Доклад Юкио Мисимы императору - Аппиньянези Ричард - Страница 32
- Предыдущая
- 32/154
- Следующая
В этой разрушенной части Токио стоял страшный шум. Я слышал варварский жаргон: язык отличался от того, на котором говорю я. Слова, доносившиеся до моего слуха, слетали с отвратительных губ, пораженных болезнью и голодом. Кто эти люди? Представители сибирских племен или берберы, экзотические народы чужого незнакомого мира? Сленг или диалект сразу же выдает говорящего, характеризует его. Та речь, которую я слышал, свидетельствовала об особом асоциальном состоянии жителей района. Я спустился в ад, обитатели которого избрали своим идеалом анонимность, которая, впрочем, не делала их невинными. Нет, тяжелое положение не избавляло их от вины. Конформизм заставлял неукоснительно следовать за знаменем, символику которого трудно распознать.
Масура шел впереди, прокладывая нам путь через толпу бывших военнослужащих, охранявших вход в кинотеатр и похожих на демонов со свирепыми глазами. Публика в зале тоже в основном состояла из ветеранов, среди которых было много инвалидов, людей с многочисленными шрамами и искалеченными конечностями. Я заметил также среди зрителей несколько женщин, детей и пожилых людей. В оркестровой яме располагался алтарь, украшенный весенними полевыми цветами, привезенными сюда из сельской местности. Здесь стояла большая покрашенная золотистой краской фигура Шакьямуни, сострадательного Будды. Присутствовавшие в зале священнослужители скорее походили на приверженцев синтоизма, нежели на буддистов. Облаченные в белые одежды и черные конические головные уборы, они сидели на корточках вокруг алтаря. Некоторые держали в руках гонги и барабаны. Один священнослужитель даже вооружился луком из катальпы, который используют ясновидцы, чтобы вызывать духов.
Мы с капитаном Лазаром сели с краю одного из рядов шатких деревянных складных стульев. Экрана на сцене не было. На расчищенной от стульев площадке, освещенной полуденным солнцем сквозь открытый в потолке люк, а быть может, дыру в крыше после бомбардировки, сидели друг против друга две команды кэндоистов. Противники различались белыми и красными нашивками на спине.
– Это незаконно, – прошептал я на ухо капитану Лазару. Он кивнул и усмехнулся с довольным видом.
– Ты видишь сейчас еще одно маленькое предприятие принца Хигасикуни. Культ ветеранов пытается обрядиться в одежды буддизма.
Кендо и другие виды традиционных боевых искусств находились под запретом оккупационных властей, впрочем, как и синтоистские обряды, вплоть до содержания в частных домах семейных алтарей камидана. Подобные директивы преследовали цель очистить Японию от фашистских верований, нанеся удар по идеологическому сердцу ультранационализма – синтоизму. Буддизм избежал запрета, поскольку он не был заражен идеей обожествления императора, свойственной синтоизму. Гонения и преследования привели к тому, что синтоизм ушел в подполье, откуда вновь появился, приняв причудливые формы. Синтоизм теперь маскировался под буддизм школы нитирэн или сингон. Я даже слышал о секте денсинкё, названной так по имени ее основателя, электрика из Осаки, который поклонялся электричеству как божественному началу, а Томаса Эдисона считал одним из младших божеств.
По всей стране возникало множество фундаменталистских культов, создававшихся часто вокруг той или иной харизматической фигуры с задатками шамана, мико или ясновидящего, общающегося с загробным миром. Такая практика коренилась в традициях, сложившихся в среде сельских жителей Японии. Я не удивился, узнав, что за культом ветеранов стоит принц Хигасикуни. Большинство так называемых новых культов фактически вели начало от довоенных популистских сект ультраправого толка. Это антикоммунистическое наследие перешло к современным преемникам власти и получило молчаливое благословение отдела разведки Джи-2.
Воссоздание старого японского народного духа в упрощенных, замаскированных неосинтоистских формах оказалось столь же важно для общего национального возрождения, как и экономический подъем. И то, и другое было связано с секретными сделками олигархов, бывших владельцев дзайбацу, и сотрудничающих с ними правительственных чиновников. Восстановление религиозного фундаментализма компенсировало потерю имперского господства в Азии, установленного военной диктатурой, которая явилась настоящим бедствием для нации, но поддерживалась низшими слоями общества. Новые секты не предлагали ни буддийского избавления от страданий, ни христианского спасения, но они давали нечто гораздо большее оскорбленной, утратившей цели нации – духовный потенциал, живую кровь, энергию, которую можно использовать для экономического возрождения в мессианском масштабе.
Нам разрешали смотреть голливудские фильмы с участием Барбары Стенвик, Джоан Кроуфорд и Спенсера Трейси в качестве демократического болеутоляющего средства. Однако поединки милитаристов, вооруженных бамбуковыми палками, на площадке, похожей на сцену театра Но, были под запретом.
– Подобные представления должны преследоваться как выражение антидемократических настроений, – заявил капитан Лазар. – Так что постарайся получить удовольствие от этого зрелища. Я уверен, что тебе не скоро доведется снова увидеть нечто подобное.
Я не получил от этого зрелища никакого удовольствия, потому что давно ненавидел кэндо, еще со времен учебы в Школе пэров. Мои однокашники, как настоящие идиоты, увлекались этим видом боевых искусств. Безмозглые аристократы военное мастерство ценили выше, нежели академические науки. Я, как слабый худосочный интеллектуал, терпеть не мог крепких парней, ловко орудовавших деревянными мечами. Меня расстраивали и пугали приглушенные надетой на лицо защитной маской крики, с которыми они бросались в атаку, и раздувающиеся, словно рыбьи жабры, щитки брони на плечах фехтовальщиков. Мне казалось, что это ожили доспехи из комнаты, где бабушка хранила самурайские реликвии. Свирепые крики и треск палок глубоко запали в мое сознание и, всплывая в памяти, словно острая боль, терзали мне душу.
Я так и не смог понять, почему боевые кличи однокашников причиняли мне такие мучения. Но мне не хотелось вновь бередить старые раны, во всяком случае здесь, в заброшенном кино-театре, где незаконный бой кэндоистов был прелюдией к совершению какого-то сомнительного магического обряда.
– Посмотри-ка на него, – сказал Лазар, указывая на кэндоиста с красной нашивкой, который уже успел расправиться с двумя соперниками.
Даже мне, неискушенному в боевых искусствах, этот фехтовальщик показался замечательным. Он больше полагался на эффективность внезапной молниеносной атаки, нежели на навыки маневрирования. Его вопль «кийя!» был столь свирепым и звучным, что приводил соперника в замешательство. То был вдохновенный крик, рвущийся из самых глубин человека, поглощенного действием. Его черные доспехи поблескивали, как панцирь жука-скарабея на солнце. На мгновение, в момент выпада, когда рукав бледно-голубого одеяния соскальзывал, мелькала белая кожа руки. Белые босые ступни фехтовальщика были крепкими и одновременно изящными.
Что-то неуловимо привлекательное и трогательное было в длинной прядке выбившихся из-под шлема черных волос. Поток воздуха, поднятый вращением бамбукового меча, заставлял эту прядку вздрагивать в такт движениям. Взмах – и меч с удивительной точностью опустился на шлем третьего противника. Состязание закончилось. Фехтовальщик с красной нашивкой победил. Он отстегнул маску, развернул подложенное под нее полотенце, и на его плечи хлынул поток черных волос. Кавалер роз вновь предстал в облике женщины.
– Это невозможно! – изумленно воскликнул я. Однако никто в зале не разделял моего удивления.
– Возможно! Для нее все возможно. Она – истинная жрица этого культа. Разве ты не узнаешь ее?
Даже находясь на значительном расстоянии от площадки, я не мог не узнать эту женщину. Это лицо навсегда врезалось в мою память. Кэндоистом, победившим в состязании, оказалась женщина, которую я впервые увидел в январе. Тогда она лежала на снегу, и я ногами топтал ее мягкий живот. Это была баронесса Омиёке Кейко.
- Предыдущая
- 32/154
- Следующая
