Лжец на кушетке - Ялом Ирвин - Страница 4

Не слишком ли много я значил для нее? Нет, доктор Лэш, терапевт не может значить для пациента слишком много в самом начале терапии. Даже Фрейд пользовался стратегией замены психоневротического состояния на невроз переноса – это эффективнейший способ, помогающий взять под контроль деструктивные симптомы.

Это привело вас в замешательство. Ну что обычно происходит, когда пациент становится одержим терапевтом? Он подолгу размышляет над каждым сеансом, ведет бесконечные воображаемые диалоги с терапевтом между сеансами. Со временем на место симптомов приходит терапия. Иными словами, пациентом перестают управлять внутренние невротические факторы, и он начинает меняться под воздействием требований терапевтических отношений.

Нет, спасибо, кофе достаточно, Эрнест. Но вы не обращайте внимания, пейте. Вы не возражаете, если я буду называть вас Эрнестом? Хорошо. Итак, чтобы добиться результатов, я решил воспользоваться ее состоянием. Я сделал все, что мог, чтобы стать для нее максимально значимым. Я отвечал на все без исключения вопросы о своей жизни, я поддерживал то, что было в ней позитивного. Я рассказывал ей, насколько она умна и красива. Я ненавидел то, что она делает с собой, и прямо, без обиняков ей об этом заявлял. Мне было нетрудно: все, что от меня требовалось, – говорить правду.

Вы спрашивали меня, какой методикой я оперировал. Может, лучшим ответом на этот вопрос будет следующее: я говорил правду. Со временем я стал играть более важную роль в ее фантазиях. Она подолгу рассказывала о своих фантазиях, касающихся нас обоих, – как мы просто проводим время вместе, обнимаемся, я играю с ней, словно с ребенком, кормлю ее. Однажды она принесла в кабинет баночку желе «Jell-O», ложку и попросила меня покормить ее, что я и сделал, вызвав бурную радость.

Звучит вполне невинно, правда? Но я знал, еще в самом начале, что за всем этим неясно вырисовывается тень. Я знал это, я знал это, когда она рассказывала, как она возбудилась, когда я кормил ее. Я знал это, когда она рассказывала о том, как она подолгу плавает в каноэ, по два-три дня в неделю, только чтобы побыть в одиночестве, плыть по воде и наслаждаться фантазиями обо мне. Я знал, что рискую, но это был просчитанный риск. Я хотел позволить сформироваться позитивному переносу, который мог бы впоследствии использовать для борьбы с ее саморазрушительными тенденциями.

И через несколько месяцев я стал играть такую большую роль в ее жизни, что получил возможность добраться до ее патологии. Для начала я занялся вопросами жизни и смерти: ВИЧ, сцены в барах, шоссейный ангел милосердия, практикующий оральный секс. Она сдала кровь на ВИЧ – отрицательная реакция, слава богу. Я помню, как мы в течение двух недель ждали результатов анализа. Надо сказать, что переживал я не меньше ее.

Вам когда-нибудь приходилось работать с пациентом, ожидающим результатов анализа на ВИЧ? Нет? О Эрнест, этот период ожидания – непаханое поле возможностей. Вы можете использовать его для того, чтобы провести по-настоящему серьезную работу. Несколько дней пациенты проводят лицом к лицу со своей собственной смертью, возможно, первый раз в жизни. В это время вы можете помочь им исследовать список приоритетов и внести в него изменения, сделать основой их жизни то, что имеет реальное значение. Я иногда называю это терапией экзистенциального шока. Но не в случае Белль. Ее это не беспокоило. Просто отказывалась верить. Как и большинство пациентов, склонных к саморазрушению, она была уверена в собственной неуязвимости – умереть она могла лишь от собственной руки.

Я рассказал ей о ВИЧ, о герпесе, которого, что удивительно, у нее тоже не оказалось, о безопасном сексе. Я рассказал ей о более безопасных местах, где можно подцепить мужчину, если уж ей обязательно надо это сделать: теннисные клубы, собрания Ассоциации родителей-учителей, читальные залы книжных магазинов. Белль была неподражаема, она была способна назначить тайное рандеву совершенно незнакомому красавцу за каких-то пять-шесть минут, причем в десяти футах могла в этот момент находиться ничего не подозревающая жена. Должен отметить, я завидовал ей. Большинство женщин не ценят свое счастье в этом плане. Можете представить себе мужчину – особенно такую старую развалину, как я, – проделывающего что-то подобное с такой легкостью?

Поразительным качеством Белль при всем том, о чем я уже рассказал вам, была ее абсолютная честность. На первых двух сеансах, когда мы решали, что будем работать вместе, я поставил основное условие терапии – стопроцентная честность. Она должна была сообщать мне обо всех значимых событиях, происходящих в ее жизни: употребление наркотиков, импульсивные сексуальные выходки, порезы, рвота, фантазии – обо всем. Иначе, сказал я ей, мы только потратим время зря. Но если она делится чем-то со мной, то может с полной уверенностью рассчитывать на меня – я помогу ей справиться с этим. Она дала мне это обещание, и мы скрепили этот контракт церемонным рукопожатием.

И, насколько мне известно, она свое обещание сдержала. На самом деле это было частью моего метода, потому как, если бы в течение недели произошли какие-либо серьезные срывы, например, она порезала себе руки или отправилась в бар, я бы проанализировал их до мельчайших подробностей. Я настоял бы на глубоком и длительном исследовании всех происшествий, имевших место незадолго до срыва. «Прошу вас, Белль, – говорил я, – я должен услышать все, что происходило до этого, все, что может помочь нам понять, почему это произошло: как вы провели утро, о чем вы думали, что чувствовали, о чем мечтали». И Белль оказывалась припертой к стенке: она хотела поговорить о множестве других вещей, и ей ужасно не нравилось тратить значительную часть сеанса на подобные разговоры. Только это помогало мне держать ее импульсивность под контролем.

Инсайт? Не самый частый гость в терапии Белль. О, она начала понимать, что чаще всего ее импульсивным срывам предшествует ощущение омертвелости и опустошенности и что риск, порезы, секс, кутежи были попыткой заполнить себя чем-то или вернуть себя к жизни.

Но чего Белль никак не могла понять, так это абсолютной бесплодности этих попыток. После каждой из них наступал обратный эффект, так как далее следовало появление острого чувства стыда и новые, более отчаянные – и более саморазрушительные – попытки почувствовать себя живой. Белль с каким-то невероятно бестолковым упорством не желала понимать, что ее поведение влечет за собой определенные последствия.

Так что на инсайт надеяться не приходилось. Мне нужно было предпринять что-то другое, и я испробовал все, что есть в книгах и чего в них нет, чтобы сдержать ее импульсивность. Мы составили список ее самодеструктивных видов поведения, и она дала согласие не совершать ничего из того, что записано в этот список, не позвонив предварительно мне и не предоставив мне шанс отговорить ее. Но звонила она редко, потому что не хотела посягать на мое личное время. Где-то в глубине души она была уверена, что моя преданность на самом деле ничего не стоит, что я скоро устану и избавлюсь от нее. Мне никак не удавалось ее переубедить. Она просила дать ей какое-нибудь конкретное напоминание обо мне, чтобы она могла иметь его при себе. Это помогло бы ей контролировать себя. «Выберите что-нибудь из того, что есть в офисе», – сказал я ей. Она сняла с моей куртки шейный платок. Я отдал платок ей, но перед этим написал на нем слова, представлявшиеся мне важными:

Мне кажется, что я мертва, и я причиняю себе боль, чтобы почувствовать, что я жива.

Я бесчувственна, и я иду на риск, подвергаю себя опасности, чтобы чувствовать, что я живу.

Я чувствую опустошенность, поэтому я пытаюсь заполнить себя наркотиками, едой, спермой.

Но это всего лишь короткие передышки. Все кончится тем, что мне будет стыдно, – и я буду еще более мертвой и опустошенной.

Я наказал Белль медитировать на этот платок каждый раз, когда у нее будут возникать деструктивные импульсы.