Истинная история Дюны - Лях Андрей Георгиевич - Страница 30
- Предыдущая
- 30/56
- Следующая
Забравшись в орнитоптер и стащив с мертвого пилота наушники, Синельников сбросил труп на землю, сел в кресло и подсоединил таймер к положенному гнезду. На черном дисплее вспыхнули желтые составные цифры индекса и заскакали секунды и десятые секунд, подъедающие сплющенную восьмерку с четвертью.
– Это что за новости, – нахмурился Синельников. – Откуда же эта братва летела? Ладно, пусть так… Что-то плохо они нас ищут. Если это не какая-то изощренная хитрость, время у нас есть. Давай грузиться, и улетаем отсюда.
– Ты умеешь водить эту штуку?
– Кто же не умеет? – удивился Синельников.
– Я не умею.
– Ну, это ерунда, вроде велосипеда, один раз показать, и все.
– А нельзя прямо на нем полететь в Джайпур? Догонят?
Отшельник в ответ постучал по дисплею.
– Меньше восьми часов до того, как Муад’Диб затрубит в рожок – ай люли-люли, да лови его, лови. Горючим заправиться негде. Потом – нет ничего проще, чем запеленговать орнитоптер. Тут наверняка есть опознавательный контур, и пока мы его найдем, из нас сделают решето. Нет, грузимся – и давай бог ноги. Поиграем в Черную курицу и подземных жителей.
Сверло с гудением вгрызлось в металл, выпустив зеркальную спираль стружки, и тут же вышло, оставив отверстие, в которое немедленно сел болт с шайбой и притянул полукруглую скобу с гофрированным пластиковым шлангом.
– Поворотное сопло, – пояснил Синельников, откладывая ключ. – А эта палка будет у нас изображать румпель – право руля, лево руля. Ты что такая задумчивая сегодня?
Воспользовавшись случаем, Синельников нагрузил топтер так, словно собирался строить авианосец, а не моторную лодку. Избавившись от машины («Пусть-ка поищут твои отпечатки!»), они долго перетаскивали это хозяйство сначала в сложный ступенчатый колодец, потом – в тоннель, и дальше, уже на бетонном скосе над безбрежной гладью водохранилища первой цистерны, Синельников устроил настоящую верфь. Никакой помощи ему не требовалось, и Алия, обхватив колени, только сидела и наблюдала за работой удалого отшельника, поглядывая на мониторы выведенных наружу датчиков движения. Синельников обматывал строительной изолентой громадные, похожие на сардельки, надувные баллоны для метеоисследований, поливая их клеем, собирал палубную решетку, приваривал пленочное днище их будущего корабля, монтировал контакты на аккумуляторы и при этом что-то мурлыкал себе под нос: «Злато сняли монголы, пам-пам-парам, а глину – ветра, пум-пурум… запрокинувши голову, пум-пум-пум-пум, русский солдат… та-ра-рам, и затычки для задницы, пам-пам-пам-пам, с левой резьбой…»
– Что это за страна, откуда ты родом? – спросила Алия.
– Это на севере. Там снег. Все ходят на лыжах. Как говорится, передвигают ноги по замерзшим осадкам.
– Ты не хочешь говорить об этом.
– Да, не хочу.
– Почему?
– Потому что Россия – это не страна, а болезнь, и русский – не национальность, а диагноз. Когда-то было иначе, а теперь так. Впрочем, допускаю, что так было всегда. И хватит об этом.
– Тебе тяжело.
Синельников встал перед ней, свесив руки.
– Послушай, уж не просто так человек все бросает и забирается к черту на рога в пустыню, чтобы стать отшельником. Между прочим, у нас сейчас спуск на воду и испытания. Иди сюда и помоги мне.
Лодка звучно шлепнулась о воду. Синельников осторожно прошелся по решетчатому днищу.
– Погоди, – сказал он. – Ее же надо как-то назвать. Без этого нельзя. Придумай какое-нибудь имя.
– Я не знаю, – растерялась Алия. – Какие имена бывают у кораблей?
– И я не знаю. «Стерегущий»? «Грозящий»? Не «Аврора» же… «Нимиц»? «Бисмарк»? Был такой крейсер «Киев»… Нет. Знаешь, давай назовем эту лодку «Ордынка».
– А что это значит?
– Так называлась улица, где я рос. К тому же в этом слове есть что-то кочевое, соответствует ситуации… Итак, нарекаю тебя «Ордынкой»… Полагается разбить бутылку шампанского, но с шампанским у нас тут некоторая проблема… Отложим. Краткие испытания – и отчаливаем. В Арракине уже наверняка знают, где лежит разбитый орнитоптер. Что-то мне подсказывает, что ты не мастер спорта по плаванию.
– Это точно.
– Господи, у тебя, оказывается, красивая улыбка! Долго же ты это скрывала… Ладно, рискну здоровьем в одиночку. Ну-с… плыви, мой челн…
Насос из артезианской скважины на штыре с пластиковой кишкой без усилий и почти бесшумно пронес по недвижной черной поверхности скрепленные решеткой сардельки-баллоны и Синельникова вместе с ними; «Ордынка» промчалась вперед, назад, и круто переложенный румпель заставил ее прянуть вбок, гулко захлопав по воде пластиковым брюхом.
– Православный, глянь-ка, с берега народ, посмотри, как Ванька по морю плывет, – пропел Синельников. – Держи ее за нос, грузимся – клади винторезы, я отключу технику…
Ни вес экипаж, ни походного имущества никак не отразился на осадке, Синельников скомандовал: «Отдать швартовы!» – нажал на гашетку дрели, и бетонный причал, отпрыгнув назад, растворился в темноте.
– Как капитан, назначаю тебя впередсмотрящим, держи карту и считай горловины цистерн. Ошибешься – нам век из этих подземелий не выбраться, аккумуляторов хватит на двое суток, дальше – адью. Кстати, послезавтра придется где-то вылезать и разворачивать солнечные батареи…
Утомленные странствиями, они устроились на ночлег на какой-то платформе – листе рифленого металла, подвешенном к потолку зала на вмурованных крючьях в метре над водой.
– Что-то здесь ставили в былые времена, – предположил Синельников. – Генератор или компрессор…
Тщательно привязав лодку, путешественники расстелили захваченные из карамагской берлоги спальные мешки, но возбуждение дня еще не улеглось и, несмотря на усталость, спать никому не хотелось.
– Что ты там все время записываешь в этот блокнот? – со своего края платформы спросила Алия. – Ты еще и писатель?
Синельников хмыкнул.
– Я не писатель, но, видишь ли, какая штука… Это трудно объяснить. Бог создал человека по образу и подобию. А Бог – он же творец, значит, и мы должны что-то творить… в соответствии с высшим замыслом. А что мы творим? Скачем по дюнам да крошим друг друга… не творим, а вытворяем. Просто срам… Ох, что-то я и в самом деле начал проповедовать… Вошел в роль, ничего не скажешь… В общем, стало мне однажды обидно. Вот я и принялся записывать, что в голову придет по ходу дела. Может, творца из меня и не выйдет, но хоть что-то осмыслю.
– И что же ты осмыслил?
– Да здесь много интересного. Дюна – это философия.
– Философия?
– Да. Например, философия воды. Цену воды познаешь в пустыне… Эк меня разбирает… Ну ладно. Вы так к этому всему привыкли, что многого не замечаете. Ну, скажем, в съетчах я не видел ни одного стакана. Фримены пьют из пиалы. В стакан или кружку воду наливают быстро, она оттуда никуда не денется. Пиала плоская, в нее надо наливать медленно, иначе все окажется на полу. Медленно и внимательно, понимаешь? Это уже ритуальное действие, обряд общения с водой. Такие мелочи скрывают в себе важные вещи. Или еще. Дюна – единственное место, где сохранилось то, что называют устным народным творчеством. Я вообще впервые в жизни увидел: сидят тридцать здоровенных мужиков с оружием и серьезно слушают, как какой-то чудак с балалайкой рассказывает им сказку. Сказание о Гильгамеше. Да где еще такое найдешь?
Он помолчал.
– И что противно, ведь все это пропадет ни за грош, никто ни черта не изучает, не записывает, скоро ни одна собака и не вспомнит ничего. Вы со своими кустиками червю вашему любимому – у вас вся жизнь на нем построена – хоть бы заповедник какой отвели, поисследовали, что у него как, сами ведь ни рожна не понимаете! Нет, как обезумели все: винтовки в руки – и давай мочить друг друга почем зря. Только на это ума и хватает. Из-за чего? Прилетела с Каладана, с задворок, деревенская семейка, Карл, спикер наш хитромудрый, дал вам денег, вы и пошли тут городить да баламутить, и вся планета псу под хвост… Козлы какие-то, право слово, а еще называете себя фрименами…
- Предыдущая
- 30/56
- Следующая
