Ох, охота! - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 20

— Если пацану ружье берешь, то это легше и короче. — с материнским знанием дела заявила она.

— Двустволка-то тяжелая и длинная. Как он носить-то станет?

И тем самым сделала меня счастливым!

Ружьё «Белка»

Ружьё «Белка» (ИЖ-56–3)

Мы купили «Белку», а поскольку ремня не было, да и за плечо из-за сала не закинуть, то я понес ее в руках. И мне очень хотелось, чтоб кто-нибудь из пацанов увидел, как иду по поселку с новеньким ружьем, но навстречу никто не попался и не оценил торжества момента. Дома мы отмыли его керосином и тут обнаружили хромированный ствол, что тогда было невероятной редкостью и о чем мы читали в журнале «Охота…», зарядили патроны и стали проверять бой. Отец повесил газету на баню, отмерил сорок шагов и выстрелил навскидку.

— О, ё!.. — только и сказал он и, добавив пять шагов, пальнул еще раз. Центр газеты опять накрыло почти ровным кругом пробоин.

— Ты гляди! — изумился он и добавил еще пять шагов. — Ну повезло!

— Бать, дай я! — увивался у его ног. — Хоть разок!

В общем, пока он сам не настрелялся, в том числе и из верхнего, мелкокалиберного ствола, мне не дал. Я бабахнул в газету, после чего вычистил ружье, и отец убрал его за головку кровати, где стоял остальной арсенал.

С начала осени я побегал с ним за утками, но однажды возвращаюсь из школы — «Белки» на месте нет. Оказывается, отцу она так понравилась, что он забрал ее на осенний сезон, поскольку лучше оружия для промысла боровой дичи и белки в природе не существует и доныне. В первый же сезон мое ружье не просто окупилось, а можно было еще десяток новых приобрести. Батя лишь нахваливал его и словно забыв, чье оно, взял и на зимний сезон. Короче, «Белка» только стала считаться моей, на самом деле родитель ее из рук не выпускал, и наконец, опомнившись, что отнял подарок, позволил мне брать свою двустволку и мелкокалиберку ТОЗ-8, которая представляла из себя толстый лом с затвором. Правда, из нее-то я и научился стрелять, за сто шагов попадая в спичечный коробок, а поскольку патроны у отца были на счету, то приходилось экономить деньги и покупать — пятьдесят копеек за пачку. Я приходил в магазин, молча давал деньги, и тетя Тася так же молча подавала мне патроны. Однажды зимой на сборе сосновых шишек я заработал тринадцать рублей, которыми мог распоряжаться по своему усмотрению. Так я в тот час дунул в магазин, купил настоящую жерлицу, фонарик, а на остальное аж двенадцать пачек патронов.

Видел я свое сокровище и держал в руках лишь на весенней и осенней утиной охоте либо когда вместе с батей ходили на крупного зверя. После первого года «Белка» стала потертой, потасканной, с исцарапанным ложем, но нравилась от этого еще больше. С той поры я не люблю нового оружия, в том числе боевого: когда в армии у нас заменили автоматы и пистолеты, я долго привыкал к вороненым стволам, на стрельбище казалось, что они хуже бьют, как-то замедленно работает автоматика — в общем, то же самое, что необмятая зеленая гимнастерка, выдающая в тебе молодость.

Отец опробовал гладкий ствол «Белки» круглой пулей, однако не решался стрелять, например, по медведю, считал, слабоват заряд, а брал штучного производства двустволку 12-го калибра ИЖ-54, по тем временам слонобой. Мне тогда еще стрелять по крупному зверю в одиночку строго запрещалось, хотя я на всякий случай носил в патронташе четыре пулевых заряда. Однажды в августе поплыл на обласе за реку, чтобы поставить сети и погонять уток на многочисленных пойменных озерах. Сибирское изобретение, облас, трехметровой длины долбленая, очень верткая, но чрезвычайно легкая лодочка — вечный спутник охотника от ледохода до ледостава. Так вот, перетаскивая обласок из Чети в озеро, я оставил его и начал подкрадываться, чтоб глянуть, нет ли возле берега уток.

И вместо них увидел, что кто-то сидит в смородиновых кустах и собирает ягоду. Разумеется, дичь тут уже распугали… Я закинул ружье за плечо и хотел было вернуться к обласу, но в этот миг увидел, как из кустов на дыбки встал медведь. Он вырос мягко, неслышно, эдак метра два ростом, повертел огромной головой, снова сел, словно баба под корову, и начал чавкать. Расстояние, шагов двадцать, не больше, поэтому я тоже присел и стащил ружье. А было это много позже того, как я лазал к медведице в берлогу, и от этого кровь вскипела, но тут же остыла от мысли, что это — моя удача, мой зверь! Конечно же, я не представлял и не понимал еще всей опасности этой охоты и почему-то был уверен, что завалю зверя, как утку. «Белка» была заряжена дробью, поэтому я осторожно разломил ее, благо, что обношенная отцом, она открывалась уже почти беззвучно, перезарядил пулей и привстал, как медвежонок…

Туша зверя была скрыта густыми смородиновыми зарослями, и сквозь редкие молодые побеги я видел лишь голову — левую ее сторону. Медведь закручивал лапой ветки и не обсасывал, как говорят, а хапал ягоду вместе с листьями, делая движение мордой вверх или в сторону, после чего откровенно и громко чавкал. Часть листьев у него вываливалась, а часть он сжирал и снова греб лапой смородишник. Сквозь прорезь прицела я достаточно отчетливо видел левую лопатку — с такой дистанции промахнуться трудно, однако побоялся стрелять стоя: руки все-таки немного поваживало. Тогда я опустился на одно колено, но узрел лишь голову. В общем, так плохо и так не очень хорошо.

Не помню точно, в какую часть головы целился, скорее всего, посередине. И наверное, в момент выстрела зажмурился, поскольку не видел результата; услышал лишь, как затрещало, ворохнулись кусты и все замерло. Я был уверен, что промазал, поскольку ожидал чего-нибудь другого — рева, барахтанья, например, и даже заругался, как отец: это надо же, не попасть в медведя с пятнадцати метров! Узнают — засмеют…

И грешным делом, усомнился в своей «Белке». Может, и впрямь калибр маловат…

Все-таки перезарядил ружье, взвел курок и стал осторожно подходить к кустам по поникшей на кочках осоке. Сначала увидел объеденные, почти без листвы и ягод ветви, затем обнаружил широкий прогал, которого прежде вроде бы не было, и только потом заднюю лапу, торчащую на кочке.

Пожалуй, минут пять я таращился на голую, запачканную глиной и обрамленную шерстью, черную подошву, но сделать еще шага четыре, дабы рассмотреть зверя целиком, почему-то не отважился. Задом-задом, вернулся на огневой рубеж, где развернулся и побежал к оставленному обласу.

На мое счастье, отец оказался дома, и не один — с дядей Гошей Тауриным: сидели за столом и пили медовуху. Я старался скрыть чувства, делал хмуроватый вид бывалого медвежатника, однако батя сразу что-то заподозрил и отставил гармошку.

— Сияет как медный пятак, — определил он. — Ты это чего?

— Медведя за Четью стукнул, — сдержанно признался, хотя самого распирало.

— Обдирать надо…

Мужики поверили сразу, засобирались, обрадовались — летом со свежениной всегда трудно, а солонины и вяленины наелись. Схватили веревки, мешки, ножики и в моторную лодку, потом батя Моряка в лодку посадил — так, на всякий случай, а меня начали забирать сомнения: вдруг мне почудилась лапа? Вдруг он отлежался и убежал? Или вообще все это — игра воображения, ибо я давно уже приглядывал себе настоящую добычу, фантазировал и представлял, как все это случится — первая охота на медведя.

Подплыли к нужному месту, выпустили кобеля и сами за ним, бежим по таску к озеру, я впереди, показываю где. Моряк же не залаял, а побегал где-то по кустам и валит к нам навстречу. Выходим на берег, чуткий охотничий пес покрутился возле смородника и стоит, как ни в чем не бывало — я чуть не обмер: неужто нет там зверя?…