Город мелодичных колокольчиков - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 13
- Предыдущая
- 13/183
- Следующая
Ило и Заза на миг опешили, слова Саакадзе обожгли их, словно в лицо им бросили горсть раскаленных углей. Ило устремил взор к синеватому потолку, обдумывая подобающий ответ ненавистному. А Заза, оскорбленный презрением Георгия Саакадзе, озлобился:
— Хотя я и покинул навсегда отца, все же горжусь тем, что он ни разу не покидал Картли, не приводил ни персов, ни турок.
— Как осмелился ты, Заза, произнести такое?! Даже враги с трепетом упоминают имя Моурави! И что знаешь ты о нашей Картли?! — вскрикнула Магдана, не в силах сдержать гнева. — Ты, как лживый святоша, осуждаешь всех, а забыл, что не только сам оставил Марабду, но и заботливо унес половину фамильных ценностей. Хорошо, что другая половина была укрыта неизвестно где.
Насмешливо взирали «барсы» на молодых Барата.
Опомнились князья, боязливо стали следить за «барсами», готовые выскочить за дверь. Разодетые, они напоминали огромных сверкающих жуков, но навряд ли владели клинком и конем, без чего ценность их голов, по мнению «барсов», разнялась ценности соломы.
— К справедливому гневу княжны и я хочу добавить такое, — почти мягко начал Дато. — Князю Шадиману незачем было скакать за персами и турками: дальновидные правоверные сами охотно на его зов приходили и за высокую плату, вернее, за предоставленное им право грабить царство, возводили царей на трон по вкусу княжеского сословия, ибо в полном выигрыше оставался Шадиман Бараташвили, ибо вместо царя сам царствовал. Выходит, князь Шадиман приглашал врагов, а Георгий Саакадзе гнал их по дороге смерти. И еще выходит, князья набивали народным золотом хурджини врагов, а заодно и свои, а Моурави ради расцвета Картли высыпал золото из хурджини, отнятых в битвах у врагов. Ты же, князь Заза, что в это время делал? Не то же самое, что и твой младший брат?
— Именно то, — засмеялся Папуна: — лежал посередине, пока князья и азнауры, каждый к себе, тянули одеяло.
— Я бы их полтора часа за такое лежание по…
— Стой, Димитрий, я не напрасно с князьями разговор веду! — Саакадзе зашагал по «залу приветствий» и круто остановился около Заза. — У тебя есть сыновья?
— Двое… — снова опешил князь.
— Какое же ты имеешь право лишать их навсегда родины?
— Но они родились здесь.
— Выходит, твое отечество — Турция?! Молчишь! И должен молчать, ибо полчаса назад посмел намекнуть, будто я туркам предался.
— Нас вынудил отец.
— Отец, а не Картли! А меня — Картли, которую я обязан защищать от князей-шакалов. Знай и ты, князь: тот не человек, не витязь, кто бросает родину, и, как клещ, присасывается к телу чужого царства. Ты не смеешь лишать детей отечества! Это позор для грузина!
— Значит, Моурави, хоть я и князь, но должен вернуться в Картли? Зачем? Чтобы воевать с азнаурами? — Заза высокомерно взглянул было на «барсов» и почувствовал, что кровь отхлынула от его щек.
— Моим «барсам» ты очень нравишься, князь, не опасайся, — с едва уловимой иронией проговорил Саакадзе. — И вообще, азнауры, и их враги, даже самые отчаянные князья, не всегда во вражде. Не раз они откладывали вражду и объединялись, дабы общими силами дать отпор врагу. При царе царей Тамар Грузия простиралась от Никопсы до Дербента и жителей было тысячи тысяч. Но враги растаскали наши земли, как крысы халву, захватили ценности, разграбили города, разрушили творения зодчих, превратили в пепел деревни, обесчестили женщин, истребили население. Как же вы, сыны многострадальной Грузии, можете спокойно на такое взирать?
С изумлением внимали грозным словам Георгия Саакадзе два Барата, они как-то съежились и упорно хранили молчание.
У Димитрия нервно подергивалась рука, Пануш и Матарс, по тайному знаку Саакадзе, не спускали с него глаз, хотя им самим хотелось надавать тумаков двум петухам, дерзким от глупости и заносчивым от чужого богатства.
— Я еще такое скажу, — нарушил неловкую тишину Дато. — Против или за, но, ради сатаны, деритесь, не болтайтесь под ногами. Таких беглецов, как вы, немало, и они пользуются у грузинского народа большим презрением, чем самый свирепый князь.
Видя, что надменность и кичливость следовало оставить по ту сторону Мозаичного дворца, Ило старался придать своим словам иную окраску. Изумило Барата предложение Моурави и Дато, так, словно его вынуждали покинуть благодатный оазис и погрузиться по шею в раскаленный песок.
— Так что же, Моурави, и вы, благородные азнауры, уговариваете нас вернуться в Картли?! Бросить здесь богатство, тень золотой пальмы, высокое положение и…
— Богатство?! — Дато от души рассмеялся. — А разве вы богаты? Тень золотой пальмы только тень! А вам неведомо разве, каким богатством приманивал Непобедимого к себе шах Аббас? Почему не подумали, ради кого бросил Моурави, на которого вы сейчас замахнулись булавкой своих скудных мыслей, сказочные дворцы, хранилище с золотом, кувшины с драгоценностями? Ради кого презрел он почет всего Ирана, восхищение Востока?
— И еще добавлю, — хмуро начал Ростом, опустив свою тяжелую руку на плечо Димитрия, беспрестанно вспыхивающего, — когда посланник римского папы Пьетро делла Валле уговаривал Великого Моурави уйти в Рим воевать за католическое царство, за что сулил корону Северной Африки, то Георгий Саакадзе из Носте такое ответил: «Золото топтал мой конь, слава лежит на острие моего меча. В моей стране мало золотых изваяний, нет изумрудного моря, мало мраморных дворцов, больше серого камня, но это моя страна — родившая меня, вдохнувшая в мою душу отвагу, а в мысли — ярость любви и ненависти!» Вот так, князья, а не иначе ответил Георгий Саакадзе из Носте чужеземцу из богатой страны.
Элизбар тщетно старался уловить на лицах двух отпрысков Шадимана хоть проблески смятения. Нет, они оставались холодными, и искры призыва гасли в них. В сердцах он сказал:
— Не пристало вам, сыновьям князя Шадимана, кичиться чужим дворцом и лишней куладжей.
— И еще не пристало полтора года униженно выпрашивать милость у султана. Лучше веселитесь без отдыха, прыгайте вокруг золотой пальмы, тестя радуйте.
— Почему только тестя? — осведомился Гиви. — На подобной пальме еще попугаи сидят.
Барата так наклонили головы, будто почувствовали себя быками, готовыми вскинуть простодушного «барса» на рога. Матарс не хотел шутить, он гордо поправил черную повязку и сверкнул одним глазом.
— Все равно, князья, сколько бы золотых монет и драгоценных камней ни сыпали на вас щедрые чужеземцы, вы всегда будете у них гостями и никогда хозяевами.
— Гостей бараны не любят, их три дня для гостей режут, — начал Гиви.
— А на четвертый учтиво спрашивают: «Не застоялись ли ваши кони?» — смеясь, подхватил Автандил.
— Э-э, мальчик, с тех пор как мой любимый шах Аббас мне сказал: «Гость хорош, когда вовремя приходит и не забывает вовремя уйти», я больше двух дней нигде не гощу.
Русудан с беспокойством взглянула на Папуна: «Нехорошо, ведь гости подумают — намекаем», — и любезно сказала:
— Это, дорогой Папуна, по-персидски, когда хозяева угощают гостей крапивой, а не персиками. Дареджан, прикажи, дорогая, слугам растянуть новую скатерть.
— Два сына! Ты слышала, моя Русудан? Два воина! — порывисто обернулся Саакадзе. Он посмотрел сквозь разноцветные стекла на притихший сад. — Два сына! Еще могут родиться, а у них тоже родятся. И такое богатство отдать чужой, даже враждебной стране?! Поразмыслите, князья, нас осталось слишком мало; если все грузины начнут разбегаться, — конец царству, конец народу. Разве не гибли более могущественные царства: Финикия, Ассирия, Вавилон? Нет, грузины не допустят исчезновения родины! Грузин должен жить в Грузии, обогащать ее и оберегать от врагов. Тот не человек, кто отворачивается от своей матери, терзаемой коршунами и шакалами.
Заза цеплялся за доводы, как за борт перевернувшегося каюка.
— Но, Моурави, — растерянно пролепетал он, — ты ведь тоже здесь?
— Ошибаешься, я в Картли, ибо все мои помыслы о ней. Я оставил родине в залог мое сердце, наполненное печалью и пламенной любовью к ней. А здесь я ради заработка. Уже сторговался с султаном о плате за… сбор фиников на иранских просторах. Султан хочет восхитить ими франков западных стран.
- Предыдущая
- 13/183
- Следующая
