За далью волн - Асприн Роберт Линн - Страница 10

• Предыдущая
• 10/83
• Следующая

И все же мне казалось, что Этот Мальчишка не сумеет проболтаться Ланселоту. Хранил же он тайны Dux Bellorum целых десять лет, и никому ни словечка! В общем, я решила, что буду стараться вести себя как можно более естественно с Ланселотом, так, как будто единственные тайны, какие ему выболтал Этот Мальчишка, — это совершенно невинные байки про Гвина, да лошадей в конюшне, да про постельные подвиги Гвинифры.

Поеживаясь на холодному ветру, я посмотрела в даль, где сновали озлобленные юты, и поняла, что сама больше не в силах хранить собственную тайну. Слова метались у меня в душе, словно вино, в брожении готовое разорвать стенки кувшина. Я должна была все кому-нибудь рассказать!

Кто-то смотрел мне в спину, и этот взгляд колол, словно нож лекаря. Я обернулась и встретилась глазами с Меровием.

Почти не раздумывая, я пошла к нему. Ноги мои увязали в мокром песке. Его глаза притягивали меня, меня словно зацепило крюком и тащило. Я взволнованно облизывала пересохшие губы. Сикамбрийцы, окружавшие Меровия, исчезли, словно растворились в утренней дымке. Мы остались одни.

Меровий, казалось, мысленно раздел меня, снял с меня тунику, сорочку, а потом — кожу, мышцы, кости, оставив только сердце и мозг. А потом он отвел взгляд от моей обнаженной души, поднял руку и воздвиг невидимую стену, которая почему-то сразу успокоила меня.

Откуда ему знать о том, что я так отчаянно хотела исповедаться?

— Я совсем запуталась, государь, — призналась я. Открыла рот, чтобы рассказать Меровию об отце, о том, что он мне поручил, о том, как я в конце концов оказалась в покоях Dux Bellorum, но обнаружила, что не могу вымолвить ни слова.

Я открывала и закрывала рот — наверное, это было похоже на открывающую и закрывающую створки ракушку. Ну совсем как Этот Мальчишка прошлой ночью. И вдруг я поняла, что мучает меня. Мне хотелось исповедаться, но я не знала, в чем мой грех!

Согрешила ли я тем, что согласилась исполнить волю отца и совершить покушение на жизнь Артуса? Но в то время я едва знала о том, что он собой представляет, и какова его важность для этого мира (а особенно — для Этого Мальчишки), но мой отец — это мой отец. Ну что ж, наверное, я согрешила легкомыслием, бездумно согласившись исполнить волю отца.

А может быть, я согрешила тогда, когда поколебалась, когда рука моя с занесенным для удара клинком упала, и я не сумела убить этого величественного человека, застывшего на коленях в жаркой молитве. Тогда я испугалась за собственную душу. И что же, Господь мстил мне за это? В чем мой грех? В трусости?

Ну а как насчет непослушания? Я ведь не исполнила волю отца. Согрешила ли я бездействием, не разобравшись, какой из двух грехов страшнее?

Меровий терпеливо ждал. Я должна была что-то сказать, и потому выдавила первое признание, какое мне пришло на ум.

— Господи, помилуй… — сказала я. — Я.., я люблю… Этого Мальчишку.., я хотела сказать: Корса Канта.

И в то же мгновение, как только я произнесла эти слова, мне захотелось, чтобы я этого не делала. Как я могла любить.., его?

Меровий усмехнулся, а я покраснела.

— Сестра, — сказал он, — любовь не грех. Любовь — это чувство. Исповедоваться можно только в деяниях и намерениях. Чувства, особенно такие глубокие, как любовь, посеяны, словно семена, в наших сердцах Великим Зодчим. Или ты решила обесчестить себя и юношу соитием без брака?

— Нет! То есть… Как-то раз чуть было этого не случилось, но мы устояли перед искушением. Мне показалось, что это было бы не правильно. Не скажу, чтобы я так уж имела что-то против со.., соития, государь. Я Строительница, но не римлянка. Но тогда это мне показалось недопустимым.

— Сестра, Строители несколько иного мнения о соитии, чем.., скажем.., чем наш друг Артус. Когда соитие происходит неразумно, под воздействием одной только страсти и сопряжено с животным наслаждением, тогда дух человеческий теряется. Вот тогда это воистину грех. И все же я не пойму тебя, Анлодда, в чем же ты хочешь признаться? — В том, что не поддалась животному чувству?

— А это глупо?

— Довольно-таки.

Я вздохнула. Он поймал меня, я это понимала, и он тоже, но пока я не была готова исповедаться в своем грехе.., и не буду готова, пока не решу, в чем состоит мой грех. Я чувствовала себя золотых дел мастером, которому нужно решить трудную задачу. У него восемь мешочков с чистым золотом и один с простым металлом, а ему можно только трижды взвесить мешочки на весах, чтобы понять, где золото, а где — нет.

— Приходи ко мне тогда, когда будешь готова совладать с духом, сестра, когда сумеешь обличить свою животную природу. А пока.., пока я советую тебе как отец, но не как твой отец… — Он усмехнулся, и я хорошо поняла разницу. — Пока ты не научишься любить себя, Анлодда, ты никого не полюбишь.., даже его.

На этот раз я поняла Меровия не так хорошо. Его или… Его?

Но какая разница? Не знаю, по-моему — никакой. Быть может, порой это одно и то же. Я вздохнула и вернулась к Ланселоту, который отпустил Этого Мальчишку и о чем-то серьезно беседовал с сенешалем Кеем.

Питер вздохнул, покачал головой.

— У нас дела поважнее, Кей. Дела не слишком приятные, боюсь. Пошли ко мне Медраута.

Усмешка скривила губы Кея — слишком проворная усмешка. И тут же исчезла.

— Заметил небось, как он вел себя в бою?

— Заметил.

— Мне не хотелось бы распекать его.

— И мне не хочется. Но нужно. Ради простых воинов. Питер кивнул. Кей отошел к Хиру Амрену и негромко заговорил с тем. Питер пошел дальше по берегу и поманил к себе Анлодду.

— Девушка, ты родилась в Харлеке? Она сразу напряглась, вытянулась, как струна. Питер решил, что больше так к ней обращаться не станет.

— Да, я родилась здесь. Это так же справедливо, как то, что я — не юноша.

— Тебе знакомы здешние края? — И Питер обвел рукой берег.

— Конечно. Это Берег Красного Песка. Он так называется потому, что когда-то давно, еще до моего рождения, тут как-то раз пролилась на песок красная краска из бочки, что упала с борта римской купеческой галеры, и…

Питер поскорее прервал Анлодду, пока та не слишком погрузилась в пространные объяснения.

— Не сейчас, не сейчас… Сейчас нам нужно найти какое-то место, куда бы могли отступить, где бы нас не нашли юты, где мы могли передохнуть и решить, как быть дальше. Что предложишь?

— В лесу есть холм, а за ним — лощина в два стадия шириной и в столько же длиной.

— Замечательно. Веди нас туда, Анлодда. Она кивнула и побрела к опушке леса. Деревья росли почти до самой кромки песка, скрюченные, изуродованные морскими солеными ветрами. Питер велел отряду идти следом за девушкой тихо, без шума и криков.

Юты находились достаточно далеко, чтобы разглядеть, куда именно отправляются бритты, — одно им было ясно: противник уходит в сторону леса. «Если нам повезет, — думал Питер, — они решат, что осторожность — лучшая стратегия и будут ждать подкрепления, а до этого времени за нами не сунутся».

Поначалу шло редколесье, затем, по мере того как отряд углубился в лес, деревья стали расти все гуще и плотнее. Дубы, липы — лес как лес, но уже через полмили чаща стала почти непроходимой. Невзирая на то что листья почти совсем облетели, ветви деревьев сплетались так плотно, что почти загораживали солнце и не пропускали его лучи к земле. Воины начали нервничать, оглядываться по сторонам.

Питер принюхался. Как давно он не ощущал запахов леса, этой сырости, свежести.., разве что тогда, в лаборатории Уиллкса, когда ему привиделся девственный лес…

«Интересно, как пахнут шепчущие сосны?» — гадал Питер, не спуская глаз с шагавшей впереди Анлодды. Та торопливо шла, изредка останавливалась, как бы в изумлении, потом снова шла вперед. Наверное, даже она не узнавала знакомые места.

«Либо так, либо она на самом деле не Анлодда».

Вскоре отряд пошел вверх по склону пологого холма. Он оказался достаточно высок — Питер не ожидал обнаружить подобной возвышенности в окрестностях Харлека — ведь отсюда было добрых пятнадцать миль до горы Сноудон, вершина которой, как это ни странно, была покрыта снегом. Хвоя потрескивала у Питера под ногами. Идти ему было нелегко — ведь он был постарше Ланселота, и годы сказывались.

• Предыдущая
• 10/83
• Следующая