Миры Роджера Желязны. Том 4 - Желязны Роджер Джозеф - Страница 11
- Предыдущая
- 11/76
- Следующая
Поэтому нынешним курильщикам трубок приходится довольствоваться продукцией из пиролитического углерода, а пенковые и вересковые трубки остались лишь в воспоминаниях да у некоторых коллекционеров. Время от времени небольшие залежи пенки обнаруживаются на других планетах, мигом обогащая счастливчиков, которым удается их найти. Но Erica Arborea или что-либо сравнимое с ней нигде, кроме Земли, обнаружено не было…
В наши дни люди, вроде меня или Дюбуа, являют собой редкое исключение. Подавляющее большинство курильщиков предпочитают именно трубки, и цена на вересковый корень может быть очень приличной. Именно такую трубку мне и показывал Бейнер. Следовательно…
— …пятнадцать процентов, — настаивал он. — Это едва позволит мне надеяться хоть на небольшую прибыль.
— Черта с два! Вереск стоит вдесятеро дороже куска платины такого же веса!
— Ты заставишь мое сердце разорваться, если потребуешь больше восемнадцати процентов.
— Тридцать.
— Фрэнк, будь благоразумен.
— Может быть, бросишь молоть чепуху и перейдешь к делу?
— Двадцать процентов — вот все, что я могу позволить. Больше нам говорить не о чем. Это тебе обойдется в пять миллионов.
Я расхохотался ему в лицо.
Из чистого упрямства я торговался еще целый час, отвергая одно за другим предложения Бейнера и не веря ни единому его слову. Я ведь тоже в этом собаку съел. Наконец мы сошлись на двадцати пяти с половиной процентах и четырех миллионах. Мне пришлось звонить Малисти, чтобы распорядиться о финансировании этой затеи. Я искренне пожалел, узнав, что поднял его с постели.
Вот так мне и удалось уладить дело с вересковым корнем, завершившееся столь удивительным образом. Точнее было бы сказать забавным, чем удивительным. Но, в конце концов, все мы живем в тени Большого Дерева! Помните? Впрочем, я это уже говорил.
Когда мы наконец закончили, он похлопал меня по плечу, сказав, что я хладнокровный игрок и что лучше быть со мной по одну сторону баррикад. Затем мы выпили еще по одной, и Бейнер стал жаловаться, что ему никак не удается подыскать себе повара-ригелианца и намекнул о желании перекупить у меня Мартина Бремена. Под конец он снова стал допытываться, кто же все-таки дал мне знать об этом деле.
Потом Бейнер отвез меня к Башне Бертоля. Мы попрощались, и он уехал.
Ливрея подогнала мой глайдер к подъезду ресторана и открыла дверцу. Получив причитающиеся деньги, она выключила улыбку и удалилась. Я поехал в «Спектрум», жалея, что, вместо того чтобы спокойно поужинать в отеле и завалиться спать пораньше, я весь вечер ставил свой автограф на все новые и новые листья.
Радио в моей машине наигрывало какую-то легкую мелодию, которую я лет сто уже не слышал, и в сочетании с начавшимся дождем она вызвала у меня чувство легкой грусти и одиночества.
На следующее утро я отправил курьерграмму Марлингу с Мегапеи, в которой заверял, что Шимбо будет у него еще до начала пятого периода. Еще спрашивал, не известен ли ему пейанец по имени Грин-Грин или что-то в этом роде, причем может ли он быть связан каким-нибудь образом с Белионом. Я попросил ответить курьерграммой с оплатой получателем, адресованной на имя Лоуренса Дж. Коннера, п/о Вольная. Подписываться не стал.
Я планировал в этот же день покинуть Дрисколл и вернуться домой. Курьерграмма — самый быстрый и самый дорогой вид межзвездной связи, но тем не менее я был уверен, пройдет пара недель, прежде чем я получу ответ.
Конечно, я несколько рисковал своим инкогнито, посылая депешу подобного рода с Дрисколла, да еще с обратным адресом на Вольной. Но я собирался улететь сегодня же и стремился закончить дела побыстрее.
Расплатившись за номер в отеле, я поехал на улицу Нуаж, чтобы окинуть дом Рут прощальным взглядом. По дороге я позавтракал в какой-то забегаловке.
В Мармеладном Дворце меня поджидало кое-что новенькое. Из щели почтового ящика я извлек большой белый конверт без обратного адреса.
На нем значилось: «Фрэнсису Сандоу, дом Рут Лэрис». Я вошел в дом и, прежде чем распечатать послание, убедился, что, кроме меня, тут никого нет. Затем достал из кармана безобидную с виду тонкую трубочку, несущую тихую мгновенную смерть любому живому существу, сел в кресло и положил ее перед собой. И лишь приготовившись подобным образом, я наконец вскрыл конверт.
Так и есть. Еще один снимок.
Это был Ник, старина Ник, Ник-карлик… Покойный Ник. Он скалился сквозь свою бороду, стоя на скалистом утесе, словно собираясь кинуться на человека, его фотографировавшего.
«Прилетай на Иллирию. Здесь все твои друзья», — гласила записка, написанная по-английски.
Я закурил первую за сегодняшний день сигарету.
О том, кто скрывался под именем Лоуренса Дж. Коннера, знали лишь трое: Малисти, Бейнер и Дюбуа.
Малисти был моим агентом на Дрисколле, и я платил ему достаточно, чтобы быть уверенным, что его не подкупят. Правда, к человеку можно применить и другие средства воздействия, но Малисти сам узнал о том, кто такой Лоуренс Дж. Коннер, только вчера, когда произнесенный пароль «Бе-бе, я — черная овечка» позволил ему расшифровать специальные инструкции. Так что для применения особых мер воздействия времени было явно недостаточно.
С другой стороны, Бейнер тоже ничего не выигрывал, ставя мне палки в колеса. Ведь мы были партнерами в совместном предприятии, к тому же достаточно мелком и незначительном, чтобы о нем заговорили люди. Так, капля воды в море бизнеса. Если изредка интересы наших с Бейнером капиталов каким-то образом и вступали в противоречие, то этот конфликт никогда не носил личного характера. Нет, Бейнер исключается.
Дюбуа тоже не произвел на меня впечатление человека, который разбалтывает чужие имена и секреты. Чтобы получить от него нужную информацию, мне даже пришлось намекнуть о своей готовности прибегнуть к чрезвычайным мерам.
На Вольной никто не знал, куда и зачем я направляюсь. Никто, кроме моего электронного секретаря, но все сведения о цели моей поездки я стер из его памяти еще перед отлетом.
Я прикинул другую возможность.
Если Рут похищена и ее принудили написать мне ту записку, то злоумышленник, кто бы он ни был, вполне мог допустить, что я еще вернусь в ее дом и обнаружу конверт, а если и нет — ничего страшного не произойдет.
Такой вариант казался мне более вероятным.
А это означало, что на Дрисколле есть человек, с которым я хотел бы познакомиться поближе.
Вот только стоит ли терять время? С помощью Малисти я, пожалуй, смогу добраться до того, кто отправил мне письмо с фотографией Ника. Но за его спиной наверняка стоит кто-то другой — гораздо более умный и ловкий. А в моих руках окажется пешка, обыкновенный исполнитель, которому будет мало что известно или не известно совсем ничего.
Однако я все-таки решил пустить Малисти по следу и о результатах приказал доложить на Вольную. Само собой, из дома я звонить не рискнул, а воспользовался платным телефоном-автоматом на улице.
Через несколько часов уже не будет иметь значения, знал ли кто-либо, что Коннер и Сандоу — одно и то же лицо, или нет. Потому что к тому времени я буду уже в пути и никогда больше не воспользуюсь именем Коннер.
Когда-то Ник-карлик сказал:
— Все несчастья в мире случаются из-за красоты.
— Может быть, из-за правды? Или доброты?
— Они тоже к этому причастны, но все же главный виновник — красота. Именно в ней кроется источник всего зла!
— А не в богатстве? — спросил я.
— В деньгах тоже есть красота.
— Значит, если чего-нибудь хватает не всем — еды, вина, женщин…
— Точно! — воскликнул он, с силой ударив пивной кружкой по крышке стола, из-за чего несколько пьяных рож повернулось в нашу сторону. — Красота, черт ее побери!
— А как насчет красивых парней?
— Все они — или подонки, потому что пользуются своей красотой в корыстных целях, или самоуверенные гордецы, потому что знают, как все остальные им завидуют. Подонки мешают жить честным людям, гордецы — отравляют жизнь себе. Обычно и те, и другие плохо кончают, и все из-за проклятой красоты!
- Предыдущая
- 11/76
- Следующая
