Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире - Конигсбург Э. Л. - Страница 12

• Предыдущая
• 12/25
• Следующая

Услышав брата, Эмма обернулась и сказала:

— Статуэтку перенесли в Большой зал.

— Откуда ты знаешь? Ты получила мое послание?

— Послание? Какое еще послание? Я просто увидела ее, когда шла сюда. Она слегка подсвечена — наверно, чтобы охранники не натыкались на нее в темноте.

— Повезло, что нас не застукали! — сказал Джимми.

Но Эмма гораздо чаще замечала, когда ей не везло, чем когда везло.

— Ничего себе везенье. Нарушили мне все планы! Я собиралась сегодня принять ванну. Еще один день без ванны я просто не вынесу!

— А мне и так неплохо.

— Нетушки, сэр Джеймс! Возьмите свою лучшую пижаму — ту, расшитую золотом, с серебряными кисточками — и в ванну!

— И где вы намерены принимать ванну, леди Эмма?

— В фонтане, сэр Джеймс. В фонтане.

Джимми выудил из кучи белья свою полосатую фланелевую пижаму и сказал:

— Я так и знал, леди Эмма, что рано или поздно вы затащите меня в этот ресторан.

(Саксонберг, это просто позор, что мне приходится описывать вам ресторан в Метрополитене! Как хотите, но мы должны хоть однажды там пообедать. И как раз сейчас, в эту самую минуту, я придумала, как вас туда заманить. Но пока это секрет. Увидите. Так вот, о ресторане. В центре его расположен фонтан. Струи воды бьют из бронзовых дельфинов, которые как бы выпрыгивают из воды. На дельфиньих спинах — аллегорические фигуры, изображающие разные виды искусств, — правда, они больше смахивают на эльфов. Вы не представляете, какое это наслаждение — сидеть у фонтана, слушать ласковое журчание воды и прихлебывать обжигающий кофе с маленькими шоколадными пирожными, которые так и тают во рту. Уверяю вас, вы и думать забудете о своей дурацкой язве!)

Леди Эмма и сэр Джеймс беззвучно подошли к ресторану и пролезли под бархатным шнуром, означавшим, что заведение закрыто для публики. Но они-то были не публика!

Они скинули с себя одежду и вошли в бассейн. Эмма прихватила с собой мыло, которое еще утром вынесла из туалетной комнаты, обернув бумажным полотенцем.

Хотя вода была ледяная, Эмма наслаждалась купанием. И Джимми тоже. Но по другой причине. Ступая по дну, он то и дело чувствовал под ногой какие- то гладкие кругляшки. Он наклонился пощупать один из них — и кругляшок легко отделился от дна! Ощутив на ладони приятную прохладную тяжесть металла, Джимми торопливо зашлепал к сестре.

— Эм, смотри, у нас теперь есть доход! — шепотом возвестил он, предъявляя свою находку.

Эмма мгновенно поняла и тоже принялась выуживать со дна монетки. Люди бросали их в фонтан и загадывали желания. Такая примета. В основном это были мелкие монетки — один или пять центов, но встречались и десятицентовые, и даже одна в двадцать пять центов.

— Наверно, миллионер бросил… — прошептал Джимми.

— Вряд ли, — возразила Эмма. — У миллионера и так все есть, зачем ему тратиться на такие дорогие желания?

Вместе они насобирали два доллара восемьдесят семь центов — больше все равно не умещалось в руках. Дрожа и стуча зубами, брат и сестра выбрались из бассейна, кое-как вытерлись бумажными полотенцами (их Эмма позаимствовала там же, где и мыло) и торопливо, путаясь в рукавах и штанинах, влезли в пижамы и обулись. Потом вернулись в спальню, слегка перекусили и решили, что теперь уже можно идти в Большой зал к «Ангелу».

— Как бы я хотела обнять ее! — прошептала Эмма.

— Вот этого не надо! Как только ты начнешь ее поднимать, сработает сигнализация — все как завоет!

— Я сказала «обнять», а не «поднять»! С какой стати мне ее поднимать?

— А обнимать-то зачем?

— Зачем-зачем! Вот и видно, что ты еще маленький. Чтобы понять человека, обязательно надо его обнять. Только тогда можно узнать о нем самое важное.

Джимми пожал плечами.

Оба долго не отрывали глаз от «Ангела».

— Ну, что скажешь? — спросил наконец Джимми. — Микеланджело это или нет?

— Настоящий исследователь сначала изучает все факты, а уж потом делает выводы.

— Это ты-то настоящий исследователь? Исследователи, между прочим, со статуями не обнимаются!

На это Эмма не нашлась, что ответить, поэтому просто сказала:

— Сейчас мы пойдем к себе, ляжем и будем думать об «Ангеле». Думать изо всех сил. И не смей засыпать, пока не подумаешь как следует про нее, про Микеланджело и про весь итальянский Ренессанс. Понятно?

И они отправились в постель. Однако в те минуты, когда ты уже лег, но еще не уснул, очень трудно думать о чем-то конкретном. Тем более «изо всех сил». Это время свободного полета. Мысли носятся над тобой, как облачка на легком ветру. Джимми лежал на спине, усталый, сонный, и никак не мог сосредоточиться. Но ничего не поделаешь, раз Эмма велела… В конце концов, она лучше знает, о чем сейчас надо думать, она так здорово все умеет планировать. Джимми наморщил лоб… Но непослушные облачка разлетались. Все мысли об итальянском Ренессансе куда-то уплыли, и теперь над Джимми кружилась одна только мысль — о доме.

— Ты по дому скучаешь? — спросил он сестру.

— Не очень, — призналась Эмма. — Я о нем почти не думаю.

Джимми с минуту лежал тихо, потом сказал:

— Может, мы бессердечные, а? Или мама и папа нас неправильно воспитали… Они ведь у нас ничего, правда? Значит, мы должны по ним скучать?

Эмма молчала. Джимми ждал ответа.

— Ты слышишь меня, Эм? — не выдержал он наконец.

— Слышу. Я думаю. — Она еще немного помолчала. — У тебя когда-нибудь была ностальгия?

— Это что такое?

— Ностальгия — значит тоска по дому.

— A-а. Была, конечно.

— И когда последний раз?

— Когда папа оставил нас у тети Лотти, а сам повез маму в больницу.

— У меня тоже. Именно в тот самый день, — призналась Эмма. — Правда, я тогда была маленькая.

— Как ты думаешь, почему тогда у нас была ностальгия, а сейчас — хоть бы что?

Эмма задумалась.

— Наверно, тогда мы беспокоились, хотя сами не знали почему. А знали бы, что домой мама вернется вместе с Кевином, — беспокоились бы еще сильнее. Помню, ты весь день сосал палец и таскал за собой плюшевого мишку. Тетя Лотти все пыталась его у тебя отобрать и постирать.

Джимми хмыкнул.

— Наверно, ностальгия бывает, когда не знаешь, что тебя ждет.

— Или когда не знаешь, что надо делать, — добавила Эмма. — А мы-то с тобой знаем! Смотри, как здорово мы устроились. Так что, если мы не скучаем по маме с папой, значит, они сами виноваты.

Этот вывод утешил Джимми. Эмма тоже была довольна.

— Хорошо, что мы с тобой поговорили про ностальгию. Я будто почувствовала себя старше. Хотя это, конечно, потому, что я всегда была старшим ребенком в семье. И всегда знала, что делать.

И дети уснули, предоставив Микеланджело, «Ангелу» и всему итальянскому Ренессансу терпеливо дожидаться утра.

Наутро они проснулись затемно, но все же позже, чем обычно. Музей открывался только в час. Первой встала Эмма и принялась одеваться. Джимми открыл глаза.

— Знаешь что, — сказал он, — все-таки воскресенье есть воскресенье. Даже здесь чувствуется.

— Ага, — кивнула Эмма. — Надо бы пойти в церковь, как думаешь?

— Давай лучше помолимся в зале Средневековья, — предложил Джимми. — Там еще такие красивые разноцветные стекла, помнишь?..

В средневековой часовне с настоящими витражными окнами они опустились на колени и прочли «Отче наш». А еще Джимми напомнил Эмме попросить у Бога прощения за украденную газету. Теперь, после утренней молитвы, воскресенье стало совсем настоящим.

— Идем, — поторопила Эмма, поднимаясь, — идем же скорее к ангелу!

Они долго и пристально рассматривали статуэтку, но никаких путеводных нитей так и не обнаружили — даже после всего, что прочли в библиотеке. Жизнь в музее разбаловала их: они привыкли видеть в каждом зале подробные схемы, указывающие верный путь…

• Предыдущая
• 12/25
• Следующая