Харбинский экспресс - Орлов Андрей Юрьевич - Страница 35
- Предыдущая
- 35/104
- Следующая
Дохтуров исподволь наблюдал за окружающим. Картина получалась минорная.
Отряд красных мало походил на боевую регулярную единицу. Люди, его составлявшие, не внушали никакого доверия — сплошь нахрапистые да вертлявые. В глазах — страх и жадность в догонялки играют. Более всего они походили на уголовников не самого крутого замеса, угодивших в места, где волшебным образом вдруг исчезла полиция. Ну и вели себя соответственно.
Один из бывших пассажиров «Самсона», в форменном сюртуке с петлицами железнодорожного инженера, сидевший от Дохтурова слева, спросил воды для жены, сомлевшей от ужаса и усталости. Какой-то бородач в ответ ей плюнул в лицо. Глянул инженеру в глаза, кивнул и пошел прочь.
Женщин, кстати, средь пленников было лишь две. Одна — упомянутая жена инженера, вторая — та самая барышня, что сопровождала полковника. Выяснилось, что зовут ее мадемуазель Дроздова. Была она уже без зонтика, с разорванным на плече платьем — сидела, как все, прикованная, закусив губу и глядя перед собой.
Но офицерам пришлось хуже всех.
Дохтуров видел Агранцева — их разделяло четверо пленных. Лицо ротмистра было разбито в кровь. На нем не осталось ни фуражки, ни погон, ни ремней. Несколько раз Павел Романович ловил его особенныйвзгляд, но что он означал — неясно.
Где-то вдали послышался металлический стрекот. В небе над лесом, там, где катилась отсюда невидимая Сунгари, мелькнула светлая искра.
«Что это? Аэроплан? Или мерещится?»
Но вскоре звук исчез. Как ни напрягал слух Дохтуров, он больше не слышал ничего похожего на стук мотора. Пропала и искра.
Похоже, подумал Павел Романович, нам предстоит ночевка на открытом воздухе. Если так, дела наши плохи. Но перспектива подобной ночевки пугала все-таки меньше, чем вид затесанных кольев. Их было ровно тринадцать — как раз по числу пленных мужчин. Для дам, видать, уготовано нечто иное.
Где-то неподалеку скрипнула дверь. Вооруженные ободранцы вдруг подтянулись, утерли слюнявые подбородки с налипшей подсолнечной шелухой. А кое-кто поспешненько порскнул в сторонку.
Дохтуров вытянул шею.
От дома направлялась небольшая процессия. Впереди бодро вышагивал господин в круглых проволочных очочках, одетый довольно диковинно: белый офицерский китель (отмененный, кстати, еще до германской войны) причудливо сочетался с казачьими шароварами, украшенными широкими лампасами Забайкальского войска ядовитого желтого цвета. На ногах — сапоги с колючками шпор. Господин был затянут в новенькие хрусткие ремни. Фуражку держал в руке, промокая на ходу лоб с налипшими волосами.
За ним поспешали двое. Один — совсем молодой, розовощекий, синеглазый, с белыми кудрями из-под рабочего картуза. Этакий Лель, наряженный ремонтным мастеровым. И с маузером на поясе.
Рядом шагала женщина в линялом платке. Позвольте, позвольте… Да это ж Авдотья с баржи! Она как раз и палила из полевой пушки.
За этой чудной тройкой на отдалении торопился еще один, в черном костюме, с непокрытой плешивой головой. Он сутулился и заметно прихрамывал. Под мышкой тащил дорожную фотографическую камеру на треноге.
Все четверо подошли ближе. Злосчастные пассажиры «Самсона» обратили к ним взгляды. Наступила короткая тишина. Даже китайцы перестали тюкать своими топориками.
Время будто бы замерло. Наплывал сладкий аромат медуницы. У ворот, обвитых плющом, доисторическими валунами дыбились листья гигантского ревеня. На высокой нескончаемой ноте звенели пока неопасные комары. Запах травы мешался со слабым ароматом лавандовых духов мадемуазель Дроздовой. Где-то за лесом празднично разливалась птица неизвестной породы.
Остро хотелось жить.
Дохтуров покосился на пленников. На лицах большей частью — трепетное ожидание чуда. Окончания недоразумения, которое вот-вот должно разрешиться к обоюдному удовольствию. На затесанные колья никто не смотрел.
Человек в белом кителе надел фуражку и заложил пальцы за пояс.
— Ну, господа, как вам эта коллизия? Лично я не перестаю удивляться коловращению жизни. Вчера — князь, нынче — в грязь! Каково?!
Он засмеялся.
Дохтуров на пленников не смотрел. Но не сомневался, что в этот же миг надежда исчезла с их лиц, как мел с классной доски.
— Ступив утром на палубу, — продолжал белый китель, — вы все, конечно, не сомневались, что ужинать станете дома. В уютном гнездышке, так сказать. Средь любовников и любовниц. Что привычному для вас существованию ничто помешать не в силах. А вояж на пароходе — к слову сказать, отвратительном железном уродце, одним своим видом оскорбляющим покой древней прекрасной реки, — маленькая деталь в бесконечной череде наслаждений. Наслаждений посреди пошлейшей роскоши. Ведь вы любите наслаждения, верно? Ради них вы готовы на все. Так? Точно?
— Тощно, — согласился кто-то невнятно.
— А вот и нет! — Белый китель захохотал. А потом выкинул фокус: подпрыгнул и хлопнул себя по ляжкам.
Жена железнодорожного инженера сдавленно вскрикнула. Зазвенела цепь. Остальные экс-пассажиры молчали. Изумительная речь странного господина имела ошеломляющее воздействие.
— Нет-нет-нет! Забудьте о наслаждениях. Забудьте о своих замечательных домиках в садах, разбитых не вами. Забудьте о порочных усладах. Все это в прошлом. Теперь наш черед вкусить блаженств земных. Минуло ваше время. Кончилось! Все вы отныне — бывшие, а для бывших нету места, как говорил великий Гейне. Адью, господа! И нет силы, способной вернуть вам утраченное.
Во время этой филиппики спутники белого кителя не проронили ни слова. Но вели себя по-разному. Лель переминался с ноги на ногу и всем своим видом выражал нетерпение.
А женщина стояла неподвижно, держа руки по швам. Исподлобья смотрела на сидевших в траве пленников. Взгляд — черный, горящий. Дохтуров встретился на миг с ней глазами — будто ожегся.
Удивительная штука — человеческое сознание. Мысли Павла Романовича были заняты отчаянным поиском спасения (сколь лихорадочным, столь и безрезультатным), однако в то же время рассудок, анализируя поведение удивительного господина, неторопливо и очень профессионально готовился выдать диагноз.
— Фотелось бы фее ж таки снать… — сказал кто-то из пленников, с трудом ворочая языком. — Снать, хто фы…
Это был голос Агранцева. Ротмистр говорил так, словно держал за щеками полфунта монпансье.
Белый китель с интересом посмотрел на него.
— Любопытствуете? Извольте: Зотий Матвеевич Логов. Комиссар интернационального стрелкового батальона имени Парижской коммуны. Это, — он показал на Леля, — мой помощник, потомственный ремонтный рабочий и самый сознательный элемент.
Комиссар обвел взглядом пленников, словно ожидая возражений. Возражений не последовало.
«Истероидный гипоманьяк, — подумал Дохтуров. — Но вменяем. Показано: тинктура брома трехпроцентная по пятнадцать капель на ночь в течение полугода. Но без гарантии».
— Впрочем, — продолжал между тем комиссар, — не будем терять время на пустопорожние разговоры. Вы — наши пленники.
— Однако нофость, — проговорил Агранцев.
Комиссар сделал вид, что не заметил реплики. Или впрямь не расслышал?
— Но вы не мирное население, — продолжал он. — Не нонкомбатанты, как, вероятно, вообразили себе. Вы — солдаты противника, захваченные на поле боя. К тому же виновные в гибели наших товарищей. С такими не церемонятся. A la guerre comme a la guerre! На войне как на войне.
— Послушайте, — с трудом сказал ротмистр, — фы — комиссар. Хорофо. А фде командир фашего слафного стрелкофого фатальона?
— А вам что за дело? Надеетесь на снисхождение? Ничего не выйдет. — Комиссар снял и принялся протирать очки.
— Эта дама — тоше солтат? — спросил Агранцев, кивком показав на Дроздову.
— Возможно, — спокойно ответил комиссар. — Я ведь не знаю, кто из вас убил товарища Стаценко. Может, как раз она?
«Ах, вот оно что! Товарищ Стаценко! Тот одноногий, что кувырнулся с ялика».
— Этого человека среди нас нет, — сказал Дохтуров.
- Предыдущая
- 35/104
- Следующая
