Вернувшийся к рассвету - Ясный Дмитрий - Страница 20

• Предыдущая
• 20/57
• Следующая

— А не скажешь ты ничего мне, Олег. Ты возьмешь номер телефона и пойдёшь обратно в лагерь, работать. И будешь мне регулярно звонить — каждый вторник и пятницу до двенадцати ноль-ноль. А иначе….

Голос капитана стал жестяным, словно он не говорил, а озвучивал напечатанный текст:

— А иначе, Когтев Олег Юрьевич, 1952 года рождения, не судимый, кандидат в члены КПСС, женат, детей не имеет, ты вылетишь из очереди на квартиру, а твоя аморальная связь с Юнусовой Гюльнарой Гарифулловной будет рассматриваться на общественном собрании! Ну, а если этого тебе будет мало, то я могу напомнить тебе поездку в Москву, где ты приобрёл у спекулянта Баранова Владимира Анатольевича диссидентскую литературу, а потом эту литературу распространял, распечатывая на «ЭРЕ», то есть пользовался служебным положением и совершал уголовно наказуемое деяние. Так что ты будешь звонить мне, никуда не денешься. А теперь пошел вон отсюда, герой, блять, задрипанный!

И Сергей Евгеньевич брезгливо оттолкнул от себя старшего пионервожатого пионерского лагеря «Ленинец».

Вас когда-нибудь насиловали? Нет? А оплёвывали, целясь прямо в глаза? Тоже нет? Повезло вам. А вот старший пионервожатый Когтев Олег Юрьевич, чувствовал себя так, будто с ним всё это проделали одновременно и не по разу. Ладонь жёг белый кусочек картона, но пальцы не разжимались, что бы уронить его в пыль, в грязь, туда, где ему самое место. Щёки горели от стыда, скулы сводило судорогой и губы, едва разжимаясь, выплёвывали ругательства. Не мат, нет. Олег ни когда бы себе этого не позволил, но вот гады, сатрапы, сволочи и мерзавцы сыпались из его рта непрерывным шипящим потоком. Прекратил он ругаться только у ворот лагеря. Слепо поглядел на вновь приветствующих его пионерским салютом дежурных, механически шевельнул рукой, отвечая, а потом на полушаге развернулся и уставился на удивлённо глядящих на него юных существ в чёрных шортах и белых рубашках. Один из дежурных звонко шмыгнул носом и несмело улыбнулся, глядя на застывшего на месте старшего пионервожатого.

И вот о таком же мальчишке он должен будет докладывать этой сволочи в погонах? Нет, он не будет! Или будет? Светка со свету сживёт из-за очереди, про Гульнару ей уже рассказали доброжелатели. Но и это не смертельно, а вот самиздатовская перепечатка…. Это конец всей его жизни, уголовный срок, лет пять, точно. Кто рассказал, кто предал? Сергеич? А какая сейчас разница!

Олег улыбнулся сопливому дежурному и, распрямившись, твёрдо вскинул руку пред лицом, чётко отдавая салют.

Я буду звонить вам, товарищ капитан, буду. Но вот только услышите ли вы от меня то, что хотите?

Я сидел на кровати, подобрав под себя ноги и наблюдая за суетящимися по палате моими будущими, возможно, приятелями, друзьями или врагами и переваривал впечатления от увиденного. Занимался этим тщательно и не торопясь. За простыней, пододеяльником, наволочкой и куском ткани, лишь по недоразумению зовущимся полотенцем, я не пошел — всё с собой привёз. Ненавижу серые, плохо выстиранные тряпки с фиолетовыми штампами в уголках и ткань в клеточку, первый бритвенный прибор всего советского юношества. Или новые, белые, но накрахмаленные до жестяной твёрдости, усладу индийских йогов. Сами на этом спите и этим вытирайтесь. Достаточно того, что я не развернулся и не уселся обратно в громыхающее чудовище под названием автобус, узрев ровные ряды унылых бараков выкрашенных шаровой краской с окнами веранд, напоминающими заклеенные газетными полосками окна городов времён Второй мировой. Центральная, закатанная в серо-чёрный асфальт аллея. Асфальт её неровный, с трещинами, расчерчен белыми полосами с цифрами и украшен двумя лаконичными надписями — старт и финиш. Лобное место с трибуной, деревянным значком пионерии на её лицевой стороне и покрашенным серебрянкой флагштоком навевало смутное ощущение неприязни. Неприкаянные души пионеров, «казнимых» на общей линейке, изливали негатив?

Нет, так-то в этом «Ленинце» всё именно то, что и было во всех пионерских лагерях сотню лет назад. Вездесущая акация, пыльные аллейки, качели из металлических труб, утоптанное до плотности бетона футбольное поле, деревянный столб с толстыми канатами, что прикреплены к вращающейся штуковине наверху, гипсовые статуи горнистов и барабанщиков, но вот глаза смотрящего…. Не те это нынче глаза, другие. И вся эта казарменная убогость лагеря меня просто угнетала и загоняла в депрессию.

Где восторженное ощущение ждущего тебя праздника, всепоглощающий азарт при участии в вымученных в ночных бдениях методистами спортивных состязаний? Где дрожание поджилок тела при опасливом преодолении забора лагеря и кружащаяся от радости голова, когда ты бежишь куда-то вместе со всеми? Неважно куда, главное — вместе! Нет этого. Зато есть подъём и отбой по расписанию, обязательное участие в «Весёлых стартах» и разных конкурсах «Умелые руки», «Юный мастер» и прочих. Монотонное разучивание отвратительно рифмованных речёвок.

«Кто шагает дружно в ряд? Пионерии отряд! Кто идет? Мы идем! Куда идем? В столовую!».

Звонко, громко, с чувством, что бы проснулись повара и заняли со вздохом свои места согласно боевому расписанию. Строем в столовую, строем обратно, заиленная деревянная купальня, всеми ненавидимый «тихий час», обгрызенные шахматные фигурки, теннисные ракетки с остатками резины на плоскостях и мятые пластмассовые шарики с зелёными и красными иероглифами на белых боках. И всё это мне предстоит вкушать полной мерой ровно три месяца подряд. Правда, будет выезд на побывку домой, ненадолго, но потом-то снова сюда. Начинаешь понимать заключённых, выведенных на режим раздельного нахождения в тюрьме, что при оставшемся сроке в полгода вдруг на всё плюют и ударяются в бега. Тяжело возвращаться в неволю со свободы, идёшь туда и впечатление, словно сам себя душишь.

Чёрт, а правильное ли решение принято мной, спрашивал я себя в сотый раз и всё не находил ответа. Одна моя часть радовалась и беззаботно глядела на мир, купаясь в энергии исходящей от этих мелких электровеников в кедах, сандалиях и парусиновых туфлях. А вот другая половина….. Грустила и унывала, что ли? Так и не разобравшись со своим состоянием, я вздохнул и расстегнул молнию на своей сумке. Буду застилаться.

Нехорошую тишину за спиной я почувствовал сразу. Не то, что всё вдруг затихло, все сразу замолчали и пробирающиеся по своим делам вдруг овладели искусством беззвучного передвижения американских индейцев, нет. Тишина была только в нашей палате, за моей спиной. Впрочем, этого следовало ожидать.

Я повернулся и обвёл взглядом затихших сверстников. Итак, кто у нас тут вожак и индуктор процесса нивелирования всех выделяющихся? Ага, вот он.

Крепкий, коренастый, майка со значком «Динамо» на груди обтягивает широкий корпус, плечи выдвинуты вперёд, руки по привычке полусогнуты. Скорее всего, борец-вольник. В себе уверен, смотрит с некоторой ленцой и возле него уже начинают виться двуногие прилипалы, но вот сам он на хищную акулу не тянет — взгляд пустоват и сам слишком сильный. Ну, а сила, она вначале уму, а потом владельцу ума — могила.

— Эй, слышь, а чё ты простыни, как все, не стал брать?

Ну, вот и причина отторжения, коллективно бессознательная.

— Простыни? Вот эти?

Я приподнимаю на соседней койке за край ткань со стойким запахом прачечной. В моё время стоило сказать, что у меня аллергия на стиральный порошок и вопрос бы снялся в долю мига, но вот нынешние дети с этим понятием не знакомы. Они и слова-то такого не слышали. Поэтому я продолжаю медленно тащить на себя простыню с кровати, одновременно складывая её гармошкой, а потом, когда чувствую, что на большее сил не хватит, рву её пополам.

Сухой треск рвущейся ткани заставляет сгустившееся вокруг меня облако неприязни отпрянуть в сторону и, закрепляя успех, я делаю шаг вперёд и громко вопрошаю претендента на лидерство, суя ему в руки кусок ткани:

• Предыдущая
• 20/57
• Следующая