Призрак Белой Дамы - Майклз Барбара - Страница 11

• Предыдущая
• 11/59
• Следующая

— Люди стремятся пить, чтобы забыть свои несчастья.

— Если бы они не пили, они не были бы столь несчастны.

— В конце концов, джин — не заразный напиток, чего нельзя сказать о лондонской воде.

— Я пью ту же воду.

— Если вы когда-нибудь остановитесь и посмотрите внимательно на ту реку, из которой ее берут, вы не станете! Даже цвет у Темзы темно-коричневый. В нее спускают канализацию, кидают дохлых крыс, собак, трупы людей…

— Достаточно, прошу вас, — рявкнул мистер Бим, — здесь дамы.

Тетя выглядела так чопорно и натянуто, что мне захотелось рассмеяться. Только накануне я слышала ее жалобы о качестве воды из крана на кухне на таком забористом жаргоне, после которого выражения мистера Джонатана были верхом скромности.

Джонатан повернулся к своему хозяину:

— Существуют женщины, которые не находят тему страдания слишком деликатной для их ушей.

Я не поняла намека, но мистер Бим понял, и его сердитое лицо немного смягчилось. Джонатан продолжал:

— При всем моем уважении к дамам я чувствую, что мы не можем и дальше вести себя подобно страусам, пряча голову под крыло, чтобы не видеть опасности. Вы рассмеялись, сэр, когда я упомянул тот отчет. Вы, без сомнения, находите сведения об условиях работы на угольных рудниках такими же забавными? Семи-восьмилетние дети, ползущие на четвереньках, как собаки, по темным сырым туннелям, волоча тележки с углем… Запряженные, как животные, девочки наравне с мальчиками — забитые, голодные, полунагие…

Мистер Бим издал рычание, а Клэр — слабый протестующий звук. Я была рада их вмешательству. Я чувствовала себя больной.

— Я не верю этому, — произнесла я, — такое не может быть правдой.

— Комиссия видела все это, — сказал Джонатан. — Был случай, когда трехлетний малыш работал на откачке, стоя по щиколотку в воде двенадцать часов…

— Довольно, сэр, — воскликнул Клэр, — вы расстраиваете мисс Картрайт. Дорогая, вы так побледнели! Стакан вина…

Он склонился надо мной, держа меня за руку. На его красивом лице отразилось беспокойство. Признаюсь, я была более чем когда-либо раньше, близка к тому, чтобы полюбить, — его нежность была так приятна. Тетя говорила что-то бессвязное и вскрикивала, мистер Бим издавал сердитые звуки, а я — центр их внимания — сидела, выпрямившись, и отталкивала стакан вина, принесенный мне Клэром.

— Нет, нет, я не упаду в обморок, я просто не верю. Это ложь, это просто должно быть ложью. Такое не может происходить в христианском мире.

Джонатан стоял, замерев, на коврике у камина, все еще сжимая забытую чашку. Его глаза встретились с моими. Я не увидела ни следа сожаления или смущения на его лице.

— Я здесь, как говорится, de trop[4], — произнес он холодно. — Прошу извинить меня, леди… милорд… мистер Бим…

Со спокойным поклоном он твердым шагом направился к двери. Это был бы достойный уход, но он забыл о чашке, и ему пришлось вернуться и поставить ее на стол. Его лицо пылало.

Когда он ушел, все расслабились. Тетя едва сдерживала веселье; в своих попытках скрыть его с помощью носового платка она едва не лопалась от смеха. Мистеру Биму весело не было.

— Я должен извиниться, — сказал он полным достоинства голосом.

— Настоящий юный левеллер[5], — заметил Клэр. — Он, должно быть, превосходный работник, если вы, сэр, терпите подобные бунтарские взгляды.

— Так и есть, — быстро сказал мистер Бим. Он был готов извиниться за поведение, которое он считал грубым, но он не стал бы оправдываться в своем выборе работников ни перед одной живой душой.

Некоторое время меня преследовали слова Джонатана. Я говорила себе, что не верю страшной картине, нарисованной им. Дни шли, и этот ужас изглаживался из моего сознания, как это свойственно человеку. Другие проблемы занимали мое внимание.

Намерения Клэра становились ясными. Он был готов сделать предложение, и эта мысль приводила меня в панику. Я избегала оставаться с ним наедине. Прикосновение его руки вызывало во мне странную, но отнюдь не неприятную, дрожь. И все же я не могла забыть предупреждение Маргарет.

Хитроумно, как мне казалось, я завела разговор о родителях Клэра. Об отце, умершем годом раньше, он говорил вполне свободно.

— Боюсь, он был непутевым бароном, — сказал он, улыбаясь одной из своих редких улыбок. — По-своему неплохой человек, не поймите меня превратно, но он был продуктом другой, более испорченной эпохи, которая, благодарение небесам, отошла в историю. У него было сильно развито чувство семьи и собственности.

— А ваша мать? — как бы мимоходом спросила я.

— Она умерла, как только я родился.

— Так давно? Как трогательно, что ваш отец не женился снова.

— Я не могу понять, почему у вас создалось такое впечатление, — медленно произнес Клэр. — Но это неверно. Сентиментальность была не в характере отца. Он женился, и даже дважды. К сожалению, обе женщины умерли молодыми, и Грейгаллоуз уже много лет обходится без хозяйки.

— Что?! — невольно вырвалось у меня. — Какое название вы произнесли?

— Я так привык к нему, что не подумал, как оно может прозвучать для вас, — сказал Клэр. — «Серые виселицы» — так мой предок в шутку нарек свой дом, но местные крестьяне, чтобы досадить чужаку, придали этому названию другое значение.

— Жуткое название, и все же вы от него не отказались…

— Возможно, это извращенная форма гордости… Но вам этого не понять, это совершенно чуждо вашей открытой, невинной душе. В конце концов, что значит имя? Это величественное старое место, и, я надеюсь, оно станет еще более привлекательным для меня в будущем.

Если намерения Клэра становились все более очевидными, то не менее ясными они были у моего другого обожателя — Фернандо. Однажды утром он выглядел еще более подавленным, чем обычно, и, когда я дергала струны, он бродил по комнате, вместо того чтобы следить за моей игрой. Я спросила без задней мысли, что с ним. Его робкие ласки уже не были для меня очень приятны.

— Я пришел проститься, — тихо сказал Фернандо, — мы больше не увидимся.

Струны под моими руками издали резкий звук.

— Что вы имеете в виду? Вы покидаете Лондон?

— Да, покидаю.

— Ох, — сказала я нерешительно. — Вам, должно быть, предлагают работу в Европе?

Фернандо хрипло рассмеялся.

— Я не еду в Европу. Нет, я ищу более отдаленную страну, гораздо более отдаленную.

Он откинул со лба спадавшие волосы и отвернулся, дав мне заметить, что он сунул руку в карман куртки. Движимая внезапным подозрением, я вскочила на ноги.

— Что вы имеете в виду? Что у вас там?

— Ах, вы догадались! — вскричал Фернандо несколько преждевременно. Он достал из кармана маленький пузырек и поднес его к глазам. — Да, это мой билет на вечный покой.

Я вскрикнула от ужаса.

— Зачем оставаться в живых, чтобы увидеть вас невестой другого? Я знаю, что этот черный человек хочет завладеть вами! И вы выйдете за него, разве не так? Богатство и титул разрушат настоящую любовь! Правду говорят: о женщина, имя тебе — вероломство!

К этому моменту я заливалась слезами и едва могла говорить. Дико сверкавшие глаза Фернандо смягчились, когда он взглянул на меня.

— Так я вам небезразличен, — сказал он нежно. — Вы немного сочувствуете бедному учителю музыки? Настанет день, когда вы по-доброму вспомните обо мне. Вы скажете: он любил меня сильнее всех. Он один любил меня так, что умер за меня!

Алогичность этой идеи даже вытеснила мое горе. Я воскликнула через силу:

— Вы окажете мне дурную услугу, Фернандо, умерев из-за меня. Какая польза мне от этого?

— О, — сказал Фернандо, несколько опешив, — я имел в виду… так сказать…

— Вы должны жить, — продолжала я более мягко. — Жить, помня о нашей прекрасной любви, — разве это не романтичнее, чем умереть?

— Это все хорошо для вас, — сказал Фернандо, мгновенно покраснев. — Вы можете лелеять свои прекрасные воспоминания среди роскоши — обожающий муж, семья. Нет, нет, я не могу вынести этого! Я должен, я непременно уничтожу себя!

• Предыдущая
• 11/59
• Следующая