Голова лошади - Макбейн Эд - Страница 27

• Предыдущая
• 27/50
• Следующая

Как же я всегда наивно и без рассуждений верил в Бога, думал Малони, овеваемый таинственным звучанием непонятного языка, я был легкой добычей для раскрашенного идола католической церкви, куда с детства ходил с бабушкой и мамой, восхищенно глазея на роскошные облачения священников (приходится признать, что католики больше разбираются в шоу-бизнесе, чем евреи, во всяком случае, что касается ритуальной одежды, нечего и сравнивать эти талиты (а не талисы, надо же так изуродовать слово!) с теми сверкающими, затейливо расшитыми золотой нитью одеяниями, в которые облачались во время мессы священники и прислуживающие у алтаря мальчики. С другой стороны, католическая церковь не возлагала на своих сынов такого непосильного бремени, как 248 позитивных и 365 негативных заповедей Торы, что бы это слово ни значило. Даже сейчас он помнил и ему недоставало здесь, в этом скромном храме, во время субботней службы, густого запаха ладана, священника, размахивающего кадилом и торжественных слов «et cum spintu tuo», он с удовольствием ощутил бы сейчас аромат ладана, подумал он и заметил, что старики снова усаживаются на жесткие деревянные стулья.

— Страница двадцать шестая, — шепнул Соломон и, когда Малони нашел ее, ткнул пальцем в строчку английского текста.

«Каким был Ты от сотворения мира, — читал про себя Малони, — таким Ты остался после его сотворения, таким будешь Ты и в мире грядущем». Это пророчество не могло его привлечь, потому что как бы отрицало мотивацию его решения стать игроком; если ничто никогда не меняется, если ты сейчас и всегда остаешься все тем же, какой же тогда смысл… он снова перечитал тексты и увидел, что этому абзацу предшествовали слова: «Благословенно будь во веки веков ЕГО СВЯТОЕ ИМЯ», и понял, что они относятся к Богу, и снова вспомнил о ладане, вздымающемся над алтарем и плывущем над скамьями, заполненными благочестивыми прихожанами, и торжественное «et cum spintu tuo».

И оказывается, так просто принять, не задавая вопросов, почему мир становится таким сложным, думал Малони. Что ж, он становится сложным, потому что рано или поздно тебе приходится сказать: «Нет», приходится покачать головой и сказать: «Нет, я этого не приму, это не может захватить меня, я хочу быть свободным». И вот, несмотря на огорченный взгляд старой матери (ох уж эти молчаливо кричащие от боли глубокие карие глаза, всей своей набожной ирландской душой она наверняка надеялась, что я стану священником, как мой дядя Син в графстве Уклоу), ты говоришь ей «Нет», зная, что разбиваешь ей сердце, «Нет, моя дорогая, любимая мама, прости, но в это воскресенье я хочу хорошенько выспаться, а потом написать один-два сонета, после чего хотел бы отправиться побродить в парке над рекой и мечтать, строя воздушные замки на берегах неведомого теплого моря, вот чем сегодня я хочу заниматься» — да, иногда тебе приходится сказать: «Нет». А может… не знаю, ведь я еще новичок в этой жизни азартной игры, я участвую в ней только год, и все время проигрываю, но, может, мне стоит быть более стойким и непоколебимым, не позволять себе оглядываться назад и сожалеть о прошлом, а снова и снова повторять прежней, привычной жизни решительное «Нет!», наверное, нужно по-настоящему, всей душой предаться новой жизни, полной отчаянного риска, неустрашимо нестись навстречу ветру и буре, чтобы обрести то, что так неудержимо тебя влечет? Ведь ты — не Всемогущий и Благословенный Господь, ты всего лишь Эндрю Малони, и ты не был таким до сотворения мира и не останешься прежним в грядущем мире… И вот ты говоришь «Нет» Ирэн, которая молит тебя остаться, сидя в кресле с поджатыми ногами и плача, отчего по ее щекам стекают струйки слез, смешанные с тушью для ресниц. Она до боли напоминает тебе беспомощную девочку, влезшую в материнские туфли и намазавшуюся ее косметикой, когда ты бросаешь на нее последний взгляд, и хочешь что-то сказать, и не можешь, потому что слишком уж бесповоротно сказать «Прощай» тому, кого любишь, а ты любишь эту женщину, тогда любил и сейчас любишь, а сказать «Адью» или «Чао» — слишком неуместно и легкомысленно, я в жизни так не прощался, так что эти слова прозвучали бы в моих устах просто издевательством. Что же остается? «До встречи» или «Пока»? Это было бы недопустимой бестактностью по отношению к женщине, подарившей мне семь лет очень счастливой жизни… Но иногда приходится говорить «Нет», ты должен сказать «Нет» или умереть, а я не хотел умирать, даже ради тебя, Ирэн, любовь моя!

Итак, Соломон, где же мы остановились? Куда ты тычешь своим бесплотным старческим пальцем? Что ты пытаешься показать мне в своей древней книге (она и есть Сидур, да? Я прав, Сидур означает книгу молитв, или требник, или еще что-то в этом духе.)?

Где мне сейчас читать? Пусть эта книга говорит со мной, Соломон, потому что я был и есть наивная овца паствы Божией, хотя теперь еще и игрок.

— Вот здесь, — сказал Соломон.

Малони стал читать. «И в субботний день приносите Господу в жертву, сжигаемую целиком, двух телят, и одного барана, и семерых годовалых ягнят без порока…» Снова цифры, подумал Малони, «и куропатку на грушевом дереве»… он вспомнил их третье совместное Рождество, его с Ирэн, когда он подарил ей целых двенадцать маленьких подарков, символизирующих «Двенадцать дней Рождества», про которые пелось в детской праздничной песенке. Он вынашивал эту идею целый месяц до двадцать пятого декабря, он до сих пор помнил слова той несчастной песенки, можно сказать, она буквально сводила его с ума весь декабрь! Но какая же радость осветила славную ирландскую мордочку Ирэн, когда в рождественское утро она открывала все двенадцать коробочек, аккуратно обернутых и соответственно пронумерованных. Номер один, конечно, была куропатка на грушевом дереве, он купил маленькое игрушечное деревце груши, украшенное цветами, и крошечную матерчатую птичку с проволочными ножками, которые он старательно укрепил на веточке. Для «Пятого дня» он купил в Уолворсе пять золотых колец, большие кольца с рубинами и бриллиантами, очень похожие на настоящие, наверное, как коллекция драгоценных камней, выкраденная в ночь на четверг из салона на Сорок седьмой улице — «Речь идет об очень больших деньгах», — сказал Боццарис, а он тогда заплатил всего два доллара девятнадцать центов, зато лицо Ирэн с сияющими от счастья глазами стоило миллион долларов, когда она открыла коробочку и из нее покатились сверкающие кольца. На «Восьмой день» он подарил ей восемь книжек в бумажных обложках с самыми грудастыми полуобнаженными красотками, каких только мог найти, с девушками, чьи молочные груди распирали деревенские кофточки, с невообразимыми названиями типа «Верхом на Мейбл Коуз». Он чувствовал себя настоящим извращенцем, покупая эти книжонки в книжных лавках Таймс-сквер, где какие-то гнусные типы жадно перебирали фотографии длинноногих девиц в черном белье, и он — рядом с ними, он — порядочный человек, зарабатывающий на жизнь продажей энциклопедий! Да, «Двенадцать дней Рождества», от первого до двенадцатого, каждая коробочка с номером и каждый подарок сделан с изобретательностью и фантазией, хотя и не дорогой, потому что в то время ценилось, когда подарок сделан с душой и с выдумкой, хоть и не поражал потраченной на него суммой. С тех пор он терпеть не мог эту детскую песенку, ведь чтобы вспомнить, например, что «Девятый день» — это девять барабанщиков, ему приходилось пропеть в уме все с самого начала… Господи, какое же в тот раз у них было счастливое Рождество!

— Они хотят, чтобы вы показали Тору, — сказал Соломон.

Мужчины раздвинули красные бархатные занавеси под висячим подсвечником и извлекли из деревянного ящика большой — сначала он даже не понял, что это, — красный бархатный ящик или футляр с двумя резными серебряными ручками, торчащими сверху. Затем кто-то снял бархатный футляр, но Малони все равно не понимал, что это, пока Соломон не сказал:

— Это Священная книга, они хотят, чтобы вы показали им ее.

— Зачем? — спросил Малони.

— Это очень большая честь, — пояснил Соломон.

— Спасибо большое, я это очень ценю, — сказал Малони, — но нет, не могу. Благодарю вас, но я не думаю, что это будет правильно. Для чужака, — поспешно добавил он. — Спасибо, мистер Соломон, но, думаю, я этого не достоин.

• Предыдущая
• 27/50
• Следующая