Колесница белого бога - Толстова (Морозова) Татьяна "Крылатая" - Страница 5

• Предыдущая
• 5/44
• Следующая

Дэвид встал со своего раскладного стула, когда пустыня окончательно скрылась в ночной темноте. Вытащил из сумки еду, поужинал. Затем залез в спальный мешок и уснул.

Перед сном он дал себе обещание, что сразу по возвращении в Калифорнию заберет отца из клиники и посвятит беседам с ним столько времени, сколько понадобится. Хоть всю оставшуюся жизнь…

Старик не сомкнул глаз всю ночь. С вечера его травили воспоминания. Зачем только он поддался своему миссионерскому порыву! Нет, зачем он вернулся в Америку! Если бы он мог предположить тогда, чем это обернется! Загадки всегда будут увлекать людей. Но нельзя развенчать все тайны. Нельзя.

Когда-то он узнал секрет, с которым не смог справиться. Этой тайной поделился с ним олубару, не снимавший маску с лица. Почему догонский жрец выбрал именно его, Алекса, для своих откровений? Может, это она ему велела?..

Старик повернулся на бок. Казенная койка тверда, как брошенная на землю циновка. Ночами в клинике для душевнобольных ему было особенно тяжело: он оставался один на один со своими мыслями, в которые, как ядовитые стрелы врагов, внезапно вонзались чьи-то ужасающие крики. Поначалу у Алекса от этих полуночных воплей, усиливающихся во время полнолуния, замирало сердце. Сейчас ничего, привык. У каждого из пациентов, годами находившихся здесь, были свои причины кричать по ночам.

Алекс по ночам плакал. Его угнетала не обстановка, от которой можно было и впрямь сойти с ума. Угнетала мысль о собственной ошибке. Ошибке, которая, видимо, стоила жизни его жене. Если бы он не увез ее с родины, она по-прежнему оставалась бы живой, ее удивительный румянец по-прежнему играл бы на темной коже.

– Тайна должна оставаться в колодце твоего сознания, только там она может сиять чистым светом, – предупреждал его жрец, – а если ты вынесешь тайну наружу, она потеряет свою силу, умрет в твоих руках. Тайна должна светить только избранным.

Он не послушал учителя. Лилит умерла не из-за смены климата, конечно…

Когда он вернулся домой со своей Лилит, так он называл ее с той самой ночи в Дженне, Америка встретила его с прохладцей. К браку с неграмотной африканкой знакомые отнеслись с вежливым недоверием, и Алекс быстро сам охладел к прежним связям. Тем более что за пять лет его малийской жизни в Калифорнии многое изменилось. Хотя, возможно, внешние перемены были не так очевидны, как его собственное внутреннее перерождение. Возвращаться не было смысла, теперь-то он знал это точно. Ведь Африка, настоящая черная Африка, поглотила его без остатка.

Он проникался любовью постепенно, но неумолимо. Каждая следующая минута, проведенная на плато, была для него откровением: здесь самое необычное казалось обыденным, а все повседневное поражало своей спокойной вселенской простотой.

Ему следовало стать частью красоты в простоте. А он вернулся сюда… Зачем? Тайна должна была оставаться на дне колодца…

Когда Лилит умерла, просто не смогла проснуться однажды утром, он, наконец, понял. Долго держал ее остывающую черную ладонь в своей ладони. Ему самому казалось, что и его душа отделилась от тела. Он заметил через какое-то время, что в комнате полно людей, они что-то говорят, обращаясь к нему, вот врач в белом халате поднял стеклянный шприц и пустил из его иглы тонкую струйку лекарства…

Алекс не мог пошевелиться, тело оцепенело, утратило волю к движению. И вдруг он увидел, как руку со шприцем отвела в сторону другая, маленькая, рука. Десятилетний сын смотрел на него и, широко раскрывая рот, то ли громко говорил что-то, то ли кричал. Но до Алекса не доносилось ни звука.

Только на второй или даже третий день он стал отходить. Будто стена, отделявшая его от всех, начала истончаться. Прошел еще год, и Алекс заметил однажды, как его маленький сын молча что-то готовит на кухне, накрывает на стол, подкладывает мясо ему на тарелку. Алекса прожег стыд. Все это время их с Лилит сын существовал сам по себе, не нарушая отцовского затворничества.

С того вечера они начали разговаривать. Алекс заговорил об Африке. Он говорил с упоением, произнося вслух все, что отпечаталось в его голове за те молодые годы. И ему казалось, будто он опять проживает давно и безвозвратно ушедшее. Он смаковал каждый острый миг своих воспоминаний, перебирая, будто ботаник гербарий, все травы, запахи и вкусы, все камни, ночи и дни, проведенные на громадном обрывистом плато со скалами, которые ветра тысячелетий продули так, что в некоторых местах поющие пещеры соединились многокилометровыми тоннелями.

Не нужно было уезжать оттуда.

– Однажды, когда после большого дождя река вышла из берегов, дух Номмо, приняв вид прекрасной женщины, выплыл на поверхность, переплыл реку и сел на берегу, – рассказывал вместо сказки на ночь Алекс своему сыну зимними вечерами. – Человек по имени Игибе увидел ее и полюбил. «Приходи искать меня завтра утром», – ответила она, когда он позвал ее в свой дом. Вернувшись назавтра, он увидел, что рядом с рекой течет ручей из нектара цветов, а в нем плавает женщина. Она обернула вокруг своей головы змею апаверу, думая таким образом напугать Игибе…

– Пап, а что это за змея? – обрывал Дэвид.

– Она зеленая, падает с неба вместе с дождем, – пояснял Алекс, – все просто: на языке догонов «апа» значит «дождь», а «веру» – «зеленый». Слушай дальше. Игибе не испугался змеи и решил взять женщину в жены. С помощью гиены, которой он дал в награду барана, Игибе заставил ее выйти из ручья. Он увел ее с собой и предложил ей свою циновку. Змея при этом превратилась в зеленое каменное ожерелье на шее женщины.

– Как у мамы? – вспомнил Дэвид.

– Как у мамы. Но когда снова пошел дождь и река вышла из берегов, женщина сказала: «Я оставила в реке свои каури, я пойду их искать». Она ушла и пробыла там два дня. Игибе взял с собой гиену и пошел за ней… Когда они нашли женщину, она молчала и не шевелилась, будто статуя. Она замолкла навсегда. И когда Игибе сдался, жители деревни обмазали ее глиной так, что получился алтарь в виде столба. Ее зеленый камень – дуге, воплощение змеи, положили сверху. А Игибе стал молчаливым жрецом у этого алтаря…

Дэвид немного подумал и спросил:

– Пап, а ты тоже был молчаливым жрецом?

Алекс улыбнулся и поправил одеяло на кровати сына.

– Спи, завтра я расскажу тебе другую историю про женщину, которая искала в реке свое украшение из раковин каури…

А после того, как все мифы догонов были рассказаны у детской постели, Алекс стал писать свои статьи. Они упали на подготовленную почву: загадки альтернативной археологии входили в моду и пользовались спросом в научно-познавательных журналах. Но чем больше рассказывал, потрясая читательское воображение, Алекс Томпсон, тем больше гнева он вызывал в научной среде. Хуже того, вступая в перепалку с проповедниками традиционного научного подхода, он терял энергию, окончательно отрываясь от того, что пережил когда-то в Мали.

Он просчитался. Совершил огромную ошибку, наверное, даже предательство… Да, предательство. Ведь он практически раскрыл в своих статьях и выступлениях то, что догоны тщательно укрывали от посторонних глаз и ушей несколько столетий. Цели своей не добился. Тайна, поднятая на всеобщее обозрение со дна колодца, умерла в его руках.

Вот и расплата: клиника для душевнобольных.

Начинало светать. И Алекс погрузился в бессильную дрему. В тяжелеющем сознании мелькнула мысль о том, что его сын, Дэвид, еще может что-то исправить…

Во всяком случае, благодаря Алексу Томпсону ему передалась тяга к африканской земле. А это что-то да значит.

Самолет с гуманитарным грузом приземлился на забетонированную поверхность. Люди с военной сдержанностью встретили момент приземления.

– Держись меня, а пока сиди тут до особых распоряжений, – скомандовал Василий Петрович.

Мишка хмуро смотрел в иллюминатор, пока военные, обмениваясь короткими репликами, разгружали борт. Картина открывалась безрадостная: редкие пальмы и глиняная земля в красном мареве рассвета.

• Предыдущая
• 5/44
• Следующая