Черное зеркало - Волузнев Юрий - Страница 11

Какая же сволочь? Что нужно было?

Ведь ничего особо ценного у Илоны не было. Ну видик… Побрякушки какие-нибудь… Но разве из-за этого ТАК убивают?

Нет, нет… Это не грабеж. Ее хотели именно убить. И пришли специально, чтобы ее убить… С оружием пришли.

А может, это вовсе и не она? Голова разбита, от лица ничего не осталось…

Да нет, она это. И тело — ее. Уж кто-кто, а Игорь хорошо изучил это тело. И как он ни отбрыкивался сегодня утром, менты чуть ли не силой заставили его рассмотреть и узнать в изуродованном теле ту, с которой он связывал свое счастливое будущее…

Может быть, ему кто-то мстит? Но кто? И за что? И почему именно таким способом?

И почему так странно совпало? В один и тот же день…

Еще вчера утром жили на свете две красивые женщины. Его, Игоря, женщины. Теперь — никого…

…Впрочем, «никого» — это уже было явным преувеличением. Конечно, были и другие… И, кстати, немало…

Первую девчонку он трахнул в шестнадцать лет. Хотя, если быть до конца откровенным, это она его трахнула.

Дело было в Мышкине, маленьком городке на Волге, недалеко от Углича. Ездил он в то лето со своим школьным приятелем, а теперь сотрудником по работе Серегой к его родным на каникулы. По утрам бегали за грибами, которых там водилось великое множество, удили рыбу. А по вечерам шлялись по живописным улочкам и тусовались в парке, на дискотеке… Там и познакомились с Лидкой. Узнав, что Игорь из Ленинграда, Лидка буквально прилипла к нему, таскалась за ним повсюду и, конечно, в итоге совратила его. Не сказать, правда, чтобы он уж очень сопротивлялся…

Мышкин — городок крошечный, и навязчивое Лидкино ухаживание не осталось не замеченным местным «бомондом»… В результате чего Игорь уезжал оттуда обогащенный жизненным опытом и огромным лиловым синяком в качестве волжского сувенира…

«Да-а… — вдруг очнувшись от воспоминаний, усмехнулся Игорь. — Как ни крути, а все-таки живое думает о живом».

И как это ни казалось абсурдным в нынешней ситуации, противоречащим всякой разумной логике, но в настоящую минуту ему захотелось… женщину. И захотелось нестерпимо.

«Нет, нет! Потерпи, старик, — удивляясь этому не кстати появившемуся желанию, успокаивал он себя. — Не сегодня. В конце концов, это просто не по-божески…»

Воспоминания о прошедшей ночи как-то странно переплетались с мыслью о нереальности, фантастичности и невозможности случившегося. И подписка о невыезде, и угрозы гориллоподобного мужика расправиться с «хмырем» — все это хотя и не укладывалось в сознании, но было свершившимся фактом.

От этих мыслей надо было как-то, хотя бы на некоторое время, отключиться. По крайней мере дать отдохнуть мозгу.

Игорь вспомнил, что у него в сумке лежит видеокассета с Шарон Стоун, играющей в каком-то эротическом боевичке. Он приобрел ее на днях и, собираясь к Илоне, захватил с собой, чтобы просмотреть вдвоем. Но за разговорами и бесконечными объятиями совершенно забыл и думать о ней. А вот сейчас для нее, подумалось Игорю, настало самое время.

Он вытащил кассету, вставил в видеомагнитофон и, включив торшер вместо верхнего света, уселся в кресло. Закурил и нажал кнопку дистанционного управления…

Но то, что появилось на экране, поначалу привело Игоря в некоторое замешательство. Потом появилась досада от того, что его, как провинциального лоха, надули в киоске и всучили какую-то самопальную порнуху.

А затем…

Снимали непрофессионально, до примитивности. Изображение подрагивало, часто уходило в сторону, отвлекаясь на незначительные детали. О композиции кадра у снимающего были лишь какие-то смутные представления.

На темном фоне возникла жалкая фигурка молоденькой светловолосой девчушки в коротком платьице, привязанной к массивному стулу с высокой спинкой. Побелевшая от страха, с широко раскрытыми глазами, она испуганно озиралась по сторонам и судорожно облизывала пересохшие губы. Камера надвинулась на ее лицо, и послышался быстрый жалобный шепот:

— Мамочки мои!.. Что же это?.. Мамочки… Попить… Попить чего-нибудь! Пожалуйста…

Возникли белые руки с длинными, красивыми пальцами и ухоженными ногтями, держащие большую глиняную чашку, покрытую орнаментом, напоминающим первобытные наскальные пиктографические письмена. Девчушка потянулась к чашке губами и, жадно глотая и обливаясь, буквально лакала, как собачонка, предложенное ей питье. Руки ушли с экрана, и камера развернулась, панорамируя интерьер темного помещения.

Стены были обиты черной, не отражающей свет тканью. Посредине комнаты торчала устрашающая фигура деревянного идола, сплошь испещренная вырезанными значками, звездами, свастиками и другими какими-то незнакомыми символами. Глаза идола горели кровавым огнем — то ли подсвеченные изнутри лампочкой, как стоп-сигналы автомобиля, то ли отражали идущий извне свет вставленными в глазницы красными стекляшками. Измазанная засохшей, побуревшей кровью, громадная пасть плотоядно скалилась рядами длинных белых зубов.

Камера спустилась к подножию фигуры, где громоздился большой черный камень с выдолбленной посредине чашей, очевидно жертвенник, и крупным планом скользнула по большому крестообразному ложу, изголовье которого упиралось в черный камень под ногами идола. Затем экран на мгновение как бы погас, но оказалось, что объектив камеры просто поднимается по обитой черной тканью стене, потому что сверху вдруг показался яркий белый диск, вероятно изображающий полную луну, который направленно освещал сцену разворачивающегося действия.

Экран снова погас на секунду. Затем послышался монотонный, бессмысленный, бесцветный и как бы мертвый смех. Девушка, уже совершенно раздетая, лежала на крестообразном ложе, привязанная к нему за запястья раскинутых рук и лодыжки широко раздвинутых ног. И безудержно, тупо смеялась. Камера крупным планом уставилась в лицо девушки. Вытаращенные глаза ее с дико расширенными зрачками были совершенно безумны и не отражали ни малейших признаков мысли.

Внезапно послышались посторонние звуки. Глухие удары в барабан и перезвон множества колокольчиков.

Камера отодвинулась, и фантастически жуткая и одновременно нелепая до карикатурности сцена предстала перед глазами.

Конвульсивно содрогаясь в ритме неистовой пляски, на первом плане показалась ряженная сверху до пояса фигура, напоминающая дилетантскую пародию на персонаж северного или сибирского фольклора, нечто вроде шамана. На шее дергались, словно приплясывая, разнообразные ожерелья из зубов и костяных фигурок каких-то уродцев. Стуча в кожаный, размалеванный бурой краской барабан, «шаман» тряс головой и издавал гортанные звуки в такт ударам. При этом дребезжали и звенели многочисленные бубенцы и колокольчики, которыми были унизаны нелепая пестрая одежда и маска, изображающая перекошенную злобой отвратительную красно-черную звериную морду с желтыми кривыми клыками и взлохмаченной черной гривой.

Ниже пояса «шаман» был совершенно обнажен. Тощие волосатые ноги судорожно приплясывали, голый вислый живот трясся в экстазе, и из клочкообразной поросли, напряженно подрагивая, торчал огромный член.

Сделав несколько кругов против часовой стрелки вокруг идола и привязанной, все еще надрывно хохочущей девушки, «шаман» отложил барабан и наклонился над жертвой. В его руке блеснул узкий, похожий на длинный стилет нож. Строго вертикально он приставил лезвие к трепещущему в наркотическом смехе телу, под маленькую, девственно торчащую грудь, и резким движением вонзил его по самую рукоять. Пронзительно звенящий вскрик вылетел из груди и оборвался. Все стихло.

«Шаман» медленно вынул нож, придерживая тело левой рукой, и поднес к своим губам окровавленное лезвие, восторженно глядя в лицо идолу. Затем смочил губку в струящемся из крестообразной ранки алом ручейке и обмазал кровью хищно оскалившийся рот языческого божества.

Встав на колени в центре треугольника, образованного раскинутыми ногами мертвой девушки, он склонился перед идолом и вновь издал какие-то гортанные нечленораздельные звуки. И после этой церемонии, лихорадочно дрожа от нетерпения, опустился на труп, войдя своей плотью в остывающее тело…