Ярость стрелка Шарпа - Корнуэлл Бернард - Страница 2
- Предыдущая
- 2/72
- Следующая
— Я получил ответ,— сообщил, осмелев, сутенер.
— От англичанина?
— Да, святой отец. — Хурадо указал на нижний ящик бюро. Отец Монсени кивнул. Хурадо открыл ящик и вскрикнул — священник врезал ему так, что незадачливый шантажист отлетел на пару шагов, ударился о дверь и распростерся на полу спальни. Гость взял из ящика пистолет, открыл замок, выдул порох и бросил бесполезное оружие на обитый шелком диван.
— Ты сказал, что получил ответ? — как ни в чем не бывало спросил священник.
— Они обещали заплатить,— ответил, дрожа от страха, Хурадо.
— Вы уже договорились об обмене?
— Еще нет.— Он помолчал, потом осторожно спросил: — Вы с англичанами?
— Слава богу, нет. Я со святейшей римской церковью. Как ты сообщаешься с англичанами?
— Я должен оставить записку в Чинто-Торрес.
— Адресованную кому?
— Некоему сеньору Пламмеру.
Кофейня Чинто-Торрес находилась на Калле-Анча.
— Итак, в своем следующем сообщении ты должен назвать этому Пламмеру место встречи? Место, где состоится обмен?
— Да, святой отец.
— Ты очень помог мне, сын мой. — Отец Монсени протянул руку, как бы желая помочь Хурадо подняться, и тот лишь в последний миг увидел в другой руке священника направленный ему в горло кинжал. Все получилось не так легко, как ожидал священник, тем не менее отточенная сталь сделала дело, разрезав глотку, артерию и мышцы. Сутенер дернулся и захрипел. Монсени придержал умирающего. Крови было много, но на черной сутане она будет не видна. Часть ее просочилась через пол в расположенную ниже мастерскую шорника. Хурадо наконец затих. Монсени перекрестил мертвеца и произнес короткую молитву по отошедшей душе. Потом убрал кинжал, вытер руки об одежду убитого и шагнул к бюро. В одном из ящиков он нашел пачку денег, которую засунул за голенище левого сапога. Собрал и перевязал письма. Завернул их в снятую с подушки наволочку и, чтобы не промокли, спрятал поближе к телу, под рубашку. Налил из графина хересу. Потягивая вино, он думал о девушке, которой были адресованы письма. Монсени знал, что она живет неподалеку, через две улицы. Знал, что у нее осталось шесть писем. У него было пятнадцать. Более чем достаточно, решил он. К тому же обладательница писем, скорее всего, не дома, а обслуживает какого-нибудь богатого клиента.
Священник задул свечу и вышел в ночь, туда, где волны взбивали пену, обрушиваясь на волнолом, и где в кромешной тьме хлопали огромные паруса. Отец Сальвадор Монсени, убийца, священник и патриот, только что спас Испанию.
Все начиналось так хорошо.
В сиянии лунной ночи река Гвадиана лежала перед легкой ротой Южного Эссекского батальона окутанной туманом лентой расплавленного серебра, медленно изливающегося между черными холмами. На ближайшем к роте холме располагался форт Жозеф, названный так в честь брата Наполеона, французской марионетки на испанском троне, тогда как на другом берегу поместился форт Жозефина, прославлявший отвергнутую супругу императора. Форт Жозеф находился в Португалии, форт Жозефина — в Испании, и их соединял мост.
Шесть легких рот были посланы сюда из Лиссабона под командованием бригадного генерала сэра Барнаби Муна. Для бригадира Муна, набирающего популярность генерала, офицера с большим будущим, то было первое самостоятельное предприятие. Если все пройдет как надо, если мост будет взорван, то и будущее Муна развернется перед ним такой же блестящей рекой, как та, что катилась сейчас между холмами.
И все начиналось так хорошо. На рассвете под прикрытием тумана шесть рот переправились через Тежу и прошли маршем по Южной Португалии, находившейся формально под контролем французов, но в действительности, как уверяли партизаны, оставленной ими за исключением нескольких гарнизонов. Теперь, через четыре дня после выхода из Лиссабона, они вышли к реке и мосту. Близилась заря. Британские войска находились на западном берегу Гвадианы, там, где навис над рекой форт Жозеф, очертания которого вырисовывались в свете костров за огневыми позициями. Занимающаяся заря приглушала этот свет, но в амбразурах то и дело проступали человеческие силуэты.
Французы не спали. Британцы знали об этом, потому что слышали возвещающие побудку звуки горнов сначала в дальнем форте Жозефина, потом в форте Жозеф, хотя это еще не значило, что противник проснулся. Мужчины, когда их день изо дня будят в предрассветной прохладе, научаются уносить сны с собой, на укрепления. Со стороны кажется, что они бдительно и зорко всматриваются в сереющие сумерки и готовы отразить утреннюю атаку, а на самом деле солдаты думают о женщинах: о женщинах, оставшихся во Франции, о женщинах, спящих в бараках, о женщинах, с которыми им хотелось бы спать сейчас в форте, о женщинах, о которых они могут только мечтать, о женщинах… Они еще дремлют.
К тому же на протяжении всей зимы их никто не беспокоил. Да, в горах есть guerrilleros, но они редко приближаются к фортам, в амбразуры которых выглядывают пушки, а крестьяне вооружены только мушкетами — слишком слабым оружием против артиллерии. Португальские и испанские партизаны либо устраивали засады на французских фуражиров, обеспечивавших продовольствием войска, осадившие Бадахос в тридцати милях к северу, либо нападали на отряды маршала Виктора, окружившие Кадис в ста пятидесяти милях к югу.
Когда-то Гвадиану пересекали пять каменных мостов, соединявших Бадахос с морем, но их взорвали соперничающие армии, так что остался только один, сооруженный французами, понтонный, единственное звено между ведущими осаду силами императора. Пользовались им нечасто, потому что французы опасались не знающих пощады партизан, но раз в две или три недели переправа прогибалась под тяжестью артиллерийских батарей, а иногда по ней проносился конный посыльный в сопровождении драгун. Местные ходили по мосту редко, поскольку немногие могли позволить себе внести назначенную за переправу плату да еще рисковать жизнью ради сомнительного удовольствия испытать на себе враждебность обоих гарнизонов. Война казалась далекой, и солдаты на стенах предпочитали мечтать о женщинах, а не выискивать врага, спускающегося козьей тропой с холмов в еще погруженную во тьму долину к западу от форта Жозеф.
Капитан Ричард Шарп, командир легкой роты Южного Эссекского полка, в долину не спускался, а стоял со своей ротой на холме севернее форта. Ему поручили самое легкое задание — провести отвлекающий маневр, и это означало, что никому из его подчиненных не угрожала смерть. Предполагалось, что никто даже не должен быть ранен. Капитан был рад, хотя и понимал, что такое дело поручили роте не в качестве поощрения, а вследствие неприязненного отношения к нему лично со стороны Муна. Бригадир ясно дал это понять в тот же день, когда шесть рот поступили в его распоряжение, совершив переход из Лиссабона.
— Меня зовут Мун,— сказал он,— а за вами, капитан, закрепилась определенная репутация.
Встреченный подобным образом, Шарп не смог скрыть удивления.
— Репутация, сэр?
— Вы со мной не скромничайте.— Бригадир ткнул пальцем в значок с посаженным на цепь орлом. Орла этого Шарп и его сержант, Патрик Харпер, отбили у французов под Талаверой, и такой подвиг, как заметил Мун, не мог не создать человеку определенной репутации. — Мне героизм не нужен.
— Так точно, сэр.
— Войны выигрываются тем, что каждый делает порученное дело, исполняет обязанности. Это главное, а не геройские подвиги.— Бригадир был, несомненно, прав, хотя слышать такое от сэра Барнаби Муна, человека, прославившегося именно нестандартными приемами, было странно. Муну едва перевалило за тридцать, и в Португалии он находился чуть больше года, однако и за столь короткий срок генерал успел сделать себе имя. В сражении при Буссако он командовал батальоном и спас двух стрелков, промчавшись верхом через свой строй и зарубив саблей французов, схвативших его солдат. «Мои фузилеры чертовым лягушатникам не достанутся!» — объявил генерал, приведя стрелков в строй, а когда солдаты отозвались на это заявление приветственными криками, снял треуголку и раскланялся перед ними. Кроме того, Мун заслужил славу страстного игрока и большого охотника до прекрасного пола, а поскольку был не только богат, но и хорош собой, то и на этом поприще одержал немало громких побед. Лондон, как говорили знающие люди, стал гораздо более безопасным городом после того, как сэр Барнаби отбыл в Португалию, а вот в Лиссабоне вполне могло народиться с десяток детишек, которые, повзрослев, напоминали бы лихого англичанина сухощавым лицом, светлыми волосами и пронзительными голубыми глазами. Короче говоря, в установленные регламентом рамки этот человек никак не вписывался, однако ж требовал того от Шарпа, и Шарп, надо признать, ничего не имел против.— Со мной, капитан, о своей репутации можете забыть,— сказал сэр Барнаби.
- Предыдущая
- 2/72
- Следующая
