ВИА «Орден Единорога» - Лукьянова Наталья Гераниновна - Страница 3
- Предыдущая
- 3/104
- Следующая
А под слова: «За окном метель метет, белая красавица, скоро утро настает, а бабки не кончаются»— несколько широких, как грудь матроса, русских душ повыперло из-под новорусских пиджаков: «…Говорю, б…, в натуре, печатка с брюликом за восемь лимонов, а покупку лимонов на десять, б…, отпразднуем. Ага! А бабки, б…, не кончаются!»И поросячий визг любительниц «драгоценных глаз», и в пляс, и вприсядку: «…У-ух! А бабки не кончаются!»…
Вот так же оправдывался потом «Балаган Лимитед»: «Мы пародию хотели…», а получилась всенародная застольная песня: «Ты скажи, ты скажи, че те надо, че надо. Может дам, может дам, че ты хошь». Они, вишь, пародию хотели, а бабы поют — аж ревмя ревут и трикотаж рвут на трепетных грудях.
Подвалил какой-то молодой, в пиджаке с искрой, с холодными глазами:
— Еще им пару песен. Потом мы танцевать будем под нормальную музыку. Потом снова потренькаешь.
— Это под какую — под нормальную? — поинтересовалась Битька. Но пиджак будто не слышал. А что ему ее слышать. Они — люди, а она — обслуживающий персонал, типа: «живой магнитофон». У Битьки задергались коленные чашечки. Она машинально запела что-то из репертуара «Авторадио». Такое чувство, что ее не существует. Что все это равнодушное марево вокруг — химера. Или она — химера.
Сесть сейчас спиной ко всем, закурить (прим. Битька не курила, это так — образ), побрякать тихо что-нибудь родное и близкое. Обернуться, а зал — пустой и пыльный. Встать. Потянуться. Уйти. В джинсах. В амулетах и феньках. По пыльной дороге, ведущей в чистое поле. «По Шахрину», — хихикнуло в Битькиной душе. А в голове тепло и легко зашумело. И, наклонившись к микрофону, она тихо и нежно шепнула прямо ему в ухо. И шепот перекрыл все звуки в зале: «Братушки, гопы, песня для вас от нефоров всех времен и народов. Бесплатно». И втерла с удовольствием, в полный голос, свой и кунгур-табуретки: … Кто это идет, сметая все на своем пути?
Кто одет в цветную рубашку и красные носки?
… Кто бьет друг другу морду, когда бывает пьян?
У кого крутые подруги, за которых не дашь и рубля?
Кто не может связать двух слов, не сказав между ними ноту «ля».
… Кто всегда готов подбить нам глаз и всадить в наш бок перо?
Это гопники!
Они мешают мне жить!!!».
Наверное, больше всего Битька боялась, что скандала не будет. Поэтому, когда сочными маленькими фейерверками завзрывались, чмокая сцену и дракона за спиной, помидоры, твердо запрыгали по полу яблоки, а бутылка шампанского запереворачивалась в воздухе в обморочных сальто, роняя пену, Битька смотрела на это как зачарованная. Крики слиплись в ушах в гул вместе с разудалой музыкой, выбиваемой из надрывно веселящейся под ударами гитары. «Ей богу, кино!»— пропищал в голове сиплый от волнения восторг. О том, что та же бутылка может сломать ей нос или выбить глаз, Битька как-то не думала.
Перед ней — словно замедленные кадры шикарного клипа. Время будто село за один из столиков покурить и потянуть из соломинки виски. Упоительн…
Сильная рука сдернула возмутительницу спокойствия с пьедестала, громовой голос произнес в присевший от его силы микрофон: «Господа — стриптиз». И, словно прямо из стены откуда-то появилась буйноволосая дива в ремешках и под тягучие тамтамы стала из этих ремешков вылезать. Сладкий шепот зазмеился из динамиков с акцентом: «Ты скажи…ты скажи…чо те надо… чо надо…может, дам…может, дам…чо ты хошь…».
И только кто-то уж слишком пьяный для желаний всех, кроме подраться и побычить, настаивал «на продолжении банкета», то бишь разборок с Битькой, вплоть до ее полного уничтожения. Но Битьку, словно ветром сухой листик уже далеко утащило от обслюнявившегося в мгновение зала. Где-то, кстати, она эту лахудру-стриптизершу видела: то ли за кассой супермаркета с названием «Просто Маня», то ли на заднике сцены. Вот уж ни за что бы…
А рука все влекла и влекла безголовую Битьку вперед мимо алюминиевых кастрюль; гор нарезанного хлеба; потеющих в мойке стаканов; мусорных куч, прячущих в своих недрах бачки; по скользким пластиковым плиткам, по кожуре, по серым ошметкам расстеленных в лужах половых тряпок; сквозь облака пара, тошнотворной смеси запахов, диковатые и равнодушные взгляды теть в заляпанных халатах. И тут уж, казалось, расстояния растянулись, и путь долог, как Алисино падение в кроличью нору.
А вот и нора — длинный темный коридор с дверями по бокам и всякой железной чешуей в неподходящих местах, за которую Битька зацепилась ногой, а обо что-то другое, свисающее лианой, чуть не разбомбила гитару.
Владельца руки, увлекающей ее, отчего-то все не удавалось рассмотреть. По щеке густо скатывалась дорожка чего-то жидкого. «Помидорина, поди», — рассудила девочка, но небрежно прикоснувшись к щеке, отдернула руку. Словно выключателем щелкнула: руку и висок остро саднило. А кровь (все-таки) текла из припухшей, глубокой и длинной царапины, даже скорее ранки. Значит, все же задело осколком бутылки.
Саднило и плечо, а кожу на лице и шее щипали спирт и помидорный сок. Вместе с физическими ощущениями до Битьки, наконец, допер и страх. Ведь запросто бы пришлепнули! Не дай Бог, на корпорации сейчас отыграются. И куда меня? К директору? На выволочку?
Официант (а, судя по белой рубашке и обтягивающим брючкам, этот детина был официантом и, очевидно, вышибалой по совместительству) летел по коридору, не оборачиваясь, сжимая левой рукой руку нарушителя общественного порядка, а правой непонятно размахивая в воздухе.
«Пьяный официант! Не официант, а маньяк, прикидывающийся гарсоном!!!»— запрыгали в голове, загримасничали пугающие догадки. В поисках спасения завертела Битька головой, и глаза ее, и так не поросячьи, стали еще больше.
В сумраке ей мерещилось, что стены поросли травой, а трубы парового отопления пошли зеленеющими листочками, ржавый холодильник пустил корни, а потолок и вовсе невидим сквозь переплетающиеся ветви, в просветах которых что-то странно голубело. Что-то засветилось и в конце коридора. «А-а-а…»— в ужасе завопило внутри Битьки, — «…Свет в конце тоннеля! Меня все-таки убили, и я на том свете. А это — ангел. Или…»
Битька предприняла еще одну попытку разглядеть свой буксир. Теперь широкую спину обтягивала уже не классическая безликая рубашечка, а черная футболка. И на затылке, опять же знакомая, черная бейсболка.
А вот и не менее знакомое — незнакомое лицо. С картинки на стене. Крупный нос, изогнутые губы. Приятное такое, взрослое и доброе лицо. Наверное, художник, украшавший кафе, по приколу с этого официанта написал того рыцаря.
— Ну, что, парень, — сказал прототип рыцаря, — Удачи тебе в начинаниях. До встречи, — и пожал руку.
— Спасибо, дядя! — радостно подскочила, махнув вслед удаляющейся вглубь темноты спине, неудавшаяся ресторанная певичка и дернула к выходу. «Сейчас, главное, предупрежу Хлебушкиных воробьев, и…»
…Не было стены кулинарии напротив, не было разноцветных ярмарочных тамагошек-иномарок, не было колеса обозрения, привычно торчащего среди верхушек паркового массива.
Степь. Желтый ковыль в пояс, дорога из серого песка, и небо из голубого выцветшего неба.
Позади — коридор спутавших в клубки ветви исполинских деревьев без листьев, тающих, тающих во все том же белесом небе. Вот и нет их. Лишь полу-засыпанная золотой листвой дорога из побитой, обшарпанной плитки, голубой и серой, исчерченной черными полосками от обуви. И та обрывается под ногами.
Да. Еще степь. «Оренбург», — констатировала Битька, скептически капризно поджав нижнюю губу. Ковыль катил волны. Ветер нежно щекотал двухдневную щетинку на коленке нефорской ее головы. Других слов не было.
Битька села на край «своей», плиточной дороги. Пыль «их»дороги тут же завладела кроссовками. Теплая волна сильного воздушного потока пихнула в спину, пыль подхватилась в воздух. Закашлявшись, Битька задрала голову. Огромное деревянное тело старинного парусника медленно и бесшумно плыло над ее макушкой. Тяжело проседая в воздушных ямах, изъеденное и обветренное, обросшее, как раковинами, гнездами птиц. Мелькнула позолоченная женская фигура с распахнутыми руками на носу судна. Надпись на корме «СИРИНЪ»через ять. Донесся издали сверху смех, обрывки разговоров и команд, кажется, песни. И летучий корабль ушел к горизонту. Унося белую, золотистую на солнце, гору парусов.
- Предыдущая
- 3/104
- Следующая
