Ветеран Цезаря - Остроменцкая Надежда Феликсовна - Страница 34

• Предыдущая
• 34/35
• Следующая

— Название корабля, имя кормчего? — выпалил мой мучитель. — Ну! Быстрее! На каком корабле прибыл в Мессану?

Только теперь я понял, где нахожусь. Корабль лишь обогнул остров. Я по-прежнему во владениях Верреса. То, что я принимал за мыс бухты, оказалось берегом Италии. Между мной и Италией — пролив. Вот почему здесь такое сильное течение.

— Ага! Молчишь! — злорадно выдохнул легионер.

Что я мог сказать?

Каждое утро открывалась обитая железом калитка, пропуская «Пастуха». Так мы, узники, называли начальника тюрьмы Фундания Секунда. Это был человек в преклонных летах, с коротко остриженной седой головой. Такая же седая щетина выступала на изрезанном морщинистом лице.

— Ну, как мои овечки? — обращался он к нам с дружелюбием, не соответствовавшим его суровой внешности. — Не разбежались? Раз, два, три… — все пять голов. Афинский купец, скифский князь, фракийская образина, глухая тетеря, римский гражданин.

Он засмеялся беззубым ртом. Этот набор кличек, в ряду которых имелось и моё звание, был действительно смешон.

Тюремщик питал ко мне своего рода слабость. Я охотнее всех выслушивал его притчи, которых он знал бесчисленное множество. Одна из них мне показалась любопытной.

— Вижу, что ты не из их компании, — сказал мне как-то Пастух, показав на пленных спартаковцев. — И выговор у тебя другой, и обращение. Будь моя воля, я бы тебя выпустил. Но мне приказано: «Вот тебе, Фунданий, пять голов. Стереги!» Хочешь, я яблоками угощу? Здешней породы. Таких в твоём Брундизии нет.

— Принеси мне лучше свиток папируса и тростник, — попросил я.

— Ты что, и писать умеешь?

В тоне его голоса чувствовались зависть и удивление.

— Научили! — отозвался я.

— А я с шестнадцати лет служил под орлами. Всю науку прошёл. — Он стал отсчитывать на пальцах: — Бросать копьё, метать камни из пращи, колоть чучело, ходить в строю, рыть ров, возводить вал, переплывать реки, носить тяжести. Это я умею. А вот писать не научили. А что ты описывать будешь? — спросил он меня после паузы.

— Свою жизнь.

Пастух покачал головой. Кажется, он не верил, что буквы могут служить для такого сложного и большого дела, как жизнь. Ведь на своём веку он не видел ни одного свитка. Единственным грамотеем был для него легионный писарь.

Моя жизнь. Она как на ладони. Я вспоминал каждую тропинку, по которой шёл, всех, кто мне встретился на пути. Отец и мать, Валерий, Диксип, Цезарь, Лувений, Цицерон и Веррес. Моя Формиона! Нет, я тебя не забыл. Ты помогла найти путь к Спартаку. Другие назовут это предательством, изменой. Но я знаю, что не ошибся. И ты меня поймёшь, Формиона!

В тюрьме я нашёл неожиданное объяснение болтовне грека, выдавшего меня страже. Оказалось, что Спартак и его войско были загнаны Крассом на крайнюю оконечность Сицилии — Бруттий. Дальше некуда было отступать. Красс перерезал перешеек рвом. Обо всём этом я узнал на третьи нундины моего заточения. В первое время товарищи по несчастью относились ко мне с недоверием. Оно сквозило в их косых и презрительных улыбках. Недоверие можно было легко понять. Я ведь называл себя римским гражданином. Я требовал, чтобы меня немедленно выпустили, и угрожал вмешательством своих римских друзей. Я не мог даже намекнуть, что связан со Спартаком через Лувения.

Мне стоило немалых усилий добиться откровенности этих несчастных. Может быть, решающим оказалось то, что я ни о чём не спрашивал, ничем не интересовался.

Внимая бесхитростным рассказам спартаковцев, я пережил самые прекрасные и высокие мгновения своей жизни. Я проделал вместе с ними великий поход через всю Италию — от Везувия до Мутины. Я видел, как бежали закованные в железо легионы. Гудела земля. Победный вопль заглушал звуки римских труб. Тысячи невольников, ломая цепи, вступали в отряды. Была ли среди них моя Формиона? Свобода распахнула перед победителями заснеженные перевалы Альп. Можно было вздохнуть всей грудью. Но Спартак повернул на юг. Мог ли он наслаждаться свободой, если знал, что тысячи рабов томятся в Сицилии? Мне было известно большее. Ещё с Везувия Спартак отправил Лувения в Сицилию. Каким надо было обладать умом, чтобы предвидеть за несколько месяцев ход событий, чтобы идти к Альпам, а думать о Сицилии!

Почему же не удалась переправа? Спартака обманули пираты. Они взяли золото, но не прислали кораблей.

Теперь я был уверен, что, ведя переговоры с фракийцем, пираты выполняли поручение Верреса. Спартак был обманут. Но кому могло прийти в голову, что пираты и римский наместник в сговоре и действуют заодно?

Спартак оказался в ловушке. Но он не падал духом. Он приказал рубить деревья и связывать плоты. Он знал, что Лувений в Сицилии, и надеялся на восстание рабов. Но в игре выпали скверные кости. «Жребий брошен!» — так любил говорить Цезарь.

Сегодня Пастух пришёл раньше, чем всегда. Фалеры[72] украшали его грудь.

— Завтра приедет Веррес, — шепнул он мне. — Он разберётся во всём. Ты ведь римский гражданин!

Старый добрый пёс. Ты вырос в мире, построенном на лжи. Тебя обучили словам, давно потерявшим свой смысл. Мы называем римскими всадниками тех, кто никогда не садился на коня, убийц — отцами отечества, пиратов — преторами, нищих — клиентами. Что, по-твоему, римский гражданин? «Тот, кто голосует в комициях». А сколько ему платят за голос? «Тот, кто рождён свободным», — добавишь ты. Но мой сын рождён свободным, а он раб.

И где же твоя свобода, Пастух? Завтра ты поведёшь на казнь их или меня, хочешь ты этого или нет…

Вы ждёте продолжения рассказа о полюбившихся героях… Его не будет. Стиль выпал из руки Надежды Остроменцкой. Она оставила свою повесть неоконченной. Биограф должен быть литератором. Литератор может и не быть биографом. Литератору подчас нет нужды описывать жизнь своих героев от первого вздоха до предсмертного. Но то, что писатель избирает предметом художественного рассмотрения, должно быть художественно.

Надежде Феликсовне Остроменцкой это удалось.

Время действия повести — 70-е годы I века до н. э. Они отмечены знаменательными событиями в жизни римского государства. В 78 году до н. э. умер Луций Корнелий Сулла. Диктатор умер, но диктатура осталась. Однако в римском народе возродилась надежда на возвращение былых свобод.

Нельзя было вернуть тех, кто погиб в результате кампании организованного преследования политических противников — проскрипций. Но многие выдающиеся люди, находившиеся в изгнании, начали действовать. На дальнем Западе поднял оружие талантливый военачальник Гай Серторий, его поддержали свободолюбивые племена Испании. Серторию оказывал помощь царь далёкого Понтийского царства Митридат Евпатор — давнишний и непримиримый противник римлян. Немало тайных сторонников было у Сертория в самом Риме. Они ждали лишь удобного момента для выступления. Но этот момент так и не наступил.

В 73 году до н. э. вспыхнуло и охватило всю Италию восстание невольников под предводительством Спартака. В ужасе перед местью рабов объединились сторонники и противники сулланского режима. Затихли споры. Спартак шагал по Италии, сметая римские легионы.

Очевидцем и порою участником грозных событий тех лет был герой повести — юный Гавий. Его детство прошло в портовом городке Брундизии на Адриатическом побережье Италии. Брундизий был конечным пунктом Аппиевой дороги, которую называли «царицей римских дорог».

Через Брундизий осуществлялась связь Рима с Востоком, поэтому ещё в III веке до н. э. в Брундизий, основанный племенем мессапов, римляне вывели военную колонию.

В 88 году до н. э. жители Брундизия, как и десятков других подобных ему италийских городов, получили права римского гражданства. Перед ними открылись пути деловой активности, которые прежде были монополией римских торговцев, откупщиков налогов, ростовщиков. Как грибы после дождя, возникали компании дельцов, богатевших на грабеже завоёванных Римом земель. Членом такой компании был и отец Гавия, муниципальный римский всадник.

• Предыдущая
• 34/35
• Следующая