Внезапная смерть игрока (часть сб.) - Эдигей Ежи - Страница 19
- Предыдущая
- 19/35
- Следующая
– Это действительно подлость, – заметил полковник.
– Редкостная подлость, – согласился профессор. – Мало того, зная об отрицательных результатах нашей работы, Лехнович предложил заводу свои услуги, с тем чтобы выполнить ее целиком в Варшаве в кратчайший срок, за каких-нибудь несколько месяцев. Дирекция, оказавшись в безвыходном положении – промышленность требовала скорейшего выпуска новой продукции, охотно приняла его предложение. А Лехнович взял наши материалы, дополнил их своими, на этот раз верными, и положил в карман изрядную сумму, не говоря уже о рекламе, которую таким неправедным образом себе создал. Ну как же! Силезский институт восемь месяцев бился над проблемой и не решил ее, а «восходящая звезда польской химии» преодолел все трудности за каких-нибудь три месяца.
– Надо думать, вы не оставили это без последствий?
– Представьте себе, этот шельмец выкрутился, сказал, что во всем виновата машинистка, которая, мол, по ошибке выслала нам не те данные. Мало того, он оказался настолько хитер, что ни один из присланных нам документов не был подписан им лично, а сопроводительное письмо вообще подписал какой-то административный работник, не имевший даже технического образования. Вся афера была проведена по высшему классу жульничества. Оправдательное письмо Лехновича изобиловало изъявлениями «сожалений» и уверениями, что «виновная» в допущенной ошибке будет строго наказана. А мне оставалось лишь хлопать глазами: ну как же! – не сумел решить пусть и трудоемкую, но, в сущности-то, довольно простую проблему. В глупом положении я оказался и в глазах коллектива, поскольку освенцимский химический завод после этого случая надолго прервал с нами всякие деловые отношения.
– В первых своих показаниях вы говорили, что условились о встрече с Лехновичем в понедельник.
– Да, я давно хотел с ним объясниться. Но он каждый раз ускользал, словно угорь. Знаю даже, он специально предварительно изучал списки разных научных собраний, конференций, съездов и, если находил там фамилию Бадович, попросту на них не являлся. Узнав, скажем, что я нахожусь в Варшаве, он тут же оформлял командировку куда-нибудь подальше, в другой конец Польши. Посчастливилось мне его поймать только у Войцеховских. Я пригрозил, что если в понедельник он со мной не встретится, я при первом же случае публично дам ему пощечину.
– О чем вы собирались с ним говорить?
– О сатисфакции. И не только от своего имени, но и от имени всего нашего института. Я хотел добиться от него официального признания, что он намеренно ввел нас в заблуждение, сообщив заведомо ложные данные, а также извинений в ведомственной печати и письменного уведомления на имя дирекции освенцимского химического завода о том, что именно институт химии ПАН, а не мы, несет ответственность за все случившееся.
– Вы полагаете, профессор, что Лехнович согласился бы добровольно отправиться на Голгофу.
– Я привез с собой письмо нашего декана, предупреждающее, что он поставит этот вопрос на президиуме ПАН и направит дело в Верховный суд. Уж так-то. И Лехновичу не удалось бы свалить с себя вину на машинистку. Вот, пожалуйста, это письмо, посмотрите.
Профессор протянул письмо полковнику; тот прочел его и вернул обратно.
– Лехнович, конечно, взвесил бы все «за» и «против», – продолжал Бадович, – и понял, что мы даем ему неплохую возможность с достоинством выйти из всей этой истории. Признать свою ошибку, и ничего более.
– Но в этом случае Лехнович поставил бы под сомнение свою научную репутацию.
– Он поставил бы ее под еще большее сомнение, попади дело на рассмотрение президиума Академии наук. А так он мог рассчитывать, что через год-два об этом забудут или вообще расценят всю историю просто как промах «молодого ученого».
– Ну, он был не так уж и молод. Все-таки, под пятьдесят.
– Доцент до гробовой доски остается «молодым»: пока доцент не станет профессором, он все будет считаться «молодым ученым». А получив наконец звание, как правило, становится слишком старым для назначения на столь долгожданную кафедру; возраст для наиболее эффективной научной работы оказывается уже позади. И, как правило, этот возраст проходит для науки бесплодно.
– Вы знали, что Лехнович будет в гостях у Войцеховского?
– Не только знал, но прослышав, что профессор восстановил добрые отношения с доцентом, я попросил его сделать мне одолжение и пригласить Лехновича, а Войцеховского предупредил, чтобы он не говорил Лехновичу о моем приезде в Варшаву.
– Профессор Войцеховский знал о конфликте между вами?
– Нет, я не стал его посвящать, иначе он мог не согласиться с моим планом. Кроме того, наш институт имел в виду пригласить именно Войцеховского в качестве эксперта, если дело дойдет до суда.
– Хотя Лехнович и был его учеником?
– Профессор Войцеховский известен своей беспристрастностью. Его заключения не посмел бы оспаривать даже Лехнович, хотя и своему учителю он умудрился наделать немало гадостей. Честно говоря, я был даже несколько удивлен восстановлением добрых отношений между Войцеховским и доцентом. Слишком уж легко Зигмунт предал забвению все его мерзкие выходки.
– Вы можете рассказать о них подробнее?
– Могу, конечно. Все это лишний раз свидетельствует о порядочности и великодушии Войцеховского. Надо вам сказать, всем, чего добился Лехнович, он обязан именно ему. Даже после того, как Лехнович стал работать самостоятельно, профессор никогда не отказывал ему в помощи. И притом помогал не только своими знаниями и опытом, но делился даже итогами своих не опубликованных еще работ. В «благодарность» Лехнович обвинил профессора в том, что тот ставит свое имя на работах своих аспирантов и учеников, а для выполнения своих научных работ использует якобы студентов и ассистентов.
– Серьезное обвинение.
– Весьма серьезное.
– А насколько справедливое?
– Все работы своих учеников профессор тщательно изучал. Нередко случалось, он поправлял не только ошибки, но и предлагал свои, принципиально новые концепции, которые затем вместе со своими учениками всесторонне обсуждал. В таких случаях работы, по существу, становились результатом совместного творчества, и Войцеховский имел полное право их подписывать. Кстати сказать, для молодых, начинающих ученых это и большая, честь, и хорошая рекомендация на будущее. В научном мире имя Войцеховского имеет очень большой вес. Блеск его славы падал, таким образом, и на соавтора. Наверное, можно определенно сказать, что никто на это не жаловался и не обижался. С другой стороны, я не знаю случая, чтобы Зигмунт «примазался» к чужой работе, которую только проверял! Это ему просто чуждо.
– А второе обвинение?
– Такой же абсурд. Проводя ту или иную исследовательскую работу, ни один профессор не ставит всех опытов лично. Он не подметает в лаборатории пол, не ходит на склад за нужными ему препаратами, не занимается их взвешиванием и не стоит у реторты, ожидая, когда раствор достигнет требуемой температуры. Для этого и существуют лаборанты и студенты, познающие таким путем все тонкости профессии химика. Ученый должен определять генеральное направление исследований, контролировать и проверять результаты опытов, а также принимать участие в проведении важнейших экспериментов, имеющих принципиальное значение для исследуемой проблемы. А если ученый в ходе работы пользуется результатами чьих-то разработок, сделанных до него, он обязан оговорить это в своем итоговом труде. Профессор Войцеховский всегда поступал именно так.
– Ну и чем же вся эта история закончилась?
– Профессор объявил, что подаст в отставку, если ученый совет не проведет расследования. А расследование выявило вздорность всех обвинений. Лехновича уволили из Политехнического института. Тогда он сумел пристроиться в институт химии ПАН и там уже получил звание доцента. Войцеховский прекратил тогда с ним всякие отношения.
– Однако на бридж он его все-таки пригласил.
– Зигмунт просто не способен долго помнить зло. Я сам был крайне удивлен, когда, приехав Варшаву, услышал от профессора сплошные похвалы в адрес Лехновича. На мой удивленный и прямой вопрос Войцеховский ответил, что с полгода назад Лехнович явился в институт и прямо в кабинете ректора публично принес Войцеховскому извинения, мотивируя свое недостойное поведение недомыслием и расстройством нервной системы, а затем повторил эти извинения в присутствии всех сотрудников профессора. Тут же он попросил разрешения преподнести Войцеховскому в дар свою новую научную работу, которую собирался тогда публиковать. Войцеховский не только его простил, но и был всем этим крайне растроган В сущности, он всегда питал слабость к Лехновичу, Тот и впрямь был лучшим его учеником. Наиболее одаренным и способным.
- Предыдущая
- 19/35
- Следующая
