Сестра милосердия - Федоров Михаил Иванович - Страница 1

По паспорту она абхазка, а по сути — трудно сказать… Мама — из Гудауты, отец — из Саратова, сама жила в Ростове, в Курске, в Рудкино под Воронежем. И по жизни настолько же горянка, насколько степнячка. Так уж случилось, что её отец служил срочную в Гудауте, познакомился с её матерью, увёз на Волгу, а потом вдруг оставил уже с двумя детьми — сыном и дочерью — и подался на Север.

Матери ничего не оставалось, как вернуться из саратовских степей на Кавказ.

Её детство прошло среди белогривых хребтов, видимых из окон их дома, звуков моря под обрывом Гудауты и настоянного на травах пастбищ воздуха, какого нельзя вдохнуть ни в одном другом уголке земли. Росла она словно цветок, лепесткам и стеблю которого ничто не предвещало непогоды.

Звали её… кто — Наташа, кто — Наталья, кто — Натулечка, а кто и по-абхазски — Натарья.

За ней, златокудрой девчонкой, с малых лет увивались мальчишки. Но не они больше интересовали её, а окружающий мир, который в одночасье мог очаровать, а мог обдать холодом, мог заставить запрокинуть голову и считать миллионы горошин на небесной черноте, а мог и обжечь ярким, пламенным светом.

Она наслаждалась шкурами, наброшенными на взгорья, которые, как ступеньки, тянулись в высоту и вызывали в душе стремление к рисованию. Её пальцы всё чаще держали карандаш, в тысячный раз выводивший неповторимые рельефы. За этим занятием её часто заставал старший брат Анатолий, который обожал сестрёнку и восхищался её рисунками.

После десятого класса она уехала в Ростов, где поступила на рабфак архитектурного факультета. Получила «отлично» по рисунку, по живописи. Но когда уже оставалось только пройти собеседование, парализовало её маму, и ей пришлось вернуться в Гудауту. Брат не мог помочь — он служил в это время в армии.

Однако тяга к прекрасному не отпускала и привела в Сухумское художественное училище. В училище с восьмиклассной базой образования учились четыре года, а с базой десятилетки — два. И хотя у неё был аттестат, она попросила:

— Примите меня на первый курс!

Хотелось пройти всё от «а» до «я».

Но ей сказали:

— Только на третий.

Она уговорила, как сама рассказывала, «уболтала» приёмную комиссию, и её взяли на второй курс. Среди более юных называла себя «перестарком», училась отлично, не обращая внимания на разницу в летах между собой и однокурсниками.

Тут она познакомилась со студентом-старшекурсником Павлом, так же, как и она, тянувшимся к кисточкам и мольберту. Отец его был строителем, мать — реставратором, они относились к классу не богатых и не бедных, но жили порознь: отец мотался по стройкам, мать облагораживала дома зажиточных грузин по всему побережью от Псоу до Гали. Несмотря на это, они казались Наташе эталонной парой, и она ставила их всем в пример.

Как это часто случается с молодыми людьми, их понесло. Урочные сеансы на пленере продолжались внеурочными на галечном берегу в предзакатные часы.

Это не могло не закончиться тем, чем подобное обычно заканчивается у большинства молодых людей, не познавших жизнь, но вкусивших её сладость.

Наташа оказалась в положении. Это известие будущий папа воспринял без особой радости, предпочтя отношения с девушкой сначала заморозить, а потом и… порвать. Теперь если в вечернюю пору она оказывалась на набережной, то уже без пылкого юноши, который, получив диплом, уехал к отцу в Сочи.

Ей же её природная гордость не позволила броситься за ним вслед; на худой конец, биться за «отца» ребёнка известными способами: пойти пожаловаться на работу (если бы он работал), чтобы прижучили юношу, обратиться в общественные организации, которые тогда имели силу. Она как-то сразу сникла, даже брату Анатолию запретила вмешиваться в её личную жизнь. Ещё не окончив училище, она родила девочку, которую назвала Дианой.

Порой казалось: «Павел одумается. В нём должны пробудиться отцовские чувства». Но сочинский беглец об этом не думал.

Не проявили интереса к ребёнку ни дед-строитель, ни бабка-реставратор, лишь мать Наташи, Неля Борисовна, была без ума от девочки, нянчила и обихаживала её, чем даже вызывала чувство ревности у матери. А сама мать, окончив училище, взяла распределение подальше от Абхазии, в Харьков, где к тому времени после увольнения из армии закрепился брат Анатолий. Он учился в университете и занимал комнатёнку в общежитии. Ей было тяжело ловить на себе взгляды, словно укорявшие: «А, нагуляла!» Один Бог тому свидетель, как она светилась от счастья и как неблагоразумно, быть может, по чьему-то глупому совету, лишил себя этого Павел, думая лишь об одном: чтобы девушка из Гудауты не преследовала его.

В Харькове Наташа устроилась в школу учителем рисования, свободное время посвящая подраставшей дочурке. Всё складывалось удачно. Ей нравился громадный город с большущими площадями, массивами домов, огромными парками. Она бы и не подумала покинуть его, если бы не поняла, как стесняет брата. Анатолий женился на сокурснице Люде, и им самим еле хватало места в общежитской комнатке, к тому же Люда собиралась стать матерью.

При первой возможности Наташа сменила место жительства и оказалась в Рудкино, под Воронежем. Дело в том, что в Гудауту на отдых часто приезжал бывший директор одной из сельских воронежских школ. Он расхваливал край: «Вы представляете, есть такое место, оно как бы сползает с горки к огромной пойме, по которой течёт Дон! Конечно, это не Кавказ, там нет таких высот, но всё равно…»

Он-то и уговорил:

— Давай к нам! У нас учителей не хватает…

Он уехал, а Наташа всё не могла забыть его приглашение. И когда прошло время летних отпусков, она поехала не на Украину, а в Рудкино.

Бывший директор помог устроиться в школу. В село от Воронежа вела дорога вдоль Дона, и у излучины за подъёмом на горку на высоченном холме вытянулось Рудкино с множеством домишек, свинарниками и коровниками зажиточного колхоза.

Деревенская глухомань её не оттолкнула, а, наоборот, всколыхнула в душе что-то давно позабытое. Ведь первые годы жизни она провела на Волге, между Энгельсом и Саратовом, и из детской памяти выплыли степные просторы с такими же обрывистыми берегами, которые удерживали поток воды и направляли на юг.

— Если в Абхазии вокруг камень или глина, то тут чернозём. Бросишь семя в землю, и оно само вырастет, — устроившись на берегу, говорила она дочурке, которая любила чертить на песке.

Её дочь Диана пошла в детский сад. Молодая мама привыкала к новому быту: по весне сажала картошку, по осени выкапывала, обирала яблони в пришкольном саду и радовалась жизни, видя, как подрастает её очаровашка.

Кроме рисования и черчения ей пришлось вести биологию. В свободные же от уроков часы она со своей крохой пропадала на Дону и вела бесконечные разговоры с густыми водами, уносившими к Чёрному морю её тайные мысли.

— Что это? — показывала дочка пальчиком вдаль.

— Степи. А далеко-далеко — хребты, хребты… — Это за трубами?

Вдали виднелись коробки атомной станции.

— Да… Она поняла, что лучше постигнешь горы, когда познаешь степи.

Молодую учительницу заставили повышать образование, и она поступила в Курский педагогический институт на художественно-графический факультет.

Училась заочно, воспитывала девочку, работала. Она не думала, что, как её мама, останется без мужа.

Несмотря ни на что, как и до рождения дочери, на неё обращали внимание молодые парни и взрослые мужчины. Но только теперь она к ним относилась настороженно. На чай просились местные ребята. Но всех их Наташа не воспринимала всерьёз.

Смеялась: — Какое вам жениться, когда у самих молоко на губах не обсохло!