Шимпанзе горы Ассерик - Брюер Стелла - Страница 3

• Предыдущая
• 3/69
• Следующая

Джейн Гудолл

Я взглянула и стала наблюдать, как он ест. Он был спокоен и весь поглощен едой. Вот он протянул свою длинную руку, ухватил гроздь фиолетовых ягод мандико и поднес ко рту. Его подвижные губы аккуратно срывали ягоду за ягодой, пока он не набил ими рот. Тогда он прислонился к стволу дерева, что росло позади него, и, устроившись поудобнее, стал наслаждаться трапезой. Умные карие глаза лениво следили, как отпущенная ветка пружинисто вернулась на свое место, как несколько ягод, оторвавшись от грозди, упало на сухие листья.

Он поднял руку и запустил пятерню в густую шерсть на плече. Послышался звук удовлетворенного почесывания. Потом он повернул голову, и на лице появилось выражение глубокой сосредоточенности. Вот он заметил во взъерошенных волосах чешуйку сухой кожи. Нагнув голову и вытянув нижнюю губу, он аккуратно высвободил кусочек кожи. Держа его на кончике все еще вытянутой губы, он несколько секунд пристально смотрел на него. Потом плотно сомкнул губы, как будто хотел на ощупь убедиться в том, что увидел. Снова выдвинул вперед нижнюю губу, еще раз внимательно осмотрел кусочек кожи и, окончательно удовлетворившись, отправил его в рот, к массе пережеванных ягод. Поиски других чужеродных предметов в шерсти продолжались. Его пальцы неутомимо и тщательно перебирали пучочки волос, однако ничего, что могло бы вызвать подозрение, больше не нашлось. Он вновь расслабился и принялся сосать пропитанный слюной комок ягод.

Вдруг он вскочил. Проникающее сквозь листву утреннее солнце отражалось на темной глянцевитой шерсти, высвечивая ее отдельными пятнами, отливающими голубоватым металлическим блеском. Топая ногами и стуча руками по веткам, явно в прекрасном настроении, он бросился к своим товарищам, игравшим на площадке посреди деревьев.

Глядя на Уильяма, я не могла подавить в себе чувства гордости. С тех пор как мы впервые встретились, прошло много времени и он неузнаваемо изменился. Сейчас ему почти семь лет. Он силен, здоров и, я уверена, счастлив. А ведь было время, когда мы сомневались, выживет ли он. Крошечным младенцем его выхватили из жизни, для которой он родился, лишили теплого живота, к которому можно прижаться, материнской груди, кормящей и успокаивающей, толстых мягких пальцев, щекотавших и обыскивавших, длинных рук, которые могли защитить и утешить, — иначе говоря, всего того, чем является мать для маленького шимпанзе.

Я прекрасно помню день, когда Уильям появился у нас, и человека с грязным ящиком у ног, который ждал возле конторы. Судя по ритуальным шрамам на лице, он не был гамбийцем. Когда мы с отцом подошли к нему, он наклонился и начал развязывать грязные веревки и тряпки, которыми был обмотан ящик. Едва он приоткрыл крышку, мы ощутили тошнотворный запах, как бы предупреждавший, что нам предстоит увидеть. Грубые руки вытащили на свет негнущееся тельце шимпанзенка и положили его на цементный пол. Так и лежал он, совершенно неподвижно, скорчившись, прижав к телу костлявые ручки и ножки. На его крошечном бледном личике застыла гримаса ужаса, грудь часто вздымалась, и из нее вырывались хриплые сдавленные звуки. Редкие темные волосы, покрывающие истощенное тело, были спутаны и перепачканы нечистотами и гноем, сочившимся из многочисленных ран. Живот был болезненно вздут.

Свое трехнедельное путешествие из Гвинеи, где его поймали, Уильям проделал в ящике размером 30 на 37 сантиметров. Большую часть пути ящик стоял на крыше автобусов, трясущихся на ухабах африканских дорог. Жара и тряска сами по себе были достаточной пыткой, но к ним присоединялись еще густые клубы удушающей пыли, которые окутывают любую движущуюся по проселочной дороге машину. Там, на крыше автобуса, Уильям оказывался в эпицентре пылевого облака. Каким же бесконечным кошмаром казалось это путешествие испуганному детенышу шимпанзе! Было поистине чудом, что он выжил.

Уильям был прикреплен к ящику куском гибкого пластикового шнура, который охватывал его бедра и продевался в отверстие на задней стороне клетки. От этого он согнулся пополам как тряпичная кукла, почти касаясь лицом коленей, а выступающие части тела с трудом втискивались в остававшееся свободным пространство.

Он был предназначен для продажи: убитая мать и недели нескончаемых мучений ради нескольких шиллингов. Вид лежавшего у наших ног создания переполнял сердце жалостью. После торопливых торгов деньги перешли в протянутую руку. Тогда мы не представляли еще всех последствий такого поступка.

Я завернула шимпанзенка в мешок. Он весил примерно два с половиной килограмма и достигал в длину 35 сантиметров. Бережно прижимая к себе съежившееся от страха тельце, я внесла его в дом. Мы выстлали чистой соломой просторную корзину и поставили ее на веранде. Очистили шерстку Уильяма от грязи ватой, смоченной слабым раствором антисептика, и тщательно обработали его раны. Потом мы попытались дать ему с ложечки немного детской каши, обильно подслащенной глюкозой, но он не стал ничего есть. Тогда мы положили его в корзину, и он, зарывшись руками в солому, погрузился в беспробудный сон.

В таком состоянии он провел шесть недель. При нашем приближении он отодвигался к задней стенке корзины, прижимался к ней и, ухватившись за подстилку, начинал скулить или кричать. Наша маленькая дворняжка Тесс с самого начала была очарована Уильямом. А поскольку она отличалась очень кротким нравом, мы разрешали ей навещать шимпанзенка, несмотря на то что он был крайне робок и напуган. Улучив минуту, Тесс проскальзывала на веранду и ложилась перед корзиной Уильяма. Последние метры она ползла на животе, извиваясь и виляя хвостом, а морда ее при этом выражала одновременно и готовность услужить, и осторожность. Добравшись до корзины, Тесс клала свою каштановую голову на передние лапы и часами терпеливо лежала в этой позе, изредка повизгивая, когда шимпанзенок шевелился. Дни шли за днями, и Уильям стал относиться к собаке без прежнего страха, но с легким раздражением. При виде ее он тряс руками или прогонял ее направленным снизу вверх взмахом худенькой ручки. Однако в конце концов Тесс была вознаграждена за свое терпение. По мере того как к Уильяму возвращались силы, росло и его доверие к собаке. Тесс была первым существом, к которому приблизился Уильям и которое он добровольно потрогал. К этому времени Уильям находился у нас в доме уже около полутора месяцев. Однажды, в конце обычного дневного дежурства Тесс он проснулся и сел. Вид у него был комичный: заспанное личико, с уха свисает пучок соломы. Он посмотрел на Тесс, потом осторожно вытянул свои тонкие паучьи пальцы и потрогал ее морду. Тесс подняла голову, заскулила, подползла ближе и сунула мокрый нос в солому. Все это время она не переставала медленно и даже как-то размеренно стучать хвостом по кафельному полу.

Уильям отдернул руку тотчас — стоило Тесс шевельнуть головой. Но вскоре он вновь осторожно дотронулся до нее. Тесс не шевелилась, участился лишь ритм биений хвоста. Все шло хорошо, но вдруг Тесс громко чихнула. Уильям жалобно вскрикнул и отскочил к дальней стороне корзины. Бедная Тесс изо всех сил старалась извиниться. Скуля и извиваясь, она пыталась лизнуть Уильяма в знак примирения, но тот находился от нее на расстоянии по крайней мере полуметра.

Между тем удары хвоста о пол следовали в нарастающем темпе. Постепенно они затихли, Тесс пришла в себя и вновь принялась наблюдать. Уильям тоже начал успокаиваться, гримаса ужаса исчезла с его физиономии, он стал подгребать к себе солому, то и дело поглядывая на Тесс. В конце концов он даже попытался вовлечь собаку в игру, бросив в нее пучком соломы. Тесс не осмеливалась пошевелиться и лишь тихо повизгивала. Уильям стал медленно, сантиметр за сантиметром, приближаться к ней, пока расстояние между ними не сократилось настолько, что он смог достать рукой соломинки, свисавшие с собачьего уха. На этот раз Тесс удалось сохранить спокойствие. К концу дня доверие Уильяма так возросло, что он стал дотрагиваться пальцами до ушей и морды Тесс и даже осмелился похлопать ее рукой по шее.

• Предыдущая
• 3/69
• Следующая