Дети железной дороги - Несбит Эдит - Страница 38
- Предыдущая
- 38/42
- Следующая
– Вот и хорошо. Каждый, кто чему-то учился, должен уметь объяснять жизнь, исходя из своего научного опыта. Ну, до встречи!
Они простились. Когда Питер пришел домой, сестры взглянули на него с подозрением и смущением.
– Мир! – проговорил он, ставя на стол корзину. – Доктор Форрест провел со мной научную беседу. Подробно я пересказывать не буду, вы все равно не поймете. Но суть в том, что вы, девочки, нежные, слабые, запуганные, как кролики, и нам надо быть осторожными в обращении с вами. Он вас называл львиными самками… Вы это отнесете наверх или мне самому подняться?
Филлис подбежала к брату, и щеки у нее горели:
– А я тебе скажу, кто такие мальчики. Самые скверные, самые грубые…
– Все же иногда они бывают храбрыми, – улыбнулась Бобби.
– Ну да – ты имеешь в виду этого, который наверху… А тебе, Фил, я прощаю то, что ты сказала, потому что ты слабая, хрупкая, запуганная, нежная.
– Вот я тебе выдеру волосы – посмотрим, как ты меня тогда простишь! – крикнула Филлис вслед брату, который уже поднимался по лестнице.
– Он же сказал: «Мир», – и Бобби толкнула Филлис в бок. – Он как бы просит прощения, хотя не решается прямо об этом сказать. А мы прямо должны ему сказать, что прощаем и сами просим нас извинить.
– Послушать тебя, он уж такая душка… А кто сказал, что мы львиные самки, и кролики, и запуганные?
– Так давай покажем ему, что мы не кролики и не запуганные. А что мы львиные самки – в этом нет ничего плохого.
Когда Питер сошел вниз, все еще не успокоенный, девочки сказали в один голос:
– Пожалуйста, прости нас, Питер, что мы тебя связали.
– Давно пора! – жестко и гордо проговорил Питер.
Это было тяжело вынести, но Бобби сказала:
– Ну вот, враждующие стороны пришли к соглашению.
– Я же и сказал: «Мир».
– Вот пусть и будет мир, – ответила Бобби. – Фил, пойдем готовить чай. А ты, Питер, постели скатерть.
– Послушай, – обратилась к брату Филлис, когда мир был в полном смысле слова восстановлен, а это произошло лишь после того, как чай был выпит, а чашки перемыты, – ведь не на самом же деле доктор Форрест назвал нас «животными самками»?
– Нет, он так сказал. Но при этом он имел в виду, что мы тоже дикие звери.
– Странный он все-таки!
Филлис задумалась. Чашка выскользнула у нее из рук и разбилась вдребезги.
– Можно мне? – спросил Питер с порога маминой рабочей комнаты.
Мама сидела и писала при свете двух больших свечей. Пламя казалось оранжево-фиолетовым на фоне серо-голубого неба, на котором уже мерцало несколько звезд.
– Да, милый, – рассеянно проговорила мама. – что-то еще случилось?
Написав еще несколько слов, она свернула листок вчетверо.
– Питер, я написала записку дедушке Джима. Ты ведь знаешь – он живет здесь, поблизости.
– Да, я знаю. Ты говорила за чаем. Только есть ли смысл писать? Пусть бы Джим побыл пока у нас. Не будем ничего говорить его родным. А когда он уже будет на ногах, тогда и преподнесем им сюрприз.
– Ну что ж. Я ничего не имею против.
– Понимаешь, сестры – это хорошо. Но я уже так давно не общался с мальчишками!
– Да, милый, я все понимаю. Но я хочу тебя обрадовать. Наверное, на будущий год я смогу отдать тебя в школу.
– Да, это отлично. Но ведь это на будущий год. А я мог бы уже сейчас дружить с Джимом, пока у него болит нога.
– Я не сомневаюсь, что вы могли бы стать товарищами. Но Джиму сейчас нужна сиделка. А у меня нет на это денег.
– Мама, а ты не побыла бы сиделкой? У тебя так хорошо получается ухаживать за больными!
– Это, конечно, приятная похвала, спасибо. Но быть сиделкой и писать… Это, к сожалению, нельзя совместить.
– Так ты решила написать его дедушке?
– Да. И дедушке, и его школьному учителю. Мы уже дали обоим телеграммы. Но я должна была написать более подробно, потому что они, конечно, перепуганы и расстроены.
– Послушай, мама! А дедушка Джима не может заплатить за сиделку? Вдруг у старика водятся деньги? В книжках дедушки обычно бывают богатые.
– Этот дедушка не из книжки, Пит. Едва ли он может быть богат.
– А знаешь что? – сказал задумчиво Питер. – Ведь было бы весело, если бы все, что происходит с нами, происходило бы в то же время в книжке, которую ты пишешь. Напиши про то, как мы спасли Джима, а потом, как у него болела нога. Но чтобы уже через день она перестала болеть. И чтобы к нам вернулся папа.
– Разве ты так соскучился по папе? – спросила мама довольно холодным, как показалось Питеру, тоном.
– Ужасно соскучился!
Мама запечатала второе письмо и стала надписывать адрес на конверте.
– У нас только один папа, и другого быть не может… – продолжал сын. – Но пока он в отъезде, я единственный мужчина в доме. И мне поэтому ужасно хочется, чтобы Джим побыл у нас подольше. И чтобы ты начала писать книжку про то, что мы делаем в ожидании папы. А в конце – чтобы папа вернулся.
Тогда мама привстала с места, порывисто обняла его, и с минуту оба молчали.
– А ты не думаешь, – спросила мама, – что мы все действуем в книжке, которую пишет Господь Бог? Если бы я стала писать книжку про нас, я бы где-то наверняка ошиблась. А Бог – он точно знает, чем закончить. Так, чтобы это было к лучшему для каждого из нас.
– Ты в самом деле так думаешь? И веришь в это?
– Да, – ответила мама, – я думаю и верю… почти всегда, кроме тех минут, когда мне становится очень грустно и я начинаю терять веру. Но даже когда я отказываюсь верить, я все равно знаю, что это правда. И снова стараюсь поверить. Ты даже не знаешь, Питер, до чего я стараюсь! Сбегай на почту, отнеси письма – и давай больше не будем грустить. Будем храбрыми! Это самое прекрасное человеческое качество – храбрость. И я думаю, что Джим пробудет у нас еще две или три недели.
В продолжение вечера Питер являл такое примерное, прямо-таки ангельское поведение, что Бобби испугалась, уж не заболевает ли брат. И утром она даже вздохнула с облегчением, когда тот по старой привычке начал привязывать косы Филлис к спинке стула.
А после завтрака в дверь неожиданно постучали. Дети в это время были заняты трудным делом. Они начищали медные подсвечники, готовясь отпраздновать появление в доме Джима.
– Это, наверное, доктор, – сказала мама. – Ну-ка, закройте кухонную дверь, а то вы такие грязные, что мне будет стыдно, если он вас увидит.
Но это был не доктор. Тембр голоса и звук поднимающихся наверх шагов были совсем не такие, как у мистера Форреста. Звук шагов был непонятно чей, а вот голос – голос казался очень знакомым.
Прошло довольно много времени. Шаги не возвращались, и голоса не было слышно.
– Кто же это такой? – то и дело спрашивали дети друг друга.
– А вдруг, – начал фантазировать Питер, – на доктора Форреста напали разбойники и убили его? А это пришел доктор, которому он давал телеграмму, чтобы он его заменил. Миссис Вайни говорила, что когда доктор уходит в отпуск, его временно замещает другой врач. Ведь вы же говорили так, миссис Вайни?
– Да, я говорила, – отозвалась женщина из другой, задней кухни.
– Может быть, с ним случился тяжелый приступ? А этот человек пришел об этом нам сказать, – строила предположения Филлис.
– Что за чепуха! – оборвал ее Питер. – Разве мама повела бы в свою комнату или в комнату Джима какого-то чужого человека? Вот! Они спускаются. Я чуть-чуть приоткрою дверь.
И он приоткрыл ее на ширину ладони.
– Вот! – продолжал мальчик. – Разве с каким-то заместителем доктора мама стала бы секретничать наверху? Это кто-то совсем другой!
– Бобби! – послышался сверху мамин голос.
Все трое выглянули из кухни, и мама перегнулась им навстречу через лестничные перила:
– Приехал дедушка Джима! Умойтесь как следует, и пойдемте к нему. Он очень хочет вас видеть.
Дверь спальни опять закрылась.
– При самой богатой фантазии нельзя было такого вообразить! – воскликнул Питер. – Миссис. Вайни, принесите мне горячей воды, а то я черный, как ваша шляпка.
- Предыдущая
- 38/42
- Следующая
