Милые чудовища - Линк Келли - Страница 29

— Талис? — говорит Джереми.

Может быть, это не Талис. Может быть, опять Элизабет. Он думает о том, что его рот касается уха Элизабет. Или, возможно, уха Талис.

Вампирша на диване уже переключает каналы. Джереми отобрал бы у нее пульт, но это не лучшая идея — отбирать что-то у вампиров. Его мать и Мисс Тинг с картиной поднимаются по лестнице, входят в комнату, и неожиданно комната оказывается полна народу, и кажется, что Карл, и Эми, и Элизабет, и Талис тоже вошли сюда. Его ладонь, сжимающая телефон, вспотела. Мисс Тинг крепко держит картину, как будто та порывается сбежать. Мать Джереми выглядит усталой. Последние три дня она собирает волосы в два длинных пышных хвоста. Она смотрит на Джереми, как если бы они путешествовали назад во времени, вместо того чтобы попросту пересечь страну. Она улыбается Джереми мечтательной изможденной улыбкой. Джереми улыбается в ответ.

— Это «Библиотека?» — говорит Мисс Тинг. — Началась новая серия?

Джереми сидит на диване, рядом с вампиршей, и все еще прижимает телефон к уху. Его рука начинает уставать.

— Я здесь, — говорит он Талис, или Элизабет, или кому-то еще на том конце провода. — Я здесь.

А потом он сидит молча и ждет вместе со всеми, что вампирша найдет нужный канал, и они смогут выяснить, спасена ли Лиса, жива ли она, жива ли до сих пор Лиса.

Иногда мы с друзьями ходили в комиссионные магазины. Добирались на электричке до Бостона и шли в «Швейный квартал», это огромный склад подержанных вещей. Одежда на вешалках там подобрана по цвету и от этого смотрится очень красиво.

Как будто залез в платяной шкаф из книжек о Нарнии, но вместо Аслана, Белой Колдуньи и Юстаса-дракона там оказался такой вот мир волшебных одежек: вместо говорящих зверей — боа с перьями, свадебные платья, туфли для боулинга, рубашки с рисунком пейсли,[21] ботинки «Док Мартенс» и прочее. Первыми висят черные платья — все вместе, словно это самая большие в мире похороны под крышей, потом синие — все оттенки синего, какие только можно вообразить, потом — красные и так далее. Розово-красные, оранжево-красные, багрово-красные, светофорно-красные, леденцово-красные. Иногда я закрывала глаза, а Наташа, Натали или Джейк подводили меня к одной из вешалок и совали в ладонь рукав платья или блузки. «Угадай, какого цвета?»

У нас была теория, мы считали, что можно научиться определять цвет на ощупь. Например, сидишь на лужайке и с закрытыми глазами определяешь цвет травы — по тому, шелковистая она или жесткая. Когда трогаешь одежду, эластичный бархат всегда красный на ощупь, даже если на самом деле вовсе не красный. Лучше всех цвета угадывала Наташа, но Наташа и жульничала лучше всех, причем так, что не подловишь.

Однажды мы перебирали детские маечки и нашли футболку, которую Натали носила в третьем классе. Это точно была футболка Натали, потому что на изнанке до сих пор сохранилось имя, которое ее мама написала специальным фломастером, отправляя дочь в летний лагерь. Джейк купил футболку и вернул бывшей хозяйке — деньги тогда были только у него. Он единственный из нас работал.

Наверное, вы спросите, что парню вроде Джейка делать в «Швейном квартале» в компании девчонок. У Джейка есть особенность — он всегда хорошо проводит время, чем бы ни занимался. Ему нравится всё, ему нравятся все, но больше всего ему нравлюсь я. Где бы Джейк сейчас ни был, уверена, что он замечательно проводит время и ждет, когда же я появлюсь. Я всегда опаздываю. Но он знает об этом.

Еще одна наша теория заключалась в том, что у вещей есть жизненные циклы, как у людей. Жизненный цикл свадебных платьев, пышных боа, детских футболок, туфель и сумок заканчивается «Швейным кварталом». Если вещь хорошая — или даже плохая, но интересная, — после смерти она попадает в «Швейный квартал». Мертвая одежда чувствуется по запаху. Когда ее купишь, постираешь, наденешь, она начнет пахнуть тобой — это ее реинкарнация. Но что-то конкретное отыскать очень непросто. Нужно искать как следует.

На нижнем этаже «Швейного квартала» одежду, старые сумки и кружки продают на вес. Можно купить восемь фунтов выходных платьев — облегающих черных, пышных лиловых, шуршащих розовых, серебряных парчовых со звездной искрой, таких тонких, что они продеваются через кольцо, — за восемь долларов. Я хожу туда каждые выходные: охочусь за волшебным ридикюлем бабушки Зофьи.

Волшебный ридикюль — большой, черный и какой-то ворсистый. Черный даже на ощупь, даже с закрытыми глазами. Самый черный, какой только может быть, кажется, тронешь его и увязнешь, как в дегте или в черном зыбучем песке, или просто проткнешь пальцами темноту, как ночью, когда не можешь нащупать выключатель.

В ридикюле живут феи. Я понимаю, как это звучит, но это правда.

Бабушка Зофья говорила, что ридикюль — семейная реликвия. Что ему уже двести с лишним лет. Что, когда она умрет, я должна присматривать за ним. Стать его хранительницей. Что это будет моя обязанность.

Я отвечала, что на вид этот ридикюль вовсе не такой древний и что двести лет назад никаких ридикюлей вообще не было, но она только сердилась. «Тогда скажи мне, Женевьева, милая, где же, по-твоему, старушки должны были носить очки, вязанье и таблетки от сердца?»

Я знаю, мне никто не поверит. Это хорошо. Если б я думала, что вы поверите, то не стала бы рассказывать. Обещайте, что не поверите ни единому слову. Зофья всегда так говорила, когда рассказывала мне разные истории. На похоронах мама сказала, смеясь сквозь слезы, что наша бабушка — лучшая в мире лгунья. По-моему, она надеялась, что Зофья на самом деле не умерла. Но я подошла к гробу и посмотрела Зофье прямо в глаза. Они были закрыты. В похоронном бюро ей наложили голубые тени и синий контур для век. Зофья была похожа на корреспондентку канала «Фокс Ньюс», а не на мертвую в гробу. У меня мурашки побежали по коже, и стало еще горше, чем было. Но я не разрешила себе отвлекаться.

— Слушай, Зофья, — прошептала я, — я знаю, ты умерла, но это очень важно. Ты же сама знаешь, как это важно. Где твой ридикюль? Куда ты его спрятала? Как его найти? Что мне теперь делать, Зофья?

Конечно, она не сказала ни слова. Просто лежала и чуть-чуть улыбалась, будто считала, что все это — смерть, голубые тени, Джейк, ридикюль, феи, «Эрудит», Бальдезивурлекистан, вся эта история — просто шутка. У нее всегда было странное чувство юмора. Поэтому они с Джейком и ладили так хорошо.

Наш дом стоит рядом с тем, где выросла мама. Ее мама, Зофья Суинк, моя бабушка, сидела со мной, когда родители были на работе.

Ни на какую бабушку Зофья не была похожа. У нее были длинные черные волосы, которые она заплетала и укладывала в две островерхие башни. Большие синие глаза. Ростом Зофья была выше моего папы. Она походила на шпионку, или на балерину, или на женщину-пирата, или на рок-звезду. И вела себя соответственно. Например, никогда не ездила на машине. Только на велосипеде. Маму это доводило до белого каления. «Почему ты не ведешь себя как нормальная женщина твоего возраста?» — всплескивала она руками, а Зофья только смеялась.

Мы с Зофьей с утра до вечера играли в «Эрудит». Зофья всегда выигрывала, хотя английский знала не очень-то хорошо — мы договорились, что ей можно складывать слова из бальдезивурлекийского. Бальдезивурлекистан — это родина Зофьи, она родилась там больше двухсот лет назад. Так она сама говорила. (Бабушка утверждала, что ей где-то за двести. Или даже больше. Иногда она рассказывала, что видела Чингисхана. Он был намного ниже ее ростом. Наверное, я уже не успею рассказать эту историю.) Кроме того, Бальдезивурлекистан — потрясающе ценное слово, приносит уйму очков, хотя и не помещается на доске. Зофья его сложила еще в самую первую нашу игру. Я тогда сидела довольная, потому что минуту назад набрала сорок одно очко за слово «застежка».