Нашествие чужих: заговор против Империи - Шамбаров Валерий Евгеньевич - Страница 135

• Предыдущая
• 135/146
• Следующая

Причем интенсивность этих чисток усугубилась еще одним фактором. Борьбой за власть между Сталиным и Троцким. Потому что большинство палачей красного террора были горячими сторонниками Льва Давидовича[534]. Кто как не он поощрял их кровавые вакханалии, давал им «работу» и возможность вознаграждать себя награбленным? Сама логика внутрипартийной борьбы требовала ослабить позиции конкурента в силовых структурах. Уволить за «троцкизм» было еще нельзя, однако таких обвинений и не требовалось. Подобные типы, избалованные безнаказанностью, вытворяли что хотели, и вину можно было найти без труда. Посылались все новые ревизии, выявляя хищения, взятки, «аморалку», злоупотребления служебными полномочиями… И в 1923–24 гг. весь аппарат карательных учреждений в значительной мере обновился. По воспоминаниям современников, в этот период изменился даже традиционный имидж «чекиста». Вместо грубых мясников и пьяных насильников костяк советских спецслужб составили «интеллектуалы» из недоучившихся студентов, примкнувших к большевикам юристов, из переведенных в «органы» советских чиновников и армейских комиссаров[535].

Многие «старые кадры», залившие кровью Россию, были осуждены за свои безобразия и расстреляны. В тех же самых подвалах, где недавно они сами стреляли в затылки пошли «к стенке» бакинский палач Хаджи-Ильяс, «товарищ Люба», маньячки Брауде, Ремовер и еще десятки убийц. Многих просто поувольняли. Кого-то за различные провинности, кого-то по сокращениям штатов. Но у большинства палачей психика была уже надломлена, и они спивались, сходили с ума, кончали самоубийствами. Или тяга к убийствам и грабежам брала свое, становились бандитами, рано или поздно получая свою пулю. Что касается русских людей, которые оказались втянуты в деятельность машины террора, у них отмечалось еще одно специфическое явление. В начале 20-х на вокзалах, в поездах, на улицах наблюдались картины, когда «солдатика» или «матросика» начинало вдруг корежить, он бился в припадке и орал от навалившихся кошмаров. И люди уже знали — «много крови на нем», «чужая кровь его душит». Таких забирали в психушки, а чаще увозили и пристреливали без лишних хлопот.

Изрядная доля «старых кадров» доживала свой век на Соловках. Но уже в качестве заключенных. А. И. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» в качестве некоего «парадокса времени» красноречиво описывает, что вся внутренняя администрация Соловков состояла из «белогвардейцев»[536]. Но он писал свое произведение на основе лагерных слухов и сплетен, и достоверностью его «ГУЛАГ» вообще не отличается. А в воспоминаниях тех, кто сам сидел на Соловках, А. Клингера, Ю. Бессонова, отмечено совершенно другое: лагерная администрация состояла из чекистов, осужденных за различные преступления. О том же сообщала эсеровская газета «Революционная Россия» в № 31 за 1923 г.:

Здесь они по-прежнему давали волю садистским наклонностям. Зверствовали, мордовали людей, замучивали до смерти самыми изощренными способами. Выслуживались в надежде, что власть оценит, простит прегрешения и вознесет на прежние высоты. Но ошиблись. В лагеря поехали проверяющие комиссии. И возникло дело о «белогвардейском заговоре». Вывод был сделан, что участники этого «заговора» ставили задачу опорочить своими бесчинствами Советскую власть (да они и сами похвалялись перед заключенными — «здесь власть не советская, а соловецкая») К «заговору» причислили 600 находившихся в лагерях штрафных чекистов, и в октябре-ноябре 1929 г. все они были расстреляны. Так и сошел в братские могилы «цвет» палачей красного террора. Сошел под маркой «белогвардейцев».

Когда тяжелый недуг выбил Ленина из строя, формально, по совокупности занимаемых постов, наибольший «вес» в партии и государстве имел Зиновьев. Он и раньше, при Ленине, если вождь плохо себя чувствовал, подменял его — потому что лучше других советских руководителей умел вести заседания. А с мая 1922 г. стал исполнять обязанности главы правительства, бессменно председательствовал на заседаниях Политбюро, Совнаркома. В то время существовала и определенная иерархия докладов на партийных съездах. И на готовящемся XII съезде главный, политический доклад, был отдан Зиновьеву. Второй по рангу, организационный, делал Сталин. Третий, экономический, Троцкий.

Но было ясно, что Зиновьев только временно занимает первое место, в качестве «исполняющего обязанности». Пост лидера Коминтерна номинально считался очень высоким, выше государственных органов власти — точно так же, как российская революция считалась второстепенной по отношению к мировой. Но реально в Коминтерне заправлял не Зиновьев, а Троцкий и его люди. Зиновьев возглавлял также Северную Коммуну — однако Петроград был для него не опорой, а наоборот, уязвимым местом. Там его ненавидели, поскольку он развалил хозяйство, расплодил коррупцию, насажав на все теплые места своих родственников и знакомых[538]. На него шли жалобы из питерской парторганизации, на собраниях и митингах в его адрес звучала столь резкая критика, что Зиновьев старался на них не бывать. И вообще стал все реже возвращаться в Петроград, отдавая предпочтение «московским» должностям[539].

Словом, Зиновьев формально занимал место ведущей фигуры, а «в тени» разворачивалась борьба между истинными претендентами на власть. В преддверии XII съезда партии вышла книжка Радека «Товарищ Троцкий — создатель Красной Армии, организатор наших побед», где Лев Давидович воспевался в качестве главного вождя и гения, обеспечившего успехи гражданской войны. Эта публикация дала старт бурному рекламному потоку в печати, прославляющему Троцкого. Сам факт подобной кампании свидетельствует, что Льву Давидовичу подыгрывал и Бухарин. Прессу курировал он, и без его поддержки советские газеты не выступили бы столь дружно и уверенно.

В рамках предсъездовской кампании произошел и вброс первой «бомбы» «политического завещания». Сделано это было хитро. Фотиева, заведующая секретариатом Ленина, сообщила вдруг Сталину, что у Троцкого имеется письмо вождя, предназначенное для съезда. Запросили Льва Давидовича, почему он не проинформировал Политбюро о существовании столь важного документа? Он развел руками — дескать, не знал, для кого и для чего предназначалось письмо. То ли для публикации, то ли для узкого круга, воля Ленина на этот счет выражена никак не была. Поэтому просто положил документ в папочку до выяснения. Но это было отнюдь не «Письмо к съезду», как порой представляется в исторической литературе, это была статья «К вопросу о национальностях и „автономизации“». Сперва была запущена только она[540].

Политбюро ознакомилось. И оказалось… в полном тупике. Работа была антисталинской, но по своей сути совершенно нелепой. Тем более в обстановке апреля 1923 г., когда и проект «автономизации», и «грузинское дело» давно были вчерашним днем. Спорили и рядили, что же делать с документом. Однако Фотиева подтверждала, будто это писалось для съезда. И было решено все же огласить работу. Но не на пленарном заседании, а на заседаниях по фракциям. Смысл подобной оговорки был в том, что статья доводилась только до делегатов съезда и оставалась секретной для гостей, представителей иностранных компартий и журналистов — которые допускались на пленарные заседания. И «бомба» не сработала. Протоколы и резолюции свидетельствуют, что ленинская работа вызвала отнюдь не возмущение «шовинизмом» Сталина и Дзержинского, а немалое удивление. Тем, что вновь поднимались проблемы, которые уже были преодолены. Нападки на Сталина и Дзержинского выглядели непонятными и необоснованными. Совершенно неожиданным для делегатов стал русофобский тон статьи. А уж тем более поощрение национализма «малых наций» — в партии такого никогда не допускалось. Общее впечатление примерно соответствовало словам Сталина:

• Предыдущая
• 135/146
• Следующая