участок, когда вернулись в Калузу, правильно?
— Прямехонько.
— Почему вы не вернулись домой вчера? Ведь вашего компаньона не оказалось на месте…
— Ллойд мне не компаньон. Он просто мой кореш по армии, с ним у меня дела, вот и все.
— Но его не было?
— Верно.
— И вашей матери — тоже.
— Верно.
— Тогда зачем вы остались в Майами? Почему вы не отправились домой вчера утром?
— Я решил, может, Ллойд вернется.
— Он вернулся?
— Нет, сэр.
— Так зачем вы там остались?
— Думал, может, еще вернется.
— Угу. Как давно вы женаты, мистер Харпер?
— В следующем июне было бы два года.
— Ваша жена иностранка…
— Да, сэр.
— Где вы с ней познакомились?
— В Бонне, в Германии. Я служил в военной полиции в Бонне.
— Когда это было?
— Вы спрашиваете меня, когда я с ней познакомился?
— Да.
— В этом месяце будет два года. Познакомился с ней в ноябре, а женился на следующий год, в июне.
— Вы поженились в Германии?
— Нет, сэр, здесь, в Калузе.
— Каким, по-вашему, был этот брак? — спросил Блум.
— Я без памяти любил ее, — ответил Харпер и вдруг, закрыв лицо руками, зарыдал.
Тишину, воцарившуюся в комнате, нарушал только шелест магнитофонной ленты, бесстрастно фиксировавшей скорбь Харпера. Он сидел в кресле, которое казалось слишком хрупким для его громадной фигуры, его широкие плечи сотрясались, бочкообразная грудь вздымалась от рыданий; закрыв руками изуродованное оспинами лицо, он безуспешно старался справиться со своим горем. Казалось, Харпер никогда не успокоится. Издаваемые им звуки напоминали стоны раненого животного, нашедшего укрытие в глубине джунглей, где уже ничто не могло причинить ему боль и только луна была немой свидетельницей его страданий. Мало-помалу его рыдания наконец иссякли; он полез в задний карман джинсов и, вытащив довольно грязный носовой платок, вытер глаза, потом нос и неподвижно замер в кресле, шмыгая носом и устало опустив плечи. Похоже, в этом громадном теле не осталось ни капли жизненных соков.
— Мистер Харпер, — заговорил мягко Блум, — вы утверждаете, что в воскресенье утром были в Майами, потом ездили в Помпано и Веро-Бич, а затем в тот же день, позднее, опять вернулись в Майами, так?
— Да, сэр. — Голова Харпера все еще была опущена, как будто он старался разглядеть что-то на своих башмаках.
— Кто-нибудь видел вас в этих местах?
— Меня видела масса народа.
— А мог бы кто-нибудь подтвердить, что вы действительно были там, куда, по вашим словам, поехали!
— Только жена Ллойда да еще мамина соседка.
— Но это было в воскресенье утром.
— Да, сэр.
— А что скажете о воскресной ночи?
— Нет, сэр, в воскресенье вечером не видел никого из знакомых.
— А в понедельник?
— И в понедельник — никого.
— Совсем никого?
— Нет, сэр.
— Мистер Харпер, вы настаиваете на том, что не находились здесь, в Калузе, в воскресенье вечером? Уверены, что не вернулись сюда?..
— Я должен заявить протест, Мори. Он уже ответил тебе на этот вопрос. В воскресенье вечером Харпер был в Майами, он уже сказал тебе об этом.
— Тогда как ты объяснишь ту жалобу, которую подала на него в понедельник утром его жена?
— Ты и меня допрашиваешь, Мори? Если так, лучше бы тебе зачитать параграф относительно моих прав.
Блум тяжело вздохнул.
— Мистер Харпер, — обратился к нему детектив, — вы убили свою жену, Мишель Бенуа Харпер?
— Нет, сэр, я не делал этого, — ответил Харпер.
— Ладно, большое спасибо. Хотите что-нибудь добавить?
— Не убивал я ее, — произнес Харпер прямо в микрофон.
Мы с Дейл никогда не произносили слов «я люблю тебя».
Мне известно, что Дейл когда-то была страстно влюблена в одного художника, с которым познакомилась в Сан-Франциско, когда проходила там адвокатскую практику. Я также знаю, что они были вместе в течение двух лет и она болезненно переживала их внезапный разрыв, который, казалось, свел на нет все, что было между ними. В январе прошлого года, когда мы только начали встречаться, она много рассказывала мне об этом художнике. Сейчас Дейл о нем не вспоминает. Но и не говорит, что любит меня.
Я со своей стороны слишком часто пользовался этими словами в корыстных целях. Мне 38 лет, и в годы юности, проведенной в Чикаго, я был лишен всех тех сексуальных удовольствий, которыми наслаждается сегодняшняя молодежь. Мне было семнадцать, когда сексуальная вседозволенность шестидесятых только начала зарождаться, ее расцвет уже не коснулся меня. Поэтому значительная часть моей юношеской энергии уходила на лихорадочную разработку хитроумных планов, как добраться до сокровищ, надежно укрытых под девичьей блузкой; каждую пуговку приходилось отвоевывать в жарком бою, сопротивление было не менее ожесточенным, чем у вьетконговских дивизий, охранявших дорогу на Ханой. Как, усыпив бдительность противника, незаметно пробраться в вожделенную крепость, бдительно охраняемую юбкой, да к тому же еще и трусиками. Как скрыть от взоров шокированных сограждан последствия возбуждения, охватывавшего меня неизменно при виде любой девушки, как ни скромны были ее внешние данные. Я просто сходил с ума, завидев девичью грудь, бедра, задик, меня переполняла любовь ко всем представительницам женского пола, даже если это были настоящие уродины. И вот в этих ожесточенных сражениях, преодолевая опаснейшие препятствия на пути к вожделенной вершине, я совершил открытие: слова «я люблю тебя» порой совершали чудеса; «я люблю тебя, Харриет, Джин, Хелен, Мелисса», — а между тем мои пальцы с бешеным нетерпением преодолевали злобное сопротивление пуговиц и дьявольское упорство застежек лифчиков, изобретенных какой-то ненормальной ученой бабой. «Я люблю тебя, Джойс, Луиза, Алиса, Роксана!» То было время поясов с резинками и нейлоновых чулок, вскоре уступивших место колготкам, изобретенным, несомненно, той же самой сумасшедшей бабой в той же лаборатории. И трудно представить, какая лихорадка охватывала меня, если действительно удавалось коснуться этих таинственных чудесных местечек. Окна отцовского «олдсмобиля» затуманивались от учащенного дыхания мужского натиска и непреклонного женского сопротивления. «Я люблю тебя, Анджела, Ширли, Минг Той, я люблю всех вас!»
Я пользовался этими словами как мелкой разменной монетой на рынке, где не было покупателей.
Я постиг их истинный смысл позднее, когда познакомился со Сьюзен и по-настоящему влюбился в нее. Вскоре она стала моей женой. Те три слова, которые, как представлялось мне, не стоят и пенни в английском языке, оказались весьма дорогостоящим товаром, какой язык ни возьми. И речь идет не об алиментах, которые ежемесячно выплачиваю Сьюзен — 24 тысячи долларов в год с учетом возрастания прожиточного минимума, — не в этом дело! Я сейчас говорю о чувстве болезненной незащищенности, об утрате собственного «я», чтобы сделать возможным совместное существование. Мы стали друг для друга надежными партнерами и прожили вместе много счастливых лет. Большинство разведенных, как мужчины, так и женщины, с легкостью забывают о том счастье, которое объединило их когда-то, в памяти остается только плохое. Наша со Сьюзен беда состояла, очевидно, в том, что, став надежными партнерами, мы перестали быть любовниками. И однако наша фирма процветала в течение четырнадцати лет, в результате ее деятельности на свет появилась Джоан, моя ненаглядная девочка, радость моей жизни, длинноногая красавица, очень похожая на мать, моя дорогая дочурка, которую я обожаю, но с которой мне разрешают видеться только раз в две недели и, кроме того, проводить с ней половину ее школьных каникул.
- Предыдущая
- 6/53
- Следующая
