Путешествия в поисках смысла жизни. Истории тех, кто его нашел - Блект Рами - Страница 7

В общем, никаких хороших впечатлений о Жеке у Артура не было. Глядя на Женю и пытаясь улыбнуться в ответ, внутри он испытывал сильное смятение, проносились мысли: «О боже, уж если такие люди пошли в церковь…»

За доли секунды перед ним пролетели картины прошлого. Он замешкался, не имея никакого желания общаться со «святым отцом», как он про себя назвал Женю. Обменявшись любезностями, Артур спросил: «Так как тебя называть? Отец Евгений, наверное?» Тот отвечал: «Да ладно, брось… Не совсем так, но это сейчас неважно. Я просто рад тебя видеть. Я понимаю, о чем ты сейчас думаешь. Явно хороших воспоминаний у тебя обо мне не осталось. Я представляю… Но я очень рад тебя видеть. Если хочешь, можно пообщаться. Я тебе многим обязан. Когда-то на лекции по философии ты поднял очень важный вопрос о смысле жизни, твой спор с преподавателем очень повлиял на меня. Не раз под обстрелом я его вспоминал».

Артур пропустил мимо ушей высказывание Жеки про обстрел. Вспомнил только, что действительно много обсуждал важные жизненные проблемы и спорил на занятиях по философии, пока ему комсорг группы не намекнул, что если он хочет закончить институт, то лучше этого не делать.

Артуру неудобно было отказывать в общении, хотя желания и не было. Но что-то внутри говорило, что стоит согласиться. И, скорее из вежливости, он сказал: «Да, давай».

Они зашли в только что открывшееся кафе и сели за столик на улице. Артур коротко рассказал о себе, ничего, мол, интересного, и попросил Жеку рассказать о своем «божественном изменении». Тот стал рассказывать.

Артур делал вид, что слушает, сам же обдумывал, как бы побыстрее закончить общение со «святым отцом». Они заказали сладости, и Жека нараспев, с вологодским акцентом, поведал свою историю. Чем больше он говорил, тем больше завораживал его рассказ. Они провели за общением около трех часов. И Артур, придя домой вечером, вновь записал этот рассказ максимально близко к тексту к себе в дневник. Ему захотелось показать его своим будущим детям.

Жека рассказал, что он в Москве проездом, на несколько дней. Что он служит в одном из небольших приходов, что сейчас не хватает священнослужителей, так как увеличивается количество прихожан и открывается много церквей.

Он приехал на церковные праздники, встречу и обучение. У него есть невеста – искренняя, верующая девушка.

Когда Жеку выгнали из института, ему дали очень плохую характеристику, и даже его отец не захотел помогать ему, сказав: «Ну иди, служи в армии. Я служил, и ты служи. Не хотел учиться? Армия научит». И хотя у него были возможности либо откупить сына от армии, либо устроить на работу в «теплое» местечко, ничего делать не стал, так как был очень зол на сына.

Заканчивался весенний призыв. В военкомате после медкомиссии к Жеке подошел подполковник и грубо спросил:

– Что, драться любишь? Драчун, говоришь, горячий хлопец? Ну что ж, отправим тебя туда, где ты, я думаю, надерешься, и твое искусство даже пригодится. Хочешь в десантники? Не боишься?

– Нет.

– Ну, тогда – с Богом, в добрый путь.

Его отправили в десантные войска, в Туркестанский военный округ, в Ферганский боевой десантный полк. Все знали: уже через несколько дней, в поезде, что, скорее всего, они все отправятся в Афганистан, потому что в Фергане была учебка и полк, который стоял там, принимал активное участие в боевых действиях в самом Афганистане.

От этого Жеке стало страшно, потому что и в их родном городе, и в Москве он знал много людей, которые были ранены, или погибли, или кого-то потеряли в Афганистане. В газетах мало писали об этом, а если и писали, то хвалебные статьи, и только тот, кто умел читать советские газеты между строк, понимал, насколько там плохи дела.

В Фергане его ждало учебное подразделение и ускоренный курс подготовки, где солдат обучали примерно три месяца перед отправкой в Афганистан (это называлось КМБ – курс молодого бойца). Там было действительно очень тяжело, в первую очередь из-за сильной дедовщины – за любой проступок сержанты очень сурово наказывали. Офицеров за их требовательность все солдаты и сержанты называли шакалами. Но в общем-то их строгость была оправданна, так как и сержанты и офицеры сами прошли уже многие боевые операции и прилетели за новым пополнением – они знали, что ждет новобранцев.

Их учили стрельбе, рукопашному бою, прыжкам с парашюта, проводили усиленную физическую подготовку и много различных учений в пустыне. Потом их на несколько недель отправили в горы, где вначале Жеке показалось, что он умрет от перегрузок. Иногда в день они проходили 20–30 километров в полном боевом снаряжении, параллельно отрабатывая различные боевые ситуации и проводя учебные стрельбы. Как он ни обматывал портянками ступни, ноги выглядели одной сплошной кровоточащей мозолью. Воды давали не более полулитровой фляжки в день.

Но настоящий ад и испытания начались через три месяца, когда их отправили в Афган.

У Артура в записях не сохранилось точных названий всех городов и фамилий. Единственное, что запомнилось, – Кабул, Кандагар, Зеленка и чаще всего – Баграм.

В Афганистане, с одной стороны, было легче, потому что им не устраивали никаких учебных тревог посреди ночи, но, с другой стороны, было постоянное психологическое напряжение, и это на фоне непосильных физических нагрузок. Два первых месяца они стояли на большой базе. Их часть обстреляли с соседних гор в первую же неделю, и два человека из первой роты погибли, несколько было ранено. Это было первое боевое крещение, и он понял, что здесь не шутят. Молиться Богу Жека стал при первом обстреле: «Господи, защити, спаси, если Ты есть!» – совершенно от себя этого и не ожидая, ведь про Бога слышал только от своей старой бабушки, и то в детстве, да и не так уж много: она рассказывала в основном общие вещи: как молиться, креститься и кто такой Иисус Христос.

Примерно через два месяца он заболел серьезным кишечным расстройством и, проведя несколько дней в госпитале, был отправлен в отдельный батальон, задачей которого было охранять безопасность в отдаленном районе: удерживать несколько высоток, обеспечивать безопасность колоннам машин, проводить разведывательные рейды.

Времена были очень тяжелые во всех отношениях. Хоть это была осень, но стояла ужасно жаркая, сухая погода, и с каждым днем становилось все более ветрено.

В ноябре начались сильные пыльные бури, а ночью становилось все холоднее и холоднее. Но самое главное, к чему было тяжело привыкнуть, – большие потери в Советской армии. Смерть, ранения, пропажа без вести были обычным делом.

У духов (душманов) появился опыт войны, их обучали американские наемники, которые еще и обеспечивали их самым современным оружием. Самыми опасными были «Стингеры»: они легко сбивали вертолеты, часто подбивали боевые машины десанта американскими и трофейными советскими гранатометами, а расстрел автоколонны стал обычным явлением.

Самое тяжелое было в том, что в целом все понимали бессмысленность этой бойни и то, что эта так называемая интернациональная помощь на самом деле не нужна этой стране.

Самолеты возвращались в Союз, полностью забитые ранеными или «грузом 200», как называли цинковые гробы. Когда не хватало места, гробы стояли на жаре какое-то время перед отправкой.

Попав в этот батальон, многие старослужащие, которым оставалось всего месяц до приказа об увольнении, делали все, чтобы вернуться живыми и невредимыми домой. Самым страшным считалось, пройдя за два года все круги ада, быть покалеченным или убитым перед приказом.

Последний год стал самым тяжелым для батальона за всю афганскую кампанию. Примерно половина батальона было убито или ранено, из выживших многие заболели инфекционными заболеваниями. Вследствие чего прибывало очень много новых солдат и офицеров, в основном еще не обстрелянных.

Жеке оставалось служить больше полутора лет. Это казалось чем-то неизмеримо долгим и необъятным, ибо каждый день тянулся для него до отчаяния томительно… В придачу ко всему он заснул ночью в наряде, когда был дневальным по роте, – событие пренеприятное. Дежурный по батальону долго материл его, а когда ушел, то сержант профессиональным боксерским ударом послал Жеку в нокаут со словами: «Из-за таких, как ты… роты целые вырезают». Утром замкомандира батальона прошипел: «Спать любишь на боевых дежурствах? К Пархомину пойдешь, там у него не заснешь…»