Заколдованная Элла - Ливайн Гейл Карсон - Страница 3

– Нет, конечно, я хотела, чтобы никто меня не ждал, – сказала я: вот было бы хорошо, если бы и отец ушел со всеми.

– Я все про тебя знаю, – объявил Чар еще через несколько шагов.

– Правда? Откуда?

– Наша кухарка встречается с вашей кухаркой на рынке. И перемывают нам кости. – Он покосился на меня. – А ты – ты много обо мне знаешь?

– Нет. – Мэнди никогда ничего не говорила. – А ты?

– А я знаю, что ты умеешь подражать чужим повадкам, прямо как леди Элеонора. Один раз ты передразнила вашего старшего лакея, так он сам не понял, ты это или он. Ты сочиняешь волшебные сказки и вечно все роняешь и обо все спотыкаешься. А однажды разбила целый сервиз.

– Я поскользнулась на льду!

– На колотом льду, который сама же и рассыпала. – Он засмеялся. И смех этот был добрый – не надо мной, а над смешной историей.

– Случайно! – возмутилась я. Но тоже улыбнулась – дрожащей улыбкой, ведь я совсем недавно плакала.

Мы дошли до отца, он поклонился:

– Благодарю вас, ваше высочество, что вы составили компанию моей дочери.

Чар поклонился в ответ.

– Пойдем, Элеонора, – сказал отец.

Элеонора… Меня в жизни не называли полным именем. Элеонора – это мама. И всегда будет мама.

– Элла. Я Элла, – сказала я.

– Ну, Элла так Элла. Пойдем, Элла.

Он еще раз поклонился принцу Чарманту и забрался в карету.

Мне пора было идти. Чар подсадил меня. Я не знала, как положено – дать ему руку или позволить поддержать под локоть. В итоге он взял меня выше локтя, а мне пришлось другой рукой схватиться за дверцу кареты, чтобы не упасть. А когда Чар закрыл дверцу, я подобрала юбку – и раздался громкий треск. Отец поморщился. Я посмотрела в окно и увидела, что Чар опять смеется. Поглядела на юбку – на шесть дюймов выше подола красовалась огромная дыра. Даже Берта нипочем не сумеет зашить ее так, чтобы не было видно.

Я отодвинулась подальше от отца. Он уставился в окно.

– Хорошо получилось. Весь Фрелл пришел – по крайней мере, все заметные люди, – проговорил он, словно речь шла не о маминых похоронах, а о бале или турнире.

– Ничего хорошего. Было ужасно, – буркнула я. Разве мамины похороны могут быть хорошими?

– Принц к тебе благоволит.

– Он любил маму.

– Твоя мать была красавица. – В его голосе прозвучало сожаление. – Печально, что ее больше нет.

Натан щелкнул кнутом, и карета тронулась.

Когда мы вернулись в усадьбу, отец приказал мне переодеться в чистое и поскорее возвращаться, чтобы встречать гостей с их соболезнованиями.

В моей комнате царили мир и покой. Все было в точности так, как до маминой смерти. Птички на покрывале резвились среди листвы в своем уютном вышитом мирке. На туалетном столике лежал мой дневник. Подруги детства – тряпичная кукла Флора и деревянная кукла Розамунда в платье с семью воланами – устроились в своей корзинке.

Я села на кровать, борясь с порывом тут же исполнить отцовский приказ, переодеться и бежать вниз. Мне страстно хотелось посидеть в привычной комнате на привычной кровати и хоть немного успокоиться, но в голове вертелось только одно: отец велел переодеться.

Как-то раз я подслушала, как Берта говорит Мэнди, что, мол, отец только с виду человек, а внутри у него прах пополам с монетами и еще здоровенный мозг.

Но Мэнди с ней не согласилась.

– Нет, он самый настоящий человек. Только люди могут быть такими самовлюбленными – не то что феи, гномы или эльфы.

Я сопротивлялась одеванию целых три минуты. Это была моя жестокая игра – пытаться разрушить чары, смотреть, сколько я смогу выстоять в борьбе с необходимостью исполнить приказ. В ушах у меня жужжало, пол накренился – я испугалась, что вот-вот свалюсь с кровати. Вцепилась в подушку – даже руки заболели, – словно подушка держала меня, словно якорь, и помогала не слушаться.

На секунду мне показалось, будто сейчас я просто разорвусь на тысячу клочков. Я встала и шагнула к шкафу. И все тут же прошло.

Отец, конечно, имел в виду другое траурное платье, но я надела мамино любимое. Мама говорила, травянисто-зеленый оттенок подчеркивает цвет моих глаз. Я-то считала, что в этом платье я вылитый кузнечик – тощий, угловатый кузнечик с человеческой головой и прямыми волосами.

Зато платье было не черное. Мама терпеть не могла черную одежду.

Парадная зала была набита людьми в черном. Отец тут же подошел ко мне.

– Это моя девочка, Элеонора-младшая, – громко сказал он. И. повел меня дальше, шепча мне на ухо: – В этом платье ты вылитая лесная полянка. А должна быть в трауре. Все решат, что ты совсем не скорбишь по…

Тут меня сзади обхватили две пухлые руки, обтянутые черным атласом.

– Бедное дитя, мы стра-а-ашно тебе сочувствуем! – Голос был сладкий-пресладкий. – Ах, сэр Питер, как ужасно, что мы видимся по такому печальному случаю! – Меня крепко стиснули еще раз и только потом отпустили.

Это оказалась высокая полная дама с густыми длинными локонами медового цвета. Лицо у нее было белое, будто тесто, с двумя пятнами румян на щеках. Рядом стояли две ее уменьшенные копии, только без румян. Та, что помладше, не унаследовала и роскошных волос матери – ее жидкие кудряшки облепляли голову, словно приклеенные.

– Это ее сиятельство Ольга, – сказал отец, прикоснувшись к руке высокой дамы.

Я сделала книксен и случайно толкнула младшую девочку.

– Прошу прощения, – сказала я.

Она не ответила и даже не пошевелилась – глядела на меня, и все.

– Это ваши очаровательные дочери? – продолжал отец.

– Мои сокровища. Это Хетти, а это Оливия. Через несколько дней они уедут в пансион для благородных девиц.

Хетти была постарше меня года на два.

– Рада нашей встрече, – улыбнулась она, показав крупные передние зубы. И протянула мне руку – будто рассчитывала, что я поцелую ее или склонюсь над ней.

Я растерянно уставилась на Хетти. Она опустила руку, не переставая улыбаться.

Оливией звали ту, которую я толкнула.

– Приятно познакомиться, – слишком громко сказала она.

Мы с ней были примерно одних лет. Между бровей у нее залегли складки – словно она постоянно хмурилась.

– Утешьте Элеонору в ее горе, – велела дочерям ее сиятельство Ольга. – Мне нужно поговорить с сэром Питером.

Она взяла отца под руку, и они отошли.

– Мы тебе очень сочувствуем, – заявила Хетти. – Когда ты разревелась на похоронах, я сразу подумала: «Ах, бедняжка!»

– Зеленый – не траурный цвет, – добавила Оливия.

Хетти оглядела залу.

– Красивое убранство, почти как во дворце, – надеюсь, я скоро там поселюсь. Наша матушка Ольга говорит, твой отец очень богат. Говорит, он из ничего деньги делает.

– Из воздуха, – уточнила Оливия.

– Наша матушка Ольга говорит, твой отец был беден, пока не женился на твоей матери. Наша матушка Ольга говорит, леди Элеонора и до замужества была богата, но твой отец сделал ее еще богаче.

– Мы тоже богатые, – сказала Оливия. – Богатство – большое счастье.

– Покажи нам дом, пожалуйста, – попросила Хетти.

Мы пошли наверх, и Хетти потребовалось везде совать свой нос. Она открыла платяной шкаф в маминой спальне, не успела я и слова сказать, и провела рукой по всем маминым платьям. А когда мы вернулись в залу, она провозгласила:

– Сорок два окна, и в каждой комнате по камину. Каждое окно, наверное, стоило целый сундук золотых джеррольдов!

– Хочешь, расскажем про нашу усадьбу? – предложила Оливия.

Мне было все равно, где они живут, да хоть в дупле.

– Приезжай к нам в гости, сама все увидишь, – сказала Хетти в ответ на мое молчание.

Рядом с нами был стол, уставленный блюдами с угощением – от зажаренного целиком оленя с рогами, увитыми плющом, до сдобных печеньиц, крошечных и кружевных, как снежинки. Я удивилась – когда Мэнди успела столько наготовить?

– Хотите перекусить?

– Да… – буркнула Оливия, но сестрица оборвала ее: