Зеленый дом - Крамер Теодор - Страница 16

• Предыдущая
• 16/18
• Следующая

стала по улицам снова бродить дотемна,

на остановках трамвайных подолгу топталась,

очень боялась и очень была голодна.

Вечер пришел, простираясь над всем околотком,

пахла трава на газонах плохим коньяком,

Б*рбара Хлум, словно зверь, прижимаясь к решеткам,

снова в родное кафе проскользнула тайком.

Б*рбара Хлум, белошвейка, с пропиской в предместье,

выслана с предупрежденьем, в опорках, в тряпье,

сопротивленья не выказала при аресте,

что и отмечено было в судебном досье.

МАРТА ФЕРБЕР

Марту Фербер стали гнать с панели

вышла, мол, в тираж, - и потому

нанялась она, чтоб быть при деле,

экономкой в местную тюрьму.

Заключенные топтались тупо

в камерах, и слышен этот звук

был внизу, на кухне, где для супа

Марта Фербер нарезала лук.

Марта Фербер вдоволь надышалась

смрада, что из всех отдушин тек,

смешивая тошноту и жалость,

дух опилок, пот немытых ног.

В глубину крысиного подвала

лазила с отравленным куском;

суп, что коменданту подавала,

скупо заправляла мышьяком.

Марта Фербер дождалась, что рвотой

комендант зашелся; разнесла

рашпили по камерам: работай,

распили решетку - все дела.

Первый же, еще не веря фарту,

оттолкнул ее, да наутек,

все, сбегая, костерили Марту,

а последний сбил кухарку с ног.

Марта Фербер с пола встать пыталась;

воздух горек сделался и сух.

Вспыхнул свет, прихлынула усталость,

сквозняком ушел тюремный дух.

И на скатерть в ядовитой рвоте

лишь успела искоса взглянуть,

прежде, чем в своей почуять плоти

рашпиль, грубо распоровший грудь.

О ВЕЛИКОЙ ГИБЕЛИ СОСНОВЫХ ЛЕСОВ ВОЗЛЕ ВИТШАУ

Ранним утром объявились в хвойных чащах

ненасытные чужие мотыльки.

Туча полчищ, беспокойно шебуршащих,

черным снегом облепила сосняки.

Крыльца черные топорща, словно рясу,

грызли ветви до подкорья, вполсыта,

от въедающихся жвал не стало спасу,

и на хвою наползала краснота.

Даже ветер перед ними был бессилен,

цепи гусениц свивались в пояса,

дятлы яростно стучали, ухал филин

умирали обреченные леса.

В дымке осени от комлей и до сучьев

разносился гул, протяжный и глухой,

дерева, сухие ветви скорбно скрючив,

ждали только, чтоб рассыпаться трухой.

Чернорясники в оцепененье сонном

прекращали класть яички под кору,

отползали по чешуйкам к лысым кронам,

замирали, коченея на ветру.

И, наполня воздух запахом погостным,

подыхали без жратвы, всю осень тек

на смерзающийся грунт по голым соснам

черной патокой гнилой и липкий сок.

ГОРБУН

Жил калека в мансарде с косым потолком;

сыро, холодно - все не беда.

Пансиона хватало на хлеб с табаком,

так что он не ходил никуда.

Но двоих шантажистов попрешь ли взашей,

если силы иссякли давно?

Вот и тратился он из последних грошей

на грудинку, на сыр, на вино.

Понемногу пришлось распродать гардероб,

оловянную утварь со стен;

и в затылке калека с отчаяньем скреб,

ожидая дурных перемен.

Он рубаху жевал и пытался уснуть,

только было совсем не до сна,

если парни дрались, утихали чуть-чуть

и шпыняли, смеясь, горбуна.

А однажды устроили гости погром,

увидав, что все меньше доход:

обмотали калеку гардинным шнуром

и до дна обшмонали комод.

Уложив небольшой узелок барахла,

порешили: мол, дело с концом.

Весь табак горбуна докурили дотла

над его посиневшим лицом.

О ХВОРАНИИ В МЕБЛИРАШКАХ

Хворать в меблирашках - неважная роль:

соседские новости слушать изволь,

детишки вопят и хрипят старики,

когда - духота, а когда - сквозняки.

Под вечер придет сострадающий люд,

таблеток, микстур, порошков нанесут,

и каждый подаст драгоценный совет

о том, как лечился двоюродный дед.

Но есть неприятностям противовес:

и чай приготовят, и сменят компресс,

забота, участие с разных сторон

и полный порядок насчет похорон.

x x x

Из доходного дома - прямая тропа

на окраину: там не видать ни клопа,

потолки не затянуты плесенью сплошь,

но в квартирках при этом уюта на грош,

и никак не согреться под вечер.

И на службу из дома - к чертям на рога,

так что тратится время, а с ним и деньга,

и за день до получки твоей ни один

из соседей не станет ссужать маргарин,

и никак не согреться под вечер.

И поблизости нет уж совсем ни одной

задушевной, торгующей джином пивной;

всех счастливей же - те, кто всегда во хмелю,

те, кто вовсе бездомен, и - кум королю!

И никак не согреться под вечер.

РЫБА С КАРТОШКОЙ

Горстка рыбы с картошкою, полный кулек

на три пенса, - а чем не обед?

Больше тратить никак на еду я не мог,

уж таков был семейный бюджет.

Я хрумкал со вкусом, с охоткой,

и крошки старался поймать,

покуда за перегородкой

так тягостно кашляла мать.

Горстку рыбы с картошкою, полный кулек,

принесла ты в кармане своем,

помню, тяжкий туман в переулках пролег,

было некуда деться вдвоем.

И, помню, в каком-то подъезде

мы были с тобою в тот раз

дрожали рисунки созвездий

и слезы катились из глаз.

Горстка рыбы с картошкой в родимом краю

все, кто дорог мне, кто незнаком,

съешьте рыбы с картошкою в память мою

и, пожалуй, закрасьте пивком.

Мне, жившему той же кормежкой,

бояться ли судного дня?

У Господа рыбы с картошкой

найдется кулек для меня.

ШОРОХ

В ночи, задолго до прихода дня,

какой-то шорох испугал меня.

Ложись, укройся: это все не в счет,

роняет сажу старый дымоход.

Не может быть, чтоб только сажа, нет!

Я слышу этот шорох много лет.

Ложись, поспи, пока придет восход,

а шорох... Древоточец ест комод.

Нет, он бы так не запугал меня!

Смелеет шорох, душу леденя.

Ну что ж, лежи и слушай, как шуршит

твой вечный страх: он спать не разрешит.

x x x

Светлеет небо вдалеке.

Рука сользит к другой руке,

к чужой - однако пуст матрас

и слезы катятся из глаз.

Ушли, погасли в тишине

слова, звучавшие во сне.

От них бы светлой стала ночь,

они могли б спасти, помочь.

Но все исчезло налету

и человек лежит в поту,

пытаясь тщетно сохранить

в потемках рвущуюся нить,

соединить ее, вернуть!

Но эту нить, но этот путь

найти неспящим не дано.

Озноб. Рассвет глядит в окно.

ПУСТОШЬ

В дни, когда высыхает растаявший снег,

и друг другу леса шелестят по-старинке

выделяется пустошь средь пашен и нив,

где лишь овцы порою пройдут, наследив

на траве худосочной, на чахлом суглинке.

Плуг на пашне ворочает комья земли,

на холмах издалека видна суматоха,

но и пустошь еще не иссохла вконец,

зной палит - и на ней расцветает багрец

оперенного звездами чертополоха.

По ночам здесь царит величавый осот,

и толкаясь, топочет по глине отара,

утром - посох пастуший гоняет гадюк,

полдень сух и горяч, - лишь под вечер вокруг

нераспаханный грунт остывает от жара.

Только осенью пустошь привольно цветет:

бук теряет листву, и взлетает в просторы

клекот грифов, кузнечиков мерный напев,

и на горной тропе дождевик, перезрев,

рассыпает горячие черные споры.

ТРАВА В ОГНЕ

Если даже отара в полуденный зной

ни травинки не сыщет на пастбище горном

то покрыта земля вдоль опушки лесной

• Предыдущая
• 16/18
• Следующая