Дети железной дороги - Несбит Эдит - Страница 41
- Предыдущая
- 41/42
- Следующая
– Ну? – спросил Питер.
– Что – «ну»? – переспросила Бобби.
– Да, что – «ну? – как эхо, повторила Филлис.
– Что бы все это могло значить? – Питер задал вопрос, вовсе не ожидая ответа.
– Ума не приложу, – отозвалась Бобби. – Наверное, старый джентльмен подговорил всех пассажиров нас поприветствовать. Он ведь знает, что нам это приятно.
Вам, наверное, уже не терпится узнать, в чем же было дело. Старый джентльмен, которого все на станции очень любили и уважали, в тот день приехал раньше обычного. Он остановился у двери, где стоял молодой человек, державший в руках машинку для компостирования билетов. Старый джентльмен что-то говорил каждому, кто проходил через дверь. И каждый проходящий в ответ кивал. Кивки эти выражали разные чувства: удивление, недоумение, приятное удовольствие, раздражение. Но все эти люди тут же шли к столбику, где была приклеена утренняя газета, и отыскивали одну и ту же заметку. И когда пассажиры входили в поезд, они рассказывали другим пассажирам, уже сидевшим в купе, о том, что они услышали от старого джентльмена. И те, кто успел купить утреннюю газету, тут же доставали ее, просматривали и, как правило, радостно улыбались. А потом, когда поезд приблизился к ограде, за которой стояли трое детей, все принялись яростно махать руками, платками и газетами, так что поезд походил на вереницу белых облаков. В какой-то момент детям показалось, что поезд ожил. И им хотелось откликнуться на то чувство любви, которое переполняло едущих в поезде.
– Что-то непонятное, – задумчиво произнес Питер.
– И невероятное, – прибавила Филлис.
– А вам не кажется, – спросила Бобби, – что сегодня старый джентльмен махал нам более выразительно, чем всегда?
– Да нет, – пожали плечами Питер и Филлис.
– А мне показалось. Он потряс в воздухе этой газетой. Он хотел показать: что-то такое произошло.
– А что могло произойти? – поднял брови Питер.
– Я не знаю. Но чувствую, что что-то должно произойти.
– Что же? Вон, у Филлис на ноге ссадина…
В самом деле, Филлис, увлеченная церемонией приветствия, напоролась на протянутую вдоль станции веревку, и пришлось платком перевязывать ей рану.
Дети вернулись домой. Уроки в этот день плохо давались Бобби. Она запуталась в довольно простой задачке, где требовалось распределить 48 фунтов мяса и 36 фунтов хлеба между 144 голодающими детьми, и мама бросила на нее недоумевающий взгляд:
– Ты не заболела?
Ответ был неожиданным для мамы:
– Я не знаю. Я не могу понять, как я себя чувствую. Но я точно знаю, что это не лень. Мама, ты не могла бы меня отпустить? Мне сейчас надо побыть одной.
– Да, я, конечно, могу тебя отпустить, но…
Мелок выпал из руки Бобби и разбился на зеленые кусочки. Это был очень ценный мелок, незаменимый для всяких рисунков и чертежей. Но Бобби даже не выразила сожаления и не стала собирать крошки. Она сорвалась с места и убежала. Мама догнала ее в прихожей, где Бобби пыталась найти среди плащей и зонтов свою летнюю шляпку.
– Девочка моя! Ты точно не заболела? – с тревогой спросила мама.
– Не знаю, – снова отвечала Бобби, – мне надо побыть одной, чтобы понять, почему у меня голова не соображает, а внутри все перепуталось.
– А не лучше ли лечь? – говорила мама, приглаживая волосы на лбу у дочки.
– Я выйду в сад. Я там всегда оживаю.
Но Бобби недолго пробыла в саду. Ей показалось, что мальвы, астры и поздних сортов розы тоже пребывают в ожидании чего-то необыкновенного. Стоял один из тех ярких осенних дней, когда кажется, что вся природа чего-то ждет.
Одна только Бобби не хотела и не могла ждать. Она сказала, что хочет сходить на станцию, чтобы поговорить с Перксом и спросить у сигнальщика, как чувствует себя его больной сынишка.
Девочка пошла по направлению к станции. Ей встретилась пожилая женщина с почты, которая обняла ее, поцеловала, а потом сказала почему-то:
– Ну, беги, беги, там все узнаешь.
Молодой торговец мануфактурой, обычно в лучшем случае принудительно-вежливый, а в худшем – неприятно высокомерный, вдруг снял перед ней шляпу, поклонился и произнес странные слова:
– Доброе утро, мисс. Я верил, я был уверен.
Еще более необычно повел себя кузнец, шедший навстречу Бобби с газетой в руках. Он широко улыбался, хотя был по натуре человеком скорее угрюмым, а потом вдруг подбежал к ней, замахал над головой девочки газетой и воскликнул:
– Добрый день, дорогая, и много, много вам счастливых дней! Пусть сбудутся все ваши желания.
«Все как будто во сне, – подумала про себя Бобби, – я теперь уверена, что что-то произойдет, а может быть, уже произошло – удивительное, необычайное».
Хозяин станции поздоровался с ней за руку. И не просто поздоровался, а стал поднимать и опускать ее руку, как будто накачивал насос. А потом удалился в свое святилище, туда, куда даже Бобби не решалась следовать за ним.
Перкса нигде не было. И никто не вышел на платформу, кроме станционной кошки. Эта маленькая черепаховая леди, обычно не слишком расположенная к общению, теперь распушила хвостик и, выгибая спинку, стала тереться о коричневые носки Бобби с громким мурлыканьем.
– Моя милая! – проговорила Бобби, гладя кошечку. – Сегодня все так добры ко мне, даже такая дикарка, как ты.
Перкс появился лишь после того, как раздался гудок поезда, прибывшего без четырех минут в полдень, и у него, как у многих в этот день, была в руках газета.
– Здравствуйте! – бросился он навстречу Бобби. – Ну вот, если это тот самый поезд, то мне приятно будет поработать. Пусть Бог вас благословит! Я все прочитал в газете. Сколько живу на свете, никогда еще я не был так счастлив. Сегодня, мисс, мне нисколько не стыдно – вот! – и он горячо поцеловал ее сначала в одну, потом в другую щеку.
Бобби остолбенела от неожиданности.
– Я не обидел вас? Не слишком много я себе позволил? – озабоченно спросил Перкс. – Но, понимаете, ведь в такой день…
– Все в порядке. Вы ничего такого особенного себе не позволили, мы вас любим. Вы для нас все равно что родной дядя… Но какой такой сегодня день?
– А как же? Вам никто не рассказал про газету?
– А что там – в газете? – спросила Бобби, но не получила ответа. Уже «без четырех полуденный» обдал дымом всю станцию, и хозяин, давно искавший носильщика, потянул его за собой.
Бобби снова осталась одна, и только станционная кошка следила за ней из-под скамейки большими желтыми глазами.
Вы, конечно, уже догадались, что произошло. Но Бобби была не так догадлива. Она находилась в состоянии неопределенности, смятения, ожидания, подобно всем, у кого в душе живет мечта. Может быть, ее сердце ждало того самого, о чем теперь думаем и мы, но в мыслях у нее была пустота. Она ощущала только пустоту и отупение, как во время долгой прогулки после сытного обеда, когда больше всего хочется прилечь на обочине и заснуть.
Из «без четырех полуденного» вышли только трое пассажиров. Один был деревенский мужчина с плетеным ящиком, полным живых кур, которые пытались протиснуть сквозь прутья свои красновато-коричневые головки. Вторая была мисс Пеккит, кузина жены бакалейщика, с оловянным ящичком и тремя бумажными свертками. А третий…
– Папа! Мой папочка! – этот крик ударил в сердца всех, кто ехал в поезде. Люди подбегали к окнам и смотрели, как девочка-подросток кидается на грудь к высокому, бледному, с тонкими губами мужчине и как он изо всех сил прижимает ее к себе.
– Я знала, что произойдет что-нибудь чудесное, – воскликнула Бобби, когда они вышли на дорогу, – но я не ждала ничего подобного! Папа, папа!
– Так значит, мама не получила моего письма? – спросил папа.
– Сегодня не было писем… Ах, папа! Это ведь правда ты?
Пожатие его руки убедило Бобби, что это в самом деле был папа.
– Бобби, ты должна войти в дом первой и осторожно сказать маме, что все в порядке. Поймали того человека, который это сделал. Я ни в чем не виноват.
- Предыдущая
- 41/42
- Следующая
