Базалетский бой - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 52
- Предыдущая
- 52/134
- Следующая
К рокоту труб прибавились удары думбеков. Открыли фонтаны, зажгли разноцветный индусский огонь, и груды роз, соперничая по раскраске с весенней радугой, заполнили замок, напоминая о вечном содружестве лепестков и шипов.
Все нежно улыбались и кололи друг друга глазами. Тысячи камней мерцало на рукоятках и ножнах, словно открылись глубины сказочных гор. Пышный цветник из жемчужин и алмазов на браслетах и ожерельях как бы отрицал кровавые ливни, потрясшие Картли.
Два дня лилось вино в серебряные чаши, кубки, турьи роги. Два дня вспененными водопадами низвергались из уст тамады восхваления доблести княжеских знамен, восхищение неописуемой красотой княгинь и княжон.
А на третье утро, потягиваясь на мягких тахтах, князья мучались раскаяньем.
«Ну, Бараташвили захлебывался восторгом от храбрости Микеладзе, – так ведь обязанность тамады говорить всем приятное! – бесился один. – А я почему, как баран, крутил рогами над скатертью? По-моему, выходило, что Цицишвили только и делает, что спасает Картли от всех врагов».
«Наверно, Шадиман подмешал в вино опиум, – изумлялся другой, – иначе не объяснить, почему я вызывал на поединок каждого, кто осмелится не восхищаться доблестью Палавандишвили. А что сделал этот буйволу подобный князь? Хоть раз вызвался помочь царству войском или монетами? И еще скажу… А впрочем, пусть его ведьма защекочет! Но что выдумает Шадиман сегодня? Вовремя вспомнил!»
– Э-э! В какую яму ты, болтун, провалился? – прикрикнул князь на вбежавшего слугу. – Забыл, что сегодня первый день совещания? Куладжу подходящую приготовь!
«Одно утешение, – натягивая сиреневые цаги, думал Джавахишвили, – не я один спустил с цепи язык. Все же зачем я шакала Арагвского называл витязем княжеств? Вот Мирван Мухран-батони подымал чашу только за процветание владетельных фамилий, за прославление знамен, за умножение замков. Кто может быть против? Умный человек только приятное посулит, и все довольны; а глупый, как этот ястребу подобный Фиран Амилахвари, столько накликал – в хурджини не уложишь, а на деле ухватиться не за что».
Шадиман с трудом подавил тяжелое впечатление. Будто не живые князья, а вылепленные из воска. Веселятся, как лунатики, двигаются, как тени. Ни у кого нет желания овладеть вниманием царя, – напротив, его словно не замечают. И золотого нет ничего, все только позолоченное!.. Хорошо, собрал уста-башей: пусть почетные кресла напомнят князьям об их значении в царстве!
А в покоях Гульшари уже снова звучали песни, звенели чонгури. Гульшари таинственно шептала: «Вот кончатся серьезные дела у князей, и пойдет настоящее веселье». И про себя добавляла: «Смотрите, Метехи был и остался жилищем Багратиони! Все в нем – как при прежних царях».
И действительно, будто ничего не изменилось: княжны скользили в лекури, молодые князья приглядывались к стройным талиям; пожилые, бросая кости на доску нард или на восьмиугольные столики костяные пластинки генджефе, обсуждали события в чужих замках; старые, забравшись на тахту, перебирали четки, шипели на всех вместе и на каждого в отдельности. А молодежь? Чуть не обнималась при всем обществе! И не скупились на слова осуждения и старые и пожилые: то ли было в дни их юности?! Глаз не смели поднять!
Нукери и прислужницы носились с подносами, предлагая шербет со льдом и всевозможные сладости.
– Почему на тахту не ставят? – бурчала старая княгиня Гурамишвили, обиженно надувая толстые губы.
– Правда, разве удобно ловить нугу, как шмеля?
– Может, в гареме у Иса-хана такое видела?
– Нет, в Арша от скуки надумала.
– А не в Метехи от скупости?
– Напрасно думаете, всегда щедростью славилась. Вон князя Тариэля райским яблочком угощает.
– А не персиком ада задабривает?
– Правда, без причины голову откидывает.
– Соскучилась, давно меда не пробовала.
– Ха-ха-ха!..
– Хи-хи-хи!..
– Нато всегда развеселит.
Наутро съезд не открылся, но замок был охвачен сборами. В «саду картлийских царевен» устроил Шадиман пир и чидаоба – борьбу. Князья выставляли сильнейших борцов, защищающих честь знамен своих господ. На зеленой лужайке уже красовался огромный ковер, изображавший погоню всадников за оленем. Музыканты подготавливали дудуки и дапи. Возле ковра толпились нукери, оруженосцы, дружинники, слуги. С минуты на минуту ожидался княжеский поезд. Со стороны Коджорских ворот доносились конский топот и прерывистые звуки рожков.
Шадиман под благовидным предлогом остался в замке. На малый двор беспрестанно въезжали крытые паласами арбы, сопровождаемые амкарами различных цехов. Бесшумно сгружались корзины и хурджини и под наблюдением чубукчи вносились под боковой мраморный свод.
«Зал оранжевых птиц» наполнился стуком аршинов, звяканьем ножниц, гулом голосов. Там повелевали уста-баши и их помощники – мастера игит-баши («сильные голов») и ах-сахкалы («белые бороды»). В поте лица работали амкары, спешили. По воле Шадимана зал съезда готовился принять владетелей.
Прошла еще ночь. В полдень вновь затрубили трубы Картлийского царства. Владетели, величавые и надменные, не слишком быстро, но и не слишком медленно направились в «зал оранжевых птиц». Но когда первые из них переступили порог, то невольно остановились, не давая возможности пройти остальным, внезапно раздались крики изумления, недовольства. Забыв о вежливости, одни владетели стали наседать на других, произошла сутолока. Вновь вошедшие присоединили к общему шуму свои возгласы, воинственные и вызывающие! Что же случилось? Почему такое неудовольствие?
Как почему? Во все предыдущие съезды кресла князей в этом зале расставлялись в раз навсегда установленном порядке. Возвышение имело три ступеньки, в середине трон царя, и по обе стороны от него – княжеские кресла, одной высоты, одинаково обитые фиолетовым бархатом. Кто же виновник происшедшего маскарада? Как кто? Конечно, Шадиман!
Теперь на возвышении остался только царский трон. От него по обе стороны тянулись кресла, образовывая правильный круг, что, по мысли Шадимана, уравнивало владетелей в их достоинстве и правах. Сиденья и спинки кресел были обиты бархатом цвета фамильных знамен, а на спинках вдобавок имелись эмблемы, заменяющие гербы. И вот некоторые из этих священных эмблем, какими бы благими ни были намерения Шадимана, сейчас незаслуженно отдалены от трона царя, а другие, наоборот, незаслуженно приближены.
– О-о-о! Почему первое кресло справа от трона предоставлено Андукапару? И как нагло выглядит лев с крыльями орла, сжимающий золотой меч! И почему наверху корона? Раньше не было! Неужели это проделка взбалмошной Гульшари? А почему кресло Зураба первое слева от трона? На серо-бело-синем поле серебряная гора – это понятно, солнце золотое – тоже понятно: другого цвета не имеет; под ним черная медвежья лапа сжимает золотой меч – это тоже понятно, но почему на горе, освещенной солнцем, сверкает горский трон из льда? Неужели Зураб не оставил сумасбродной мысли присвоить себе одному всех горцев? Шакал! Воистину шакал! А там что! О-о-о! Кресло Фирана! Такое безобидно нарядное! Скудоумный! Больше ничего не мог придумать для своего знамени, кроме светло-серого джейрана, взирающего с темно-коричневой горы на золотую стрелу и серебряное копье! Хорош джейранчик! Втиснулся между вздыбленным тигром Липарита и серым волком Цицишвили! А Ражден Орбелиани даже пожелтел! Вновь доказал, что его предки выходцы из страны Чин-Мачин. Еще бы не пожелтеть! Солнце на спинке его кресла золотое, горы синие, мечи тоже золотые, а кресло от трона – восьмое! Дальше кресла недалекого Качибадзе и близорукого Николоза Джорджадзе! А сам Шадиман уютно пристроил себя между Мухран-батони и Ксанским Эристави: не без умысла, в центре партии ностевского «барса»! О-о-о! «Змеиный» князь! На оранжево-зеленом бархате белая змея обвилась вокруг золотого меча, – и об Иране помнит, и Турцию не забывает, и о себе заботится! А Джавахишвили? Хо-хо! Так смотрит на свое кресло, как волк на ягненка! А почему ему смотреть так, как мотылек на ландыш? На синем поле горы белые, меч серебряный, стяг красный, – но все затенено креслом Цицишвили, а они друзья, потому у Джавахишвили нос стал багровый, как кожица граната, а лоб – белый, как курдюк пшавского барана!..
- Предыдущая
- 52/134
- Следующая
