Миры Роджера Желязны. Том 1 - Желязны Роджер Джозеф - Страница 4
- Предыдущая
- 4/99
- Следующая
Я долго молчал. Ничего лучшего в голову не приходило, однако…
— Просто душа не лежит, — признался я.
— «И остается лишь разгладить эту прекрасную пустоту», — почти что с горечью сказала Кора.
— Что?
— «Тихая Лета — моя обитель. Я никогда, никогда, никогда не вернусь домой!» Сильвия Платт, из поэмы об амнезии. Предпочитаешь жить без памяти?
— За цитатой у преподавателя литературы дело не станет, — пробормотал я, но последняя ее фраза мне не понравилась.
Нельзя попросту забыть о поездке в Мичиган и вновь соскользнуть в счастливое неведение, сказал я себе. Нет.
И тут же опять пришло странное чувство — а может, отмахнуться от всего этого и плыть по течению, никогда, никогда, никогда не возвращаясь домой?..
Мне стало страшно.
— Ты знаешь хорошего специалиста в этой области?
— Нет. Но, безусловно, найду.
Я потянулся и тронул ее за руку. Наши глаза встретились.
— Хорошо, — сказал я.
Кроме плавучего дома у меня на Флориде-Кис есть собственная квартира. Но мы остановились в гостинице в Майами, где выбор врачей значительно шире. Кора сразу же села за телефон и разыскала приятеля одного знакомого, каким-то образом связанного с администрацией медицинского института. По ее теории, надо обращаться к тому специалисту, к которому приходят с собственными проблемами другие врачи. Через несколько часов после нашего приезда я был записан на прием к психиатру, доктору Ралфу Даггетту, на следующее утро.
Словно готовясь к предстоящему испытанию, мое подсознание услужливо высыпало калейдоскоп снов. Из-за бензоколонки в какой-то дикой глуши выглянул Малыш Уилли Мэтьюс, предупредил меня, что следующий полет в самолете добром не кончится, и превратился в медведя. Кора, раздевшись, чтобы легче было залезть в мой домашний компьютер и починить его, объявила, что на самом деле она — моя мать. А когда я — во сне, разумеется, — пришел в кабинет психиатра, в засаде за столом меня поджидало толстое черное чудище.
Настоящий психиатр, с которым я встретился, в подобающее время проснувшись, побрившись и позавтракав, оказался вовсе не таким страшным. Доктор Даггетт был радушным обаятельным мужчиной лет сорока, невысокого роста, скорее плотно сколоченным, чем полным, — этакий лощеный хоббит, увеличенный в размере.
Пока у нас шел ни к чему не обязывающий разговор о причинах, побудивших меня к нему обратиться, Даггетт с непроницаемым лицом профессионального картежника изучал лежащую перед на столе медицинскую анкету, которую я только что заполнил. Собственно, изучать там было нечего. Насколько мне известно, всю жизнь я был до отвращения здоров.
Доктор передал анкету медсестре для введения в компьютер, а сам уставился мне в глаза, подсвечивая маленькой лампочкой. Он поинтересовался, часто ли мучают меня головные боли, а я мог припомнить лишь недавний приступ в плавучем доме. Даггетт проверил мои рефлексы, координацию движений и артериальное давление. Наконец усадил меня на неудобный стул и развернул над спинкой и моей головой стереотактическую раму, а сестра вкатила аппарат КОГ-ЯМР (компьютеризованная осевая голография посредством ядерно-магнитного резонанса) для сканирования мозга. В отличие от рентгеноскопии новая методика, появившаяся в последние годы, давала голографическое изображение исследуемого органа — вне поля вашего зрения, если вы брезгливы, и на виду, если вас от этого не тошнит.
К счастью, мой психиатр оказался современных взглядов, а я — не из брезгливых. Сначала он рассматривал изображение за складным экранчиком, но по моей просьбе его убрал.
Серо-розовый цветок на толстой ножке (прежде никогда не приходилось лицезреть собственный мозг). Весьма хрупкий на вид. Вот, значит, каков я — «заколдованный ткацкий станок» по Шеррингтону, где неустанно ткут сознание миллиарды клеток? Или радиостанция, материализующая душу? Или «компьютер из плоти» Минского? Или…
Как бы то ни было, Даггетт оборвал мои размышления, вынув изо рта трубку и пользуясь ею как указкой.
— В височной доле, похоже, шрам, — заявил он. — Однако аккуратный. Любопытно… Судороги случаются?
— Насколько я знаю, нет.
— Не замечали по утрам прикуса языка, самопроизвольного мочеиспускания, болей в мышцах?
— Нет.
Даггетт ткнул трубкой в изображение, и я невольно поморщился.
— Возможно, гиппокамп… — заметил он. — Повреждения в этой области могут сказываться на памяти самым невероятным образом, но… — Доктор замолчал и что-то подрегулировал в аппаратуре. — Расскажите-ка мне подробнее о вашей поездке в Мичиган… Вот! Что ж, внешне гиппокамп в порядке… Давайте, говорите.
Он продолжал измываться над изображением моего мозга, а я излагал все связанное со злополучной поездкой. Кора была рядом, чтобы подтвердить, что по крайней мере эти воспоминания — не ложные.
Наконец доктор щелкнул тумблером, и парящий в воздухе мозг исчез. Мне даже стало не по себе.
— Я бы хотел попробовать гипноз, — сказал Даггетт. — Не возражаете?
Впрочем, времени возражать он не дал — признак того, полагаю, что мой случай его заинтересовал.
— Вас раньше гипнотизировали?
— Никогда.
— Тогда давайте устроимся поудобнее.
Даггетт высвободил меня из рамы и, подведя к мягкому креслу, откинул его спинку чуть ли не до горизонтального положения. Аппаратура в кресле определила ритмы моего мозга, подстроила под некоторые из них свое собственное слабое излучение и стала постепенно наращивать мощность, вызывая в то же время тончайшие изменения. Я словно чувствовал деятельность компьютера, управлявшего этим устройством. Волны текли через меня, как вода, а потом внутри головы вспыхнул белый шум и я потерял сознание.
— Как ваше самочувствие? Надо мной нависало профессионально внимательное лицо доктора Даггетта. Рядом, выглядывая из-за его плеча, стояла Кора.
— Полагаю, неплохо, — отозвался я, промаргиваясь и потягиваясь. Мне казалось, что я спал очень долго и при этом видел сны — из тех, что немедленно бледнеют и ускользают, когда пытаешься их осознать.
— Что вы помните о Багдаде? — спросил Даггетт.
У меня все еще сохранялось два набора воспоминаний: город, который я действительно видел, и уже изрядно потускневший, будто призрачный Багдад, какой якобы я запомнил с детства. И теперь за почти неосязаемой пеленой ощущалась некая другая реальность, какие-то движущиеся за занавесью тени. Какие — пока я определить не мог. И сказал об этом доктору.
Он задал мне несколько простых вопросов — какой нынче год и тому подобное, чтобы убедиться, что я более или менее ориентируюсь в происходящем (по крайней мере, не хуже, чем до начала сеанса). При каждом моем ответе Даггетт кивал.
— Сколько же вы действительно живете во Флориде? Тени за занавесью всколыхнулись. Что-то очень важное показалось на мгновение и тут же растаяло. Я покачал головой.
— Не уверен… Несколько лет точно. Что со мной происходит?
— Во-первых, — начал Даггетт и замолчал. — В анкете вы указали, что травм головного мозга у вас не было.
Шрамы… Конечно. И хотя для меня они почему-то связывались с какими-то иными обстоятельствами, очевидно, логично и неизбежно предположение, что, раз они есть, получил я их в какой-то передряге.
— Итог сканирования совершенно однозначен, Дон, — продолжал доктор Даггетт. — У вас был по меньшей мере один серьезный перелом основания черепа. Может, все же припомните?
Почти осязаемые видения пришли — и растворились. И больше не приходили. Я снова покачал головой. Теперь я, во всяком случае, знал, что в моем прошлом что-то скрыто, — уже немалое достижение.
— Из того что я видел и слышал, — продолжал он, — осмелюсь сделать вывод, что былые травмы — не единственная ваша беда. И даже не самая большая. Вполне вероятно, что они вообще не играют сколько-нибудь серьезной роли в этиологии вашего состояния. Налицо признаки умышленного воздействия на вас гипнозом; возможно, в сочетании с наркотиками.
- Предыдущая
- 4/99
- Следующая
