Крепость души моей - Олди Генри Лайон - Страница 15

• Предыдущая
• 15/72
• Следующая

А если в прямом значении? Допустим, волколак?

Бред!

– Откуда камень взялся?

– Откуда камни берутся? Из земли вынули…

– Зачем сюда привезли? Как в парке, для красоты?!

– Декоративный элемент…

– А бревно? Тоже элемент?

– На бревне умывальник пристроят. Или это кол для конкурентов?

– Зачем конкуренту кол? Что с колом делать?

– Чтобы все по понятиям!

Расположились возле рассохшейся лавки у забора, подальше от ворот и декоративного элемента. Рев трудолюбивого самурая стал тише, можно было разговаривать, не напрягая голос. Артур обещал подойти, как только разберется с валуном. Спросить его про бревно не успели – и теперь терялись в догадках.

– Не кол это, – рассудил Шамиль, сообразив, о чем идет речь. – У нас что, Турция? Такое только больной придумать может…

Помолчал, ударил кулаком в забор:

– У моего брата нет психики. Нет! Замыслил он что-то, Сан Петрович.

– Что?

– Не знаю! Я ведь чего боялся? Думал, он за пистолет схватится. В кого стрелять станет? Хорошо, если в нас… Эх, почему я с вами не посоветовался? Лучше бы я Артуру спиннинг подарил! Тяжело человеку, плохо. Может, и вправду отвлечься захотел? Как считаете, Сан Петрович?

Учитель вздохнул:

– Я не Шерлок Холмс. То, что замыслил – очевидно. Уверен, ни камня, ни бревна еще вчера здесь не было. Знать бы, чем я контуженному Коле не полюбился…

– Э-э! – расхохотался Чисоев-старший. – Учитель вы, Сан Петрович. Учителя с завязанными глазами узнаешь. А вдруг этот Коля лентяем в школе был? Вдруг ему каждую ночь табель с двойками снится?

Бывший классный руководитель представил себе этот кошмар. Оценил, содрогнулся. Но все-таки, почему «пэрэвэртэнь»?

– Странное дело, Шамиль. Ты про сон говорил, что тебе школа снилась. А мне, знаешь, сегодня ночью полная ерунда виделась. Поле, хлеб, у меня на голове кепка… И будто я сам себя в чем-то убеждаю.

– Сон! – пожал могучими плечами Чисоев. – Во сне, Сан Петрович, только с собой и споришь. Никого там, во сне, больше и нет…

Замолчал, прислушался:

– О! «Макака»! Сан Петрович, мамой клянусь: настоящая «макака»!

Александр Петрович открыл было рот, моргнул – и различил еле слышный треск двигателя.

– Мотоцикл? М1А, минского завода? Ну и слух у тебя, Шамиль!

– Когда подсказывали, всегда слышал, – ухмыльнулся Чисоев, довольный комплиментом. – Хоть с последней парты! Мне, Сан Петрович, только шепни! Я «макаку» ни с чем не перепутаю, у отца такая была…

Экскаватор заглушил мотор, давая гостям вволю насладиться трескучими руладами нового визитера. Двигатель рыкнул с надрывом, чихнул и заглох. Охранники кинулись к воротам. Артур, махнув рукой работягам, шагнул к калитке.

Учитель и ученик переглянулись:

– Пойдем и мы?

– Пойдем, да!

…Оранжевый шлем, желтая выцветшая штормовка. Черная «макака», коричневый чемоданчик на багажнике, пачка «Примы» в руке. Ретро во всей красе – ездящее и курящее. Человек в шлеме отдал мотоцикл набежавшим «шкафам», устало размял шею, бросил сигарету в рот.

Зажигалка…

Артуру мотоциклист кивнул без особого почтения, как старший – младшему. Шлем снимать не стал, так и курил, словно космонавт перед стартом в памятной песне.

– Извините! – прокомментировал ситуацию Артур. – Еще пара минут…

И удрал куда-то. Шамиль шагнул за братом, но Александр Петрович придержал ученика за крепкий локоть:

– Не надо!

Слева – заглохший Komatsu-сан. Прямо – ворота, возле них курит «космонавт». Правее – контуженный Коля с пластиковым стаканчиком в руке. Шкафы-охранники при мотоцикле. Стас чемоданчик от ремней освобождает, Вася страхует, чтобы враг не подобрался.

Чуть ближе – бревно во всей красе.

Не нравилось Александру Петровичу это бревно. Раздражало. Старик даже слегка разозлился на себя за беспричинную, глупую мнительность.

Окурок «Примы» упал на землю, под каблук грязного ботинка. «Космонавт» расстегнул ремешок, не без труда стащил шлем с лысой головы. Огляделся, заметив гостей, дернул подбородком. То ли поздоровался, то ли наоборот.

– Вежливый! – хмыкнул оскорбленный Шамиль.

Александр Петрович готов был с ним согласиться, но что-то удержало. Лысому нахалу за пятьдесят, лицо – сушеная груша. Губы не бледные – белые… А если цвету прибавить, годы же, напротив – отнять? Минус двадцать пять, морщин нет, губы яркие. Вместо лысины – модная прическа… Нет! Не прическа – грива, смоляные космы дыбом.

– Валентин? Валентин Иванович!

Владелец «макаки» сделал шаг вперед:

– Простите? Вы… Не может быть!

Радости в голосе не звучало. Скорее – крайнее удивление.

– Александр Петрович, если не запамятовал? Как же, как же! Заслуженный учитель, доска почета… Да-а, не красят нас годы. Хотя… Знаете, рад, что вы живы. В последнее время коса разгулялась. Не хочется и телевизор включать…

Рывком выбросил ладонь вперед, затем протянул руку Шамилю.

– Ну, с вами все ясно. У вас череп такой же, как у брата. Чисоев… Шамиль Рустамович, как я понимаю, депутат и чемпион. Два года назад обещали отремонтировать комплекс «Динамо», год назад тоже обещали…

– Д-да, – согласился депутат и чемпион.

К чему это «да» относилось, Шамиль уточнять не стал.

– Вы же не знакомы! – сообразил Александр Петрович. – Перед тобой, Шамиль, вечная головная боль нашего районо – Валентин Иванович Пашин, учитель рисования и черчения. Ты его не застал, он года через два пришел после твоего выпуска. Если не ошибаюсь, художник-абстракционист…

– Вот этого не надо! – отрезал «космонавт». – При вашей совдепии, Александр Петрович, всякий, кто не подражает Шишкину или Герасимову – абстракционист по определению. Художественная концепция Никиты Сергеевича живет и торжествует! Но ругаться не будем, мне еще работать…

Отошел назад, глянул на Чисоева-старшего. Прищурился:

– Богатая натура! Шамиль Рустамович, хотите бюст? Дорого не возьму, я, слава богу, не Церетели. Только дерево нужно.

Шамиль покосился на бревно. Уловив его мысль, художник рассмеялся:

– Нет, сосна не годится. Вы – человек богатый, купите в Бразилии кубометр квебрахо. Получится не хуже, чем у Эрзи. Да что там не хуже – лучше! В сто раз лучше!

– Соглашайся, – хмыкнул, повеселев, Александр Петрович. – Валентин портрет твоего брата писал, когда тот в девятом классе взял республиканское «серебро» среди юниоров. В музее портрет висит. Не в школьном, в областном.

– Ха! Портрет! – обрадовался Чисоев-старший. – Помню портрет, да. Так это вы рисовали? Ай, хороший портрет…

Договорить, однако, не успел.

– Горе вам, поганцы-язычники!

Коля-контуженный рвался в бой – со стаканчиком наперевес.

– Як сказано: наполнылася зэмля його идоламы! Воны поклоняються справи рук своих, тому, що зробылы пэрсты их. И прэклонылася людына, и прынызылася!..

– Исайя, глава восьмая, – отбил удар Александр Петрович. – И что?

– Видийдить вид них и до мерзоты не торкайтесь! Бо вин – усий мерзоти батька й заводчик!..

Рука со стаканчиком дернулась в сторону художника. Тот окрысился, но высказаться не успел.

– Коля, зачем? Не надо, Коля!

– Батька й заводчик!

– Он художник, меня учил рисовать…

– Заводчик и батька!

– …хороших людей учил…

Появившись, словно из-под земли, Артур обнял контуженного за худые плечи, отвел к лавке. Усадил, вручил стаканчик, оброненный на землю – пустой, к великому сожалению Коли.

– Еще один Никита Сергеевич, – прокомментировал художник. – Но этот все-таки головастей будет. Библию читал!

– Не читал, – Артур вернулся к гостям. – Коля как с войны вернулся, один остался. Отец пил – умер, мать пила – умерла. Ему священник помогал, из соседнего села. Вот и наслушался… Валентин Иванович, вы инструменты видели? Я, что мог, собрал.

• Предыдущая
• 15/72
• Следующая