Мой знакомый медведь - Севастьянов Анатолий Александрович - Страница 6
- Предыдущая
- 6/51
- Следующая
С того дня каждое утро он успевал походить по ближним к поселку распадкам, пытаясь увидеть медведя. Рассветало рано, и чуть свет Витька был уже в тайге, в распадках, а к девяти возвращался в поселок на работу. Теперь, когда медведи встали из берлог, спать по утрам казалось Витьке кощунством.
Раньше Витька думал: стоит на Камчатке выйти из поселка — сразу увидишь медведей. А оказалось, многие Жители поселка ни разу за свою жизнь не видели живого медведя.
По книжкам почти сто тысяч медведей живет в стране, и Камчатка занимает одно из первых мест по плотности медвежьего населения. А Витьке пока не удалось увидеть ни одного.
За эти походы он изучил окрестности поселка лучше многих старожилов. Но зато ему частенько не хватало времени истопить печку в доме. Утром — в тайгу, днем — на работу, вечером — пораньше лечь, чтобы не проспать утром. Топил, когда уж совсем замерзал или нужно было просушить одежду.
Однажды он проснулся ночью и не мог понять, что с ним. Ломило шею, он сидел в темноте за столом. Пошарил перед собой руками — наткнулся на тарелку. Тут только вспомнил, что пришел вечером с работы, сварил уху, налил в тарелку и пока ждал, чтобы чуть-чуть остыла, положил голову на стол и, значит, сразу уснул. Измучился, вставая до рассвета, да и на работе в последние дни доставалось — часами приходилось перетаскивать вытаявшие из-под снега дрова. Вот и заснул возле тарелки…
Настал выходной, и можно было на весь день засесть в приготовленный накануне скрадок — ждать, когда придет медведь. Он ведь приходил сюда к проступившей на берегу ручья траве и пасся, скусывая зеленые стебли. Но Витька никак не мог застать его.
Из дома вышел, когда утро можно было определить только по часам. Чуть-чуть серел рассвет. Букет лежал на снежном намете. Он привык, что Витька куда-то рано уходил, не приглашая его, и не поднялся, а только приветливо застучал по снегу хвостом.
Почти на самом берегу лимана, у ручья, стоял белый шалаш из вырезанных ножом снежных кирпичей. Он не бросался в глаза, потому что стоял на снегу, и еще потому, что по берегу лимана громоздились такие же высокие, как шалаш, обломки льдин. Витька уселся на подстилку из сухой травы и в маленькие смотровые окошки стал наблюдать за округой. Снег стаял только по берегам ручьев, по взгоркам. Когда совсем рассвело, рядом с полосой снега, на которой стоял шалаш, изумрудом засветилось пятно молодой травы, пощипанной медведем.
В лесу все еще сплошь лежал снег, но возле деревьев уже темнели проталины. Среди каменных берез вытаяли кусты камчатской рябины, по склонам распадков освободились из-под снега зеленые заросли кедрового стланика. Тайга густела снизу, становилась похожей на настоящую тайгу, а не на парк с редкими деревьями. Не так долго осталось ждать, когда, как говорил Гераська, «лес разобьется и душа вздохнет».
На цепких веточках сухого куста рядом с шалашом висели клочья белой шерсти, оставленной линяющим зайцем. Утки-шилохвостки поодиночке и стайками перелетали над тундрочкой, разыскивая на проталинах перезимовавшие ягоды шикши. В воздухе с мелодичным криком гонялись друг за другом вороны. Короткими очередями то здесь, то там перестреливались дятлы, как будто мальчишки играли в войну. Звенели синицы. Сквозь шум прибоя из-за гребней океанских волн, отдаленных лиманом и песчаной косой, доносился будто нестройный лай собачьей упряжки — это по-весеннему кричали утки-морянки. Они всю зиму провели среди беспокойных волн.
Два ворона дрались в голубом небе. Один пикировал на другого, тот переворачивался спиной вниз, птицы, как руками, сцеплялись лапами и падали. У самой земли разлетались, и воздушный бой начинался снова. Возле шалаша бегали трясогузки, собирали каких-то жучков-паучков, которые черными точками усыпали снег. Камчатские трясогузки были совсем такими же, как на материке, только окраска их ярче, контрастнее.
Настало время отлива. Обнажившееся кое-где дно лимана, пригретое солнцем, парило, как будто по отмелям развели десятки костров. Множество чаек кормилось по мелкой воде, что-то выискивая в иле. Прилетела черная ворона. Когда какая-нибудь чайка находила добычу, ворона гонялась за ней до тех пор, пока не отнимала. Чайки, такие дружные возле гнездовий, были совсем равнодушны к тому, что каждую из них по очереди грабила ворона. А чуть поодаль такие же вороны вместе с чайками ходили по мелкой воде и сами добывали корм. Насытившись, черная разбойница подлетела к шалашу, уселась на сухую ветку ивового куста, осмотрелась, блеснув на солнце черным глазом, расправила и поудобнее сложила крылья. Щелкнула клювом и, кланяясь, начала издавать несвойственные ей, воркующие звуки. Растопырила перья, веером распушила хвост, обращая к солнцу свою весеннюю токовую песню.
С первой минуты, сидя в шалаше, Витька старался не пропустить тот желанный миг, когда вдруг где-нибудь на тундрочке покажется медведь.
Но солнце забиралось выше, а медведь не приходил…
Витька смотрел из небольшого окошечка и думал, что совсем недавно все это было только в его мечтах. А теперь и океан, и горы, и, может быть, медведь — все наяву. И что бы ни случилось, теперь он не отступит от своей мечты — изучать медведей. Он хорошо помнил, когда у него пробудилась эта страсть. И было-то всего: случайный в их местах медведь с угла на угол перешел поле. Но этот след пройдет теперь, наверное, через всю Витькину жизнь…
«Недаром и фамилия у меня Медведев, — думал Витька. — Это, наверное, в роду. Прадеды, может, были медвежатниками или держали ручных медведей…»
От этих мыслей его отвлек крик чаек. Это были небольшие черноголовые чайки, уже подобравшие место для гнездовья. Витька вглядывался в окошечко, но ничего, кроме мельтешащих птиц, не видел.
Вдали виднелся скалистый мыс, дерзко вонзившийся в океан. Сбоку правильный конус вулкана белел снежной шапкой. Крупный белоплечий орлан неторопливо, царственно летел вдоль берега.
Неожиданно Витька услышал знакомый с детства звук: похожее на блеянье барашка токование бекаса. Казалось, сюда, на Камчатку, бекас попал случайно из далеких теперь родных мест. Океан, вулканы, ожидание медведя — и вдруг такое знакомое дребезжание бекасиных перьев. Стоило только Витьке закрыть глаза — и показалось, что он сидит у болотца, за огородами, совсем рядом с родным домом…
Вдруг поблизости грянул пушечный выстрел. Витька от неожиданности чуть не вышиб снежную стенку. По мелководью бежала крупная рябь: это многотонная льдина, похожая на гриб, разломилась надвое.
Чем больше заходило в лиман приливной воды, тем чаще раздавались эти раскаты. На дне лимана лежали ледяные глыбы. Каждая весила тонны, и все они были похожи на гигантские приземистые грибы. Приливы и отливы обсосали их снизу, и вода уже не могла приподнять и унести их в океан. Вода подтачивала «ножки», и многотонные шляпы с грохотом рушились в воду.
Медведь все не приходил. Теплое весеннее солнце оплавило снежные кирпичи шалаша. Вначале появились лишние окна, потом со стороны зеленой травы, откуда Витька ждал медведя, упала изъеденная солнцем стена. Потом упали и другие стены, но Витька все равно досидел до вечера.
Солнце зашло. Горы на западе плавали в воздушной дымке. В туманном свете вечерней зари они казались невесомыми.
Ничего не оставалось, как идти домой…
Утро, как назло, выдалось таким туманным, хоть не выходи из дома. Но Витька вышел. Теперь он даже и в непроглядном тумане мог не заблудиться, дойти до места, где встречались медвежьи следы. Надеялся: пока дойдет, туман растает. По кладям через ручей, по изгибам тропы определил, что пора свернуть на тундрочку, Ориентиром стал отдаленный шум прибоя справа. И время от времени как будто палили в тумане сигнальные пушки. Это опять ломались льдины на мелководье.
Под ногами тянулась тундрочка, то покрытая снегом, то мхом или низкорослым ягодником — шикшовником. В любую сторону видно метров на тридцать-сорок, а дальше тесный купол тумана сходился с землей.
Шел Витька долго, и все время был виден такой же небольшой круг тундры: в любую сторону всего шагов на сорок. «Может случиться, — тешил себя Витька, — растает туман, и я где-нибудь рядом увижу медведя».
- Предыдущая
- 6/51
- Следующая
