Заколдованная Элла - Ливайн Гейл Карсон - Страница 1

Эта дурочка фея Люсинда и не собиралась меня проклинать. Хотела наградить волшебным даром. Весь первый час своей жизни я рыдала так безутешно, что мой рев навел ее на «блестящую» мысль. Фея сочувственно покивала маме и притронулась к моему носу.

– Мой дар – послушание. Элла будет всех слушаться. Не плачь, дитя мое.

Я перестала плакать.

Отец, как всегда, уехал по своим торговым делам, зато дома была наша кухарка Мэнди. Они с мамой страшно перепугались, но сколько ни втолковывали Люсинде, что за медвежью услугу она мне оказала, эта тупица так ничего и не поняла. Я частенько представляла себе, как они спорят: у Мэнди на лице проступили все веснушки, буйная седая шевелюра растрепалась, двойной подбородок колышется от злости, а мама напряженно застыла – каштановые кудри еще влажные от пота после родов, и смех в глазах погас.

Люсинду я при этом себе не представляла. Я же не знала ее в лицо.

Снимать проклятие она отказалась.

До меня дошло, какой это кошмар, в день, когда мне исполнилось пять лет. Этот день прямо стоит у меня перед глазами: Мэнди пересказывала мне эту историю тысячу раз.

– На твой день рождения, – начинает она, – я испекла прекрасный торт. Шесть коржей!

Наша старшая горничная Берта сшила мне нарядное платье.

– Темно-темно-синее с широким белым поясом. Ты уже тогда была маловата ростом для своих лет, да еще с белым бантом в черных волосах и с разрумянившимися щечками – ну вылитая фарфоровая кукла!

Посередине стола стояла ваза с цветами, которые собрал Натан, наш лакей.

Мы все сидели за столом (отец, само собой, уехал по делам). Я была в восторге. Я же видела, как Мэнди печет торт, Берта шьет платье, а Натан собирает цветы.

Мэнди разрезала торт. А потом положила кусок мне на тарелку и сказала не подумав:

– Ешь.

Первый кусок был невероятно вкусный. Я мигом его доела и была страшно довольна. Тогда Мэнди отрезала второй. Он дался уже не так легко. Больше мне торта не положили, но я чувствовала, что обязана съесть еще. И воткнула вилку в торт на блюде.

– Элла, что ты делаешь?! – возмутилась мама.

– Вот поросенок, – рассмеялась Мэнди. – У нее день рождения, госпожа. Пусть ест сколько хочет.

И положила мне еще кусок.

Меня замутило, я испугалась. Почему мне не остановиться?

Каждый глоток был как пытка. Каждый кусок тяжко ложился на язык, и я с усилием проталкивала его внутрь, словно липкий ком засохшего клея. Я заплакала – но все ела и ела.

Мама первая поняла, что происходит.

– Элла, перестань есть, – велела она.

Я перестала.

Помыкать мной мог кто угодно – стоило лишь отдать мне приказ. Только это должен был быть именно приказ, например: «Надень шарфик» или «А сейчас ты должна идти спать». Просьбы и пожелания на меня не действовали. Фразы вроде «Я бы хотела, чтобы ты надела шарфик» или «Уже пора спать, тебе не кажется?» я могла безнаказанно пропустить мимо ушей. Но против приказа я была бессильна.

Если бы кто-нибудь приказал мне пропрыгать на одной ножке сутки напролет, мне бы пришлось послушаться. Между прочим, прыгать на одной ножке – не самый скверный приказ. Прикажи мне кто-нибудь, чтобы я отрезала себе голову, я бы отрезала.

Моя жизнь была полна опасностей.

Когда я подросла, то научилась слушаться приказов не сразу, однако каждый миг дорого мне стоил – я задыхалась, меня тошнило, голова шла кругом, все болело… Долго продержаться мне не удавалось никогда. Даже несколько минут оборачивались пыткой.

У меня была фея-крестная, и мама просила ее снять заклятие. Однако фея-крестная сказала, что снять его может только сама Люсинда. Правда, добавила она, чары, возможно, удастся разрушить и без помощи Люсинды, но не сейчас.

Как – я не знала. Я даже не знала, кто, собственно, такая моя фея-крестная.

Проклятие Люсинды сделало меня не кроткой, а, наоборот, жутко своенравной. Хотя, возможно, это у меня от природы.

Мама никогда не отдавала мне строгих распоряжений. Отец о проклятии не знал, да и видел меня так редко, что особенно ничего не приказывал. А вот Мэнди любила покомандовать. По доброте душевной и «ради твоего же блага». «Оденься потеплее, Элла». Или «Подержи миску, лапочка, пока я взбиваю яйца».

Эти команды мне не нравились, хотя и вреда от них не было. Миску я держала, но при этом бегала по всей кухне, а Мэнди приходилось гоняться за мной. Она называла меня проказницей и пыталась подловить – отдавала более точные распоряжения, – а я в ответ придумывала новые уловки. Вот и получалось, что, когда мы с ней делали что-то вместе, это частенько сильно затягивалось, особенно если мама, хохоча, принималась подкалывать нас по очереди.

Кончалось все хорошо: или я все-таки решала сделать, как Мэнди велит, или Мэнди меняла гнев на милость и просила, а не приказывала.

Если Мэнди по рассеянности отдавала мне распоряжение, а я понимала, что она это не всерьез, я спрашивала: «Это обязательно?» И она всегда задумывалась над своими словами.

Когда мне было восемь лет, у меня была подружка по имени Памела, дочка одной нашей служанки. В один прекрасный день мы с ней торчали в кухне – смотрели, как Мэнди готовит марципаны. Мэнди отправила меня в кладовку принести еще миндаля, а я вернулась с двумя орешками – и все. Тогда она велела мне сходить еще раз и уже точнее объяснила, что ей нужно, и тут уж я выполнила указания, но мне все равно удалось потянуть время и позлить ее.

Потом, когда мы с Памелой побежали в сад поесть марципанов, она спросила, почему я сразу не послушалась Мэнди.

– Терпеть не могу, когда она командует, – сказала я.

– А я всегда слушаюсь старших, – надменно ответила Памела.

– Тебе необязательно, вот и слушаешься.

– Еще как обязательно, а то папа меня нашлепает.

– У меня совсем другое дело. Меня заколдовали.

Я страшно загордилась: это прозвучало так веско. Колдовство было редкостью. Феи не разбрасывались чарами направо и налево и людей не заколдовывали – кроме Люсинды, конечно.

– Как Спящую красавицу?!

– Да, только мне не придется проспать сто лет.

– А что на тебе за чары?

Я рассказала.

– Если кто-нибудь что-нибудь тебе прикажет, ты послушаешься? Даже меня?!

Я кивнула.

– Можно, я попробую?

– Нет!

Такого я не предусмотрела. И сменила тему:

– Давай наперегонки до калитки!

– Ладно, только я приказываю тебе проиграть!

– Тогда я не хочу наперегонки.

– Я приказываю тебе бежать со мной наперегонки и проиграть!

Мы побежали. Я проиграла.

Мы собирали ягоды. Мне пришлось отдавать самые спелые и сладкие Памеле. Мы играли в красавицу и чудовище. Я была чудовищем.

Не прошло и часа после моего признания, как я стукнула Памелу. Она расплакалась, из носа у нее пошла кровь.

В тот день нашей дружбе пришел конец. А мама нашла для матери Памелы другое место – подальше от нашего города под названием Фрелл.

Мама наказала меня за рукоприкладство, а потом отдала один из своих редких приказов: никогда никому не говорить о проклятии. Правда, я бы все равно не стала. Уже поняла, что надо быть осторожной.

Когда мне было почти пятнадцать, мы с мамой простудились. Мэнди кормила нас лечебным супом – морковка, порей, сельдерей и волоски из хвоста единорога. Очень вкусно, только неприятно смотреть, как плавают среди овощей длинные желтовато-белые волоски.

Поскольку отец снова уехал, мы с мамой ели суп у нее в постели. Если бы отец был дома, я бы вообще не заглядывала к маме в комнату. Отец не любил, когда я попадалась ему на глаза, – он говорил, что я вечно кручусь под ногами.

Я глотала суп вместе с волосками – ведь Мэнди так велела, – хоть я и корчила брезгливые гримасы и в тарелку, и в спину удалившейся Мэнди.