Кролик, беги - Апдайк Джон - Страница 17

• Предыдущая
• 17/70
• Следующая

Рут сворачивает налево, в тень горы. Кролик следует за ней; они идут вверх по гулкой мостовой. Покрытый асфальтом склон — точно погребенный голос, нежданное эхо земли, которая была здесь задолго до города. Мостовая кажется Кролику тенью едко-прозрачного дайкири; ему весело, и он подпрыгивает, чтобы попасть в ногу со своей дамой. Ее глаза обращены к небу, в котором яркое созвездие гостиницы «Бельведер» смешивается со звездами над горой Джадж. Они шагают молча, а позади с пыхтением и скрежетом ползет через переезд товарный состав.

Ага, вот в чем дело — сейчас он ей явно не нравится, совсем как той шлюхе в Техасе.

– Слушайте, вы хоть раз поднимались на вершину? – спрашивает он.

– Ну да. В автомобиле.

– Когда я был маленький, – говорит он, – мы часто ходили наверх, только с другой стороны. Там такой густой мрачный лес, и однажды я натолкнулся на развалины старого дома — просто дыра в земле да несколько камней; наверняка ферма какого-нибудь пионера.

– Я была наверху только раз, ездила на машине с одним нахальным типом.

– С чем вас и поздравляю, – отзывается он, раздосадованный той жалостью к самой себе, которая таится под ее резким лицом.

Чувствуя, что он это понял, она огрызается:

– На что он мне сдался, этот ваш пионер?

– Не знаю. Пригодится. Вы ведь американка.

– Подумаешь! С таким же успехом я могла бы родиться мексиканкой.

– Ну нет, для этого надо быть поменьше ростом.

– Знаете, вы просто свинья.

– Брось, детка, – отвечает он, обнимая ее широкую талию. – По-моему, я довольно чистоплотный.

– Как бы не так.

С Уайзер-стрит она сворачивает налево и отстраняет его руку. Теперь они на Летней улице. Кирпичные фасады сливаются в один сплошной темный фасад. Номера домов вставлены в полукруглые цветные оконца над входными дверями. В зеленовато-оранжевом свете маленькой бакалейной лавки видны силуэты болтающихся на углу мальчишек. Супермаркеты вытесняют эти мелкие лавчонки, заставляют торговать до поздней ночи.

Обняв ее, он просит:

– Ну, хватит. Будь паинькой.

Он хочет показать ей, что грубыми речами его не оттолкнешь. Она хочет, чтобы он довольствовался только ее тяжелым телом, тогда как он хочет, чтобы женщина принадлежала ему целиком, легкая, как перышко. К его удивлению, она, повторяя движение его руки, тоже обнимает его за талию. Идти в таком положении неудобно, и у светофора они разъединяются.

– По-моему, в ресторане я тебе понравился. Я ведь старался угодить Тотеро, говорил ему, какой он был замечательный.

– По-моему, ты говорил только о том, какой замечательный был ты.

– А я и был замечательный. Факт. Теперь-то я почти ни на что не годен, а раньше я и вправду здорово играл.

– А знаешь, что я здорово делала?

– Что?

– Стряпала.

– Это как раз то, чего не умеет моя жена. Бедняжка.

– Помнишь, в воскресной школе нам вечно талдычили, что Господь Бог наделил каждого каким-нибудь талантом. Так вот, мой талант — это стряпня. Я мечтала стать замечательной стряпухой.

– Ну и что, стала?

– Не знаю. Я ведь редко обедаю дома.

– Почему?

– В нашем деле иначе нельзя, – отвечает она, и он умолкает. Он не думал о ней так грубо. Ему становится страшно. Если так, то ее любовь сулит слишком уж много.

– Ну вот я и пришла, – говорит она.

Ее дом кирпичный, как и все остальные на западной стороне улицы. Через дорогу, словно серая штора под фонарем, высится большая, выстроенная из известняка церковь. Они входят в подъезд под цветным оконцем. В вестибюле — ряд звонков под медными почтовыми ящиками, лакированная подставка для зонтов, резиновый коврик на мраморном полу и две двери: справа с матовым стеклом, прямо — с небьющимся проволочным стеклом, сквозь которое видна лестница, покрытая резиновыми дорожками. Рут вставляет в эту дверь ключ, а Кролик читает на второй двери позолоченную надпись: «Д-р Ф. – Кс.Пеллигрини».

– Старая лиса, – замечает Рут и ведет его по лестнице наверх.

Она живет этажом выше. Ее дверь в дальнем конце покрытого линолеумом коридора, ближе к улице. Пока Рут скребет ключом в замке, он стоит у нее за спиной. В холодном свете уличного фонаря, проникающем сквозь четыре неровных стекла в окне, возле которого он стоит, – эти синие стекла на вид такие тонкие, что кажется, стоит к ним прикоснуться, как они тотчас же лопнут, – его неожиданно охватывает дрожь: сперва начинают дрожать ноги, потом кожа на боках. Наконец ключ поворачивается в замке, и дверь открывается.

Войдя в квартиру. Рут тянется к выключателю; Кролик, оттолкнув руку, поворачивает ее к себе и целует. Это какое-то безумие; он хочет ее раздавить; моторчик у него под ребрами удваивает и учетверяет это желание — давить, давить что есть силы; это не любовь, что взглядом скользит по коже, ни своей, ни ее кожи он не ощущает, ему хочется только вдавить ее сердце в свое, чтобы раз и навсегда ее утешить. Она вся сжимается. Податливая влажная подушечка губ, охотно принявших его поцелуй, твердеет и высыхает, и как только Рут удается откинуть голову и высвободить руку, она отталкивает ладонью его подбородок, словно желая выбросить его череп обратно в коридор. Пальцы ее скрючиваются, и длинный ноготь впивается в нежную кожу у него под глазом. Он отпускает ее. Чудом уцелевший глаз косит, шея начинает ныть.

– Убирайся, – говорит она. В свете, падающем из коридора, ее пухлое помятое лицо кажется уродливым.

– Перестань, – говорит он. – Я же хотел тебя приласкать.

В темноте он видит, что ей страшно; он чует этот страх в изгибе ее крупного тела, как язык чует кровь в полости из-под вырванного зуба. Самый воздух как бы велит ему стоять недвижимо; его душит беспричинный смех. Ее страх и его внутренняя уверенность очень уж не вяжутся друг с другом он-то ведь знает, что не причинит ей вреда.

– Приласкать? – говорит она. – Скорее задушить.

– Я так любил тебя весь вечер, – продолжает он. – Мне надо было вытеснить эту любовь из своего организма.

– Знаю я ваши организмы. Пшик — и все.

– Со мной так не будет, – обещает он.

– Пусть лучше будет. Я хочу, чтоб ты поскорее отсюда убрался.

– Не правда.

– Вы все воображаете себя замечательными любовниками.

– А я такой и есть. Я — замечательный любовник, – уверяет он и, гонимый волной алкоголя и возбуждения, словно в забытьи подается вперед.

Она отступает, но не настолько быстро, чтобы он не успел почувствовать, что каверна ее страха затянулась. В свете, проникающем с улицы, он видит, что они в маленькой комнате, обстановку которой составляют два кресла, диван-кровать и стол. Рут идет в соседнюю комнату, чуть побольше, с двуспальной кроватью. Штора наполовину опущена, и в низких лучах света каждый бугорок на покрывале отбрасывает тень.

– Ладно, заходи, – говорит она.

– Куда ты? – отзывается он, заметив, что она взялась за ручку двери.

– Сюда.

– Ты хочешь там раздеваться?

– Да.

– Не надо. Позволь мне раздеть тебя. Ну, пожалуйста.

Он так поглощен этой мыслью, что подходит и берет ее за руку. Она уклоняется от его прикосновения.

– Я смотрю, ты привык командовать.

– Пожалуйста, прошу тебя.

– Мне нужно в сортир! – говорит она уже с нескрываемым раздражением.

– Только возвращайся одетая.

– Мне нужно там еще кое-что сделать.

– Нет, не нужно. Я знаю, о чем ты. Терпеть не могу эти штуки.

– Тебе-то что, ты и не почувствуешь.

– Ноя ведь знаю! По мне, это как искусственные почки, что ли.

Рут смеется.

– А ты привереда!. Может, сам тогда примешь меры?

– Ну нет. Это я совсем не перевариваю.

– Слушай, я не знаю, что ты хочешь получить за свои пятнадцать долларов, а только я рисковать не желаю.

– В таком случае верни мне пятнадцать долларов.

Она пытается уйти, но теперь он крепко держит ее за руку.

– Ты так командуешь, словно мы муж и жена.

Его снова обдает прозрачной волной, и он еле слышно шепчет:

• Предыдущая
• 17/70
• Следующая