Выбери любимый жанр

Великое сидение - Люфанов Евгений Дмитриевич - Страница 10


Изменить размер шрифта:

10

И еще:

«Игумены, черные и белые попы и дьяконы хмельным питьем до пьянства упиваются, о церкви божией и о детях духовных не радеют, и всякие бесчиния во всяких людях чинятся: сделать заказ крепкий, чтобы игумены, черные и белые попы и дьяконы, и старцы, и чернецы на кабак пить не ходили, и в миру до великого пьянства не упивались, и пьяные на улицах не валялись бы».

Как же было в таком разе пьяных винопивцев в монастырь заточать? Только и слышно было, что неумеренное винопитие до великого сраму пастырей доводило. В Севске архиерей, будучи хмельным, на панихиде в соборной церкви зашиб двух молящихся, а служившего с ним иерея кулаком бил и сам себе приговаривал: «Бей гораздо, все мертвые – наши!» И этот же преосвященный многие дни держал у себя дома чужую женку, а явившегося к нему митрополичьего посланца не впустил и самого митрополита бесчестил.

Из Тотемского уезда слух дошел, что там объявились разбойники, а в разбоях тех был и грабежную рухлядь укрывал у себя строитель Тафтенской пустыни старец Ферапонт.

Известно, что многие поповские сыновья проводят дни в гулянках, «ходят за непотребными промыслами и воровством».

В прежние времена как просто и ладно было: по смерти отца, служившего в церкви попом, его место занимал старший сын, бывший при отце дьяконом, а на его место в дьяконы ставился следующий брат, служивший дьячком, место которого выходило третьему брату, бывшему до того пономарем. Если же поповская семья оказывалась хотя и многодетной, но в ней было больше поповен, чем поповичей, и случалось так, что на все места братьев недоставало, то освободившееся место духовного чина замещалось сыном брата попа или зачислялось за ним, если он еще не подрос.

Всем есть-пить надо было, и если допытливый архиерей при посвящении спрашивал: «Что тебя привело в чин священнический, то ли желание спасти себя и других, то ли другое что?» – не зазорно было ответить: «Истинно так, владыко, спасти себя и жену с детьми прокормить».

Бывали счастливцы, например, басовитые, громогласные дьяконы, тем путь широко открывался, и приравнивался такой дьякон по чести словно бы к большому церковному колоколу, что октавой гудел. Но таких удачливых было мало, а в большинстве своем дьяконы козлогласные, под стать своим сиплым попам, допускавшим во время службы и пение и чтение многогласное, чтобы им скорее до последнего аминя дойти. Додумались иные прохиндеи-попы до того, чтобы читать молитву в шапку, принесенную для того прихожанином, поленившимся постоять в церкви. Потом придет такой за шапкой к попу, наденет ее на голову, веря, что вся благость произнесенной в шапку молитвы проникнет ему в самое темя, благо он к тому ж и плешив. Служили попы молебен под дубом и, срывая с дерева листья, раздавали их молящимся как освященные.

Драки между иереями из-за молебна или панихиды, стало быть, из-за денег, случались даже в самом алтаре; повсюду подлоги и плутовство. А ходили священнослужители в грязной одежде и в лаптях. Возложит на себя златотканое церковное облачение поп, а под тем облачением расхлюстанный или заскорузлый от грязи зипун. Уж где бы где, а то в самой Москве, в кремлевских соборах дьяконы во время богослужения кидают в священников скатанными восковыми шариками, кто – со злобы, а кто – с хмельного озорства. «Окаянное наше время, в которое так пренебрежно слово божие, – писал митрополит Димитрий. – И не знаю, кого прежде надобно винить, пастырей или пасомых».

В селах у прихожан стал такой обычай: не состарившись, на исповедь не ходить, и сокрушался о горемычном поповском житье не один каждодневный посетитель поповского крестца, – уныние овладевало всеми безместными попами.

VII

Среди толпившихся на крестце духовных лиц было два заурядных иерея – отец Гервасий из Коломны и отец Флегонт из Серпухова. Случилось так, что они, обездоленные жизненными испытаниями, накануне в одночасье пришли в Москву, только что к разным заставам. Наравне с деревенскими мужиками заплатили рогаточным караульщикам по копейке, понеже явились в первопрестольную столицу с нестриженой бородой, – не посчитались караульщики с тем, что пришедшие назвались попами. Одновременно они и к поповскому крестцу подошли, оба изумившись такому множеству безместной братии, одинаково с другими и приуныли, не надеясь на улучшение своей злосчастной судьбы.

Отец Гервасий забедовал на первой неделе великого поста. Узнал он, что в соседнем приходе некому церковную службу справлять, что тамошний отец Прокл слег от банного угара в один из дней широкой масленицы и оклематься еще не мог. Великопостная неделя началась в том приходе церковным запустением, и он, Гервасий, вызвался помочь беде. Не считаясь со временем, отслужив наскоро у себя, торопился в соседний приход, чтобы принять там покаяния прихожан и отпустить им грехи. Первая неделя великого поста всегда в Коломне самая покаянная: отягощали православных накопившиеся за зимнюю пору грехи, и каждому хотелось поскорее освободить душу от них. Дьякон того прихода не знал, как отца Гервасия за помощь благодарить. И день, и два все шло у них по-хорошему, а на третий день прослышал отец Прокл, что ему подмена нашлась, – сразу будто и хворь сошла. Подговорил он своих родичей да с ними в церковь скорей.

Гервасий исповедовал какую-то старушонку. Накрыв ее голову епитрахилью, уже готов был отпустить все старухины прегрешения, а она, в благодарность за это, готовилась сунуть ему в руку семик, когда ураганом влетел отец Прокл. Схватил он конец епитрахили отца Гервасия, в остервенении рванул к себе, и его и старушонку свалил да вместе с подоспевшими родичами стал отца Гервасия нещадно бить, озлобленно приговаривая: «По чужим приходам повадился бегать… На моих прихожан позарился. Вот же тебе, ненасытному, вот!..» И колотил, увечил чужого попа, не слушая от него никаких оправданий.

Целый месяц пришлось Гервасию от побоев тех прохворать, не чаял, что от смерти вызволится, а когда поднялся на ноги, узнал, что его место другому попу отдано. Пошел с жалобой к архиерею, но в ответ лишь гневный окрик услышал. В Коломне нечего было ему, безместному, делать, и с отчаяния решил Гервасий искать лучшей доли в Москве. А там не он один обездоленный.

И отцу Флегонту не лучше пришлось.

Не в диковину ему было, что у них в мужском монастыре архимандрит приказывал пороть провинившихся монахов, – тем вроде бы так и следовало: веди себя подобающе монашескому чину, не своевольничай, не ярись. Но Флегонт не монахом был, а священником в монастырском храме, и случилось, что находившемуся в алтаре глуховатому архимандриту подумалось, будто он, Флегонт, вместо псалма «Благослови, душе моя…» возгласил псалом «Хвали, душе моя…». На строгое замечание архимандрита Флегонт ответил, что псалмы им не перепутаны, а запальчивый, никому не дававший спуску архимандрит нашумел на него и пригрозил наказать за непослушание и строптивость. Едва отец Флегонт отслужил обедню и совершил таинство святого причастия, как архимандритские служки потащили его на монастырскую конюшню и нещадно высекли. Удивляться и возмущаться такой повадке не приходилось: два года назад приезжавший в Серпухов митрополит этого монастырского архимандрита приказал прутом наказать, а серпуховского архиерея грозил расстричь и через Патриарший приказ отправить на галерную каторгу. Ну, а уж зауряд-иерею, захудалому попишке, терпеть сам бог велел. Озлобился после той стычки архимандрит на Флегонта, не раз напоминал ему о конюшне, и чтобы опять в ней не оказаться, Флегонт ушел, попросту говоря сбежал, из монастыря и из самого города.

В Коломне и в Серпухове остались две попадьи со своими попятами мыкать горе в ожидании лучшего будущего, когда мужья-попы возвернутся к ним или их к себе призовут.

Гервасию было сорок лет, Флегонгу – около того. Первый – белобрысый, с реденькой, будто мочальной бороденкой, второй, хоть и чернявый, но выглядел сивым от рано пробившейся седины. Оба – тщедушные, хилые зауряд-иереи, да и самые невзрачные зауряд-люди. Отец Гервасий в долгополом, похожем на подрясник кафтане и в залоснившейся скуфейке; отец Флегонт – в настоящем подряснике из крашеной темно-синей холстины и в стеганом, на вате шлычке. Оба в лаптях.

10
Перейти на страницу:
Мир литературы