Нэнуни-четырехглазый - Янковский Валерий Юрьевич - Страница 32
- Предыдущая
- 32/57
- Следующая
Множество по всем правилам снятых для чучел шкурок перелетных птиц расходилось по музеям России и Европы, а бочонки с законсервированными тушками закатывали в погреб. Сложенный из дикого камня, обложенный дерном и увитый диким виноградом, этот ледник высился неподалеку от западного угла дома, сохраняя запасы от зимы до зимы.
Вечером следующего дня все с нетерпением посматривали на окна — не едет ли Агранат. Но приехал он поздно.
— Ну, навоевался я сёдни, Михаил Иваныч! — за годы службы в казачьих частях Андрей на всю жизнь обрел забайкальский говорок.
— Это с кем же воевал-то, с орлами, что ли?
— И с орлами, будь они неладны… Скопы, белохвостые, так и кр-р-ружат, так и навор-рачивают! Не стерпел, стрелил я по им из берданы, разогнал малость. И только все успокоилось, а тут как раз охотнички…
— Кто же это, откуда?
— Да славянские чиновники с почты и телеграфа: на телеге цельная компания явилась. Подъехали и галдят: «Вот это да! Смотрите, что делается. Вот это будет охота!» А я подхожу, беру бердану наизготовку и командую: «А ну, марш отседов. Заворачивайте оглобли, господа хорошие!» Мол, по указанию его превосходительства господина военного губернатора никто тута живность не только стрелять, но и пугать не имеет права. Так что ближе как за десять верст и не вставайте. А не то спущу сейчас нашего штабного голубя: с Барабаша взвод драгун мигом прискачет и заберет всех вас, голубчиков. Тогда и ружья ваши поминай как звали. Наврал, значит, три короба!
— А они что?
— Покорнейше, говорят, просим извинить. Так что не знали… Я книжечку и карандаш вынаю, — как, мол, ваши фамилии? А они на телегу, да ходу, какие там фамилии. С перепугу позабывали, поди.
— Ну и Андрей. Быть тебе начальником охраны. Как отслужишь, поставлю тебя старшим егерем, даю слово!
Ольга Лукинична потрепала его по плечу.
— Молодец, Андрюша, умывайся, садись скорее ужинать…
Через два дня на противоположной стороне Лебяжьей лагуны, неподалеку от протоки и речки Змейка, Платон выгрузил пожитки и высадил охотников. Помог поставить большую суконную палатку с печкой и, пожелав удачи, поворотил домой.
В этот день с моря приполз густой весенний туман. Было тихо, туман без движения завис над степью и озером. С западного конца лагуны смутно доносился разноголосый гомон, изредка со свистом где-то проносились утки, но дальше полета шагов ничего не было видно. Об охоте пока не могло быть и речи.
В старом ольховнике по берегу протоки приезжие заготовили дров, нарезали вороха саженного камыша. Часть его внесли в палатку, устроили постели. Часть в снопах сложили у входа, вместо скамеек, Михаил Иванович осмотрелся.
— Я здесь наведу порядок, а ты, Семен, возьми ребят, сходите на протоку. Охоты до вечера не предвидится, хоть карасей на уху наловите.
Семен Лукич, Александр и Юрий зарядили свои шомполки, окликнули пса и отправились. Они решили, что рыбачить с другой стороны протоки удобнее, и побрели туда, где с берега на берег было переброшено толстое бревно. Серая от времени лесина была гладкой, но прочной. Семен Лукич ступил на нее первым. Сделал несколько уверенных шагов и вдруг остановился, прислушался. Братья затихли и внезапно услышали свист крыльев, в тумане показались силуэты летящих вдоль протоки крохалей.
Большой крохаль — противная, с загнутым зубчатым клювом утка. Она сильно отдает рыбой, и уважающий себя охотник ее не бьет. Но то была первая в этом сезоне дичь, всех бросило в жар: мальчишки стянули с плеч ружья, присели и приготовились. Но дядя их опередил, ружье у него было в руке.
Крохали летели ровно, часто махая как бы негнущимися короткими крыльями-лопатками. Семен Лукич пошире расставил ноги и вскинул шомполку. По мере приближения уток все выше поднимал ружье, перегибаясь в пояснице, и выстрелил. Один черноголовый хохлатый селезень отделился от стайки и камнем закувыркался вниз. Но неудобная поза и сильный толчок непомерно тяжелого заряда сделали свое дело: в воду полетели двое — крохаль и Семен Лукич! Крохаль подпрыгнул и закрутился на поверхности протоки, показав светлое пузо, а грузный Семен Лукич, подняв тучу брызг, скрылся с головой.
Но ружья из рук не выпустил. Вынырнул и, отфыркиваясь, полез на берег. А тем временем фуражку и крохаля медленно относило течением…
Умный сеттер быстро выловил то и другое, и все от правились обратно. Борода Семена Лукича походила на мочалку, усы обвисли, куртка и штаны облепили тело. Выглядел он — смешнее некуда. Братья в душе недолюбливали дядю, очень любившего покомандовать ими в отсутствие отца. Они были в восторге от его купания, хотя всеми силами старались не выдать свое злорадство.
А Михаил Иванович еще издали понял, в чем дело.
— Что, крохаль смутил? Уже и порыбачила! Иди, Семен, в палатку, не стынь понапрасну.
Он строго посмотрел на красных от натуги, пытавшихся сдержаться от смеха сыновей, но сам не выдержал и отвернулся. Однако нужно было как-то разрядить обстановку, и он распорядился:
— Принимайтесь за дело. Ты, Шурка, берись за ремонт чучел-манков. Смотри, как они выцвели и облезли — совсем потеряли вид, такие никого не обманут! Вот тут кисти и баночки с красками. А ты, Юрий, займись новыми обутками, которые сшила мать. Возьми в углу палатки бутыль с кунжутным маслом и смажь как следует особенно в швах.
Отец вытащил из мешка четыре пары длинных, сшитых из плотной бязи и уже пропитанных на первый раз чулок, отлично заменявших на сезон болотные сапоги.
Семен Лукич, покряхтывая, пролез в низкую дверь палатки, разделся, отжал и развесил мокрые вещи на веревке, протянутой под коньком, вдоль матки. Сухие ольховые дрова уже заставили порозоветь железную печурку, она уютно потрескивала. Из трубы над палаткой чуть заметно вился прозрачный колеблющийся дымок.
Оставшиеся у входа охотники расположились на туго связанных снопах золотистого камыша. Каждый сосредоточенно занимался своим делом. Туман стоял неподвижно, но все то и дело с надеждой посматривали на небо. Откуда-то издалека непередаваемо волнующе тянуло оттаивающим болотом, весенней гарью. Михаил Иванович оторвался от тетради, в которую записывал наблюдения.
— Нынче у нас большой заказ на лебедей. Главный орнитолог варшавского музея профессор Тачановский во что бы то ни стало просит добыть для них еще и самого красивого, самого крупного лебедя-шипуна, да еще самца, цигнус олор. Он думает, это так просто, а олор — редкий подвид. Вот добудь. Задал мне задачу…
В этот момент все сразу насторожились: ухо уловило приближающийся знакомый свист-шорох крыльев. В этой семье существовал еще один неписаный закон: на охоте ружье всегда должно лежать под рукой, так, чтобы в любой момент его можно схватить без лишних движений, без суеты, — отец следил за этим строго. И сейчас все, не поворачивая головы, не двигаясь с места потянулись каждый за своим дробовиком.
А через несколько секунд в тумане обозначился темный силуэт большой птицы, летящей прямо на палатку. Какой-то опытный вожак, уловив своим безошибочным барометром приближение ясной погоды, низко облетал окрестности. Охотники замерли. Ближе, ближе, и вот птица уже почти над головой…
Все выстрелы слились в один. Птица дрогнула, «сломалась» в воздухе, обратившись в комок, и гулко шлепнулась среди кочек в двадцати шагах от стрелков.
На шум пальбы из палатки с ружьем в руке нагишом выскочил взъерошенный Семен Лукич. Но было поздно, братья уже наперегонки бежали к сбитому лебедю.
— Мой, — на ходу выдохнул Шура, — здорово я его, а?
— С какой стати твой? — Я-то стрелял, а твоего выстрела и не слышал! — Юрий первым поднял птицу, оказавшуюся одного с ним роста. Некоторое время они с восторгом молча рассматривали необыкновенный экземпляр: белоснежный, длинношеий, с большой оранжевой шишкой на черном клюве. И Юрия осенило:
— Стой, а как же папа? Видно, все три выстрела совсем слились. И, ясно, это он сбил с первого выстрела, куда нам!
Они сконфуженно посмотрели друг на друга: ну, конечно, отец, — как только сразу не сообразили?
- Предыдущая
- 32/57
- Следующая
