Осознание (СИ) - Еловенко Вадим Сергеевич - Страница 102

Москва встретила меня своей обычной суетой и шумом. Скользящие над головой вагончики монорельсов, гудящие в утренних пробках электромобили, люди спешащие непонятно по каким делам с такими серьезными и озабоченными лицами. Пришлось признаться самому себе, что я отвык в глухомани от чувства единения с этими людьми. Поднявшись пешком на платформу монорельса, в метро спускаться я не желал, я сел на длинную пластиковую скамью, испещренную множеством записей различного содержания, и принялся разглядывать замерших на остановке людей. Никто не курил в ожидании. И связано это было не с тем, что курение на остановках общественного транспорта было запрещено, а с тем, что в Москве вообще мало кто курил. Ежедневная промывка мозгов на экранах телевизоров, что надо быть здоровым для успеха в этой жизни, да еще распиханные по всему городу кабинеты срочной наркологической помощи, где с курильщика брали столько же, сколько с заядлого героинщика, делали свое дело. Курение в Москве, словно в отдельном государстве становилось делом невыгодным, как с материальной, так и с моральной точки зрения. Когда я встал, отошел до конца перрона и там закурил, пуская густой дым моих сигарет вертикально вверх, наверное, все без исключения повернулись в мою сторону. Я честно делал вид, что не замечаю их недоуменно-презрительных взглядов. Неужели мы дожили, что курение стало жестом социального протеста, что вызывает такую реакцию у обывателя?

Пообещав себе при первой возможности посетить кабинет наркологической помощи, я выкинул окурок и вернулся на скамейку остановки. В подошедшей спарке вагонов я сунул деньги в автомат при входе, и турникет пропустил меня в салон. Заняв место у окна, я почему-то вспомнил, как возвращались с ВБНК в спец вагончике и даже думать не думали, что это наше прощание с Диким Полем. Знал бы тогда, сказал бы что-нибудь патетичное ускользающей за экранами выжженной ядовитыми аэрозолями земле.

На моей остановке я вышел из вагона через одну из центральных дверей и подождал пока вагончик убежит, унося от меня ненужных зрителей за стеклом. Только он скрылся как я, разглядев за огромными деревьями свой невысокий трехэтажный дом, помахал ему рукой словно живому человеку. Окруженный высотками и вычурными конструкциями мой дом архитектуры тридцатых годов двадцатого века, опьяняюще строгий чертами серый куб, он казался чем-то инопланетным среди всего этого буйства изогнутых линий.

Старая дорога от остановки до дома оказалась перекрыта ведущимся строительством. Я с недоумением посмотрел на стенд, рекламирующий будущий высотный комплекс с бассейном на крыше и подумал, что он наверняка окончательно скроет с глаз мой малоквартирный домик. И как это архитектор дал разрешение на строительство?

Дверь мне открыл отец, знавший о моем приезде и специально взявший отгулы на работе. Мы сердечно обнялись и сразу пошли в зал, где перед новым гигантским телевизором, в той старой жизни у нас был другой, я долго рассказывал ему о своих злоключениях. Отец надо отдать ему должное не перебивал, он внимательно слушал и искренне сопереживал особенно при рассказе о нашей работе строителями.

- Вот что… - сказал он, когда я закончил: - Матери про эту вашу башню волшебника естественно не рассказывай. Я сегодня позвоню своему приятелю медику из космического госпиталя. Он тебя осмотрит и скажет насколько у тебя все плохо.

- Да понятно, что я ничего маме такого рассказывать не буду. - заверил я его - Я вообще постараюсь все это забыть. Но и медик твой не нужен. У меня направление в институт радиационных поражений. Мне еще деблокаду проходить после излечения. А это мне обещали процедура такая же болезненная, как и блокада. Я тебе рассказывал.

- Как знаешь, как знаешь. Все-таки свой доктор. - отец сделал легкое ударение на слове «свой».

Я поблагодарил, но повторно отказался. Еще немного поговорив, я принял душ и впервые за почти год лег на нормальную, удобную, мягкую постель. Лег не, потому что хотел спать, а просто, чтобы вспомнить это ощущение. Чувство нормального человека лежащего в своем доме на своей постели. Все эти казарменно-пружинные койки мне так осточертели за неполный год.

Согласно требованиям условно досрочного освобождения я по прибытию должен был встать на учет. И через полчаса мы с отцом направились в местное отделение милиции, где нас к нашему изумлению уже ждали. Контролер из юстиции при нашем отделении спросил меня о самочувствии и я честно признался, что еще не очень.

- У вас отметка о необходимом курсе лечения. Рекомендуется даже стационар. Так что, чтобы вам было проще да и вы не чувствовали себя столь ущемленным договоримся в следующий раз встретится через пару месяцев. Вы проявили себя на вашем альтернативном наказании столь замечательно, что ваше руководство не поленилось заполнить все формуляры о похвалах. У меня как у представителя юстиции нет к вам никаких ни вопросов, ни требований. Только пожелания. Я как дурак улыбался от этих слов и видел, как непонятно улыбается мой отец.

- Вы больше не связывайтесь с такими… кхм.. организациями. Помните, что государство дает только одну возможность оступиться и пройти альтернативное наказание. Только если вы ни разу не были, ни в тюрьме, ни в других местах заключения. В следующий раз по этой же статье обвинитель будет настаивать на тюремной изоляции от общества.

Я хором с отцом заверил, что ни-ни… Что мне одного раза выше крыши хватило. Офицер внес в чип паспорта мне отметку о следующем прибытии в его отдел и отпустил нас с миром.

- Хорошо что все так спокойно прошло. - сказал отец когда мы уже вышли. - Приятель Томилина, это мой друг на работе, по своему досрочному освобождению за пьяную драку вынужден был каждую неделю отмечаться. Да и разговаривали с ним не так вежливо…

Я вспомнил программу по телевизору о дифференцированном подходе министерства юстиции к наказанным по разным статьям гражданам и про себя улыбнулся. Если такое поведении и было показухой, то было выдержанно-уважительной показухой. Такой показухой, которая должна быть. Мне может и повезло я имел у себя в личном деле массу благодарностей, и может со мной общались так только благодаря им, но это лишь подтверждало старый тезис времен демократии: как ты к государству, так и оно к тебе. И если там это было всего лишь словами, то при нынешней олигархии его старались придерживаться свято. Работаешь? Пашешь? Делаешь нужное государству? Да не вопрос, получай награды и премии. Оступился? Не был ранее замечен? Не судим? Все мы люди все мы человеки. Выбирай, работа на государство или простой срок в комфортном лагере, где тебя с утра до ночи будут убеждать, что ты становишься лучше, а к выходу из лагеря твои мозги будут так загажены, что без психолога на место их не поставишь.

Я честно признаюсь, выходя от сотрудника юстиции, я уже любил свое государство, этот строй, эти порядки и даже не понимал, как меня угораздило сопротивляться им. Я против них бунтовал, а со мной поступили столь гуманно, можно сказать. Со мной поступили УВАЖИТЕЛЬНО. Мне было даже немного стыдно за себя, того, кем я был раньше.

Из отделения милиции мы с отцом отправились не домой, а на работу к маме. Она вышла из своего магазина не желая, чтобы сотрудники видели, как она общается с мужем и сыном и мы втроем смогли поговорить только в соседнем с ее магазином кафе.

Мама, конечно, расплакалась и после всех обниманий и слов еще долго приводила себя в порядок, осматриваясь в карманное зеркальце. Сотрудники не должны видеть эмоций хозяйки. Пообещав, что сегодня придет пораньше она покинула нас с отцом, а мы с ним поймав такси поехали домой. Тащиться до далекого от магазина мамы монорельса не хотелось ни мне, ни ему.

Добравшись до дома, пока отец готовил нехитрый обед нам на двоих, я перелистывал так основательно позабытые на этот год книги. Все, пытаясь подобрать себе чтиво, я наткнулся на спрятанную за книгами тетрадь с адресами квартир нашей группы. Я аж содрогнулся, беря ее в руки. Адреса и коды к замкам. Контрольные ответы системам сигнализации. Странно было держать это в руках после разгрома всей нашей организации. И после бегства из-под стражи одного из наших лидеров. В тех съемных квартирах, наверное, уже живут другие люди, не ведающие, какие дела в них творились, и какие глобальные вопросы в них решались группой дурачков революционеров. Правильно Вовка сказал: болтуны пацифисты и болтуны воинствующие…