Враг из прошлого - Гусев Валерий Борисович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/29
• Следующая

Алешка, с ним расправившись, облизнулся и напомнил:

— А ты еще рыбный компот обещал.

— Он был на первое — уха с косточками.

Федор Матвеич кряхтел от удовольствия и поглаживал живот. От сытости. Если он сейчас задремлет, рассказа о Гансе нам не слыхать. И я пошел на камбуз, заварить покрепче чай.

— Ну вот, — начал Матвеич. И напомнил: — Приехал наш Нюхач. На всякий случай доставили мы его в дом Ганса. Походил он по дому, заглянул в сарай, обошел весь участок и сказал: «Пустые хлопоты, ребята. Ничего здесь не прячется. Зря вы меня вытащили. Я ведь к вам прямо с рыбалки приехал — такой клев вы мне сорвали». «Ладно, — говорю, — исправимся. Поедем сейчас на речку, может, там тоже клев будет. И неплохой».

Сели в «уазик», приехали на берег реки. Нюхач вышел из машины, вдохнул речной воздух полной грудью, потянулся и как заорет:

— Чую! Чую, братцы! Есть! И судачок есть, и плотвица, и ерш колючий!

А нам разве это от него надо? Нам совсем другой клев нужен.

Матвеич налил себе еще чаю, сделал глоток.

— Но тут, смотрю, он зажмурился, стал головой вертеть и говорит: «Кое-что еще чую. Золотишко, камешки красивые, платина». Тут мы, конечно, заволновались, стали его теребить: «Где?» Он глаза открыл и показывает: «Вот от той отдельно стоящей сосны вдоль по реке до того отдельно стоящего дуба. Ищите!»

— Да… Ищите. А от сосны до дуба с километр, не меньше. Впору водолазов вызывать. Но речка неглубокая, где-то до колен, где-то по пояс. Ну что? Взял я сапоги у Гансова соседа и пошел бродить по реке. Вот Алешка сказал, что он скоро чешуей обрастет, — и у меня так же было. Вы, ребятки, не поверите, а бродил я по реке от сосны до дуба и обратно почти месяц. До конца сентября.

— И так ничего не нашли. — Алешка грустно, с сочувствием покачал головой.

— Ну как ничего? Нашел старинное пушечное ядро, самоварную трубу, кочергу, ухват без ручки, чугунок расколотый, две подковы, воспаление легких…

— Свое, что ли? — спросил Алешка.

— Конечно, не чужое. А когда уже температура моя зашкаливала, под крутым берегом, в промоине нащупал что-то мягкое.

— Это был утопленник? — испугался Алешка.

— В какой-то степени. Это был толстый прорезиненный мешок. Я вытащил его на берег. Развязал туго завязанную, в два сгиба, горловину…

— И что?

— И то. Там были два булыжника для веса, каминные часы, уникальные шахматы, два подсвечника и много чего еще. Но я снова полез в воду. И вытащил еще один мешок. Вызвал опергруппу и потерял сознание. Очнулся в больнице. Живой и отчасти здоровый. И сразу же взялся за дело. Нужно было скорее получить признание Окаянного Ганса и отправлять его в Москву на следствие и суд.

— Он, наверное, расстроился, — предположил Алешка.

— Не то слово, Леш. Он озверел. Привели его на допрос. Сняли наручники. На столе лежат развернутые газеты — что-то ими прикрыто.

А дальше Матвеич стал нам читать, что у него было написано в книге. На этот раз у него получилось гораздо лучше.

«Я с ним поздоровался и сказал, что продолжаю допрос.

— Я с фашистами не разговариваю.

Тут я не выдержал, сорвался:

— Если ты еще раз назовешь меня фашистом, я устрою тебе побег и застрелю при попытке к бегству.

Конечно, я бы никогда так не сделал, но после такой угрозы Ганс немного присмирел. И я приступил к допросу.

— Вы утверждаете, гражданин Гансовский, что никогда не были в квартире гражданина О. и не похищали из этой квартиры вещи, так?

— Так точно. Не посещал, не крал и не похищал. — А сам все время посматривает на газеты.

Я задаю еще несколько не опасных для него вопросов, а потом говорю:

— Взгляните сюда, нет ли среди этих предметов знакомых вам? — и поднимаю газету, под которой лежали вещи из мешков со дна реки.

Сначала он остолбенел и выпучил глаза. А потом завыл, как зверь в капкане. И вдруг бросился к столу, стал хватать все, что подворачивалось под руку, и распихивать по карманам: золотой портсигар, карманные часы, бриллиантовые запонки.

Затем он упал на пол и забился в истерике. Я вызвал конвой и врача. Гансовскому сделали успокаивающий укол и привели его в чувство. Вещи со стола убрали.

— Продолжим, — сказал я. — Вы утверждаете, что не произвели незаконного вторжения в квартиру гражданина О. Не вскрывали дверь и не отключали сигнализацию.

Гансовский упрямо ответил:

— Я даже не знаю, кто такой О. и где его хата.

Достаю из ящика стола воровские инструменты, которые были упакованы во втором мешке.

— Это ваше?

— Впервые вижу.

Кладу перед ним акт экспертизы, разъясняю:

— На этих инструментах обнаружены отпечатки ваших пальцев.

В ответ молчание. Потом неохотно:

— Ну мой инструмент, и что с того? Новую жизнь начал, избавился от них, в речку выкинул. Чтоб соблазна не было.

Кладу перед ним другой акт, разъясняю:

— Специалисты уверенно утверждают, что именно этими инструментами вскрыты замки входной двери квартиры гражданина О. Что скажете?

Молчание.

Достаю из ящика стола небольшой приборчик:

— Ваше?

— Что за штуковина?

— Прибор, которым вы сканировали электронную защиту квартиры гражданина О.

Сначала молчание, потом неохотно:

— Что, и пальчики мои на нем есть?

— Есть. — Кладу третий акт. — Сознаетесь, Гансовский?

— Нет. Ничего не знаю, нигде не был, никого не грабил. А на суде скажу, что тупые менты захотели на меня свалить нераскрытую кражу. И еще скажу, что вы меня били и грозились расстрелом.

Я не стал с ним спорить и вызвал конвойного.

В дверях Гансовский обернулся и сказал:

— Ты поганый мент. Ты загубил мою мечту и всю мою жизнь. Отсижу — и с тобой рассчитаюсь.

С тем он и ушел».

Мы долго молчали, а потом Алешка спросил:

— И он отомстил вам?

Матвеич рассмеялся:

— Как видишь.

— И вы не боитесь?

— Я их никогда не боялся. Я их ненавижу. Они по всей земле сеют зло.

Я вспомнил, как в одном романе прочитал: «Если сердце наполнено ненавистью, в нем нет места страху».

— А если этот Окаянный Ганс, — произнес Алешка, — набросится на вас и…

— Я его скручу и доставлю в милицию.

Матвеич сказал это так просто, с такой уверенностью, что мы немного успокоились. И тут же подумали, что и наш папа почти каждый день воюет с такими вот Гансами.

— Так, друзья, — Матвеич сложил прочитанные страницы в стопочку, вложил их в рукопись, — теперь займемся делом. К приезду ваших родителей мы должны сделать полную приборку на палубе и приготовить им хороший обед.

— Клево! — подскочил Алешка. — Димитрий не только готовит классно, он и убирается здорово. Мама его всегда за это хвалит. Он даже из-под тахты пыль вытаскивает. Мы ему это дело доверим. Он этого достоин.

— А тебя твоя мама за что хвалит? — улыбнулся Матвеич.

— За сообразительность, — признался Алешка. — И за хорошее поведение в школе. Но это редко.

— Раз в год, — уточнил я.

…На следующий день утром на крыльце застучала трость Морковкина. Он был все такой же — седовласый и безупречный. И держал в руке кроме трости бумажный пакет.

Он поклонился, как на сцене под аплодисменты, и открыл было рот, но Матвеич опередил его вопросом:

— Как Атосик? Поправляется?

— У Атосика поносик, — усмехнулся Сеня Бернар. — У Гамлета запорчик. А Матильда, по рассеянности, все время путает им лекарства. От поноса дает слабительное и наоборот. Сейчас у одного из них запорчик, а у другого после запорчика — поносик. Но я, собственно, по другому вопросу. Я с просьбой к Алексу.

— Автопортрет? — нахмурился Алешка. — На портреты заказы временно не принимаю.

— Это я уже понял. Каждый художник работает в своем жанре. И каждый артист — в своем амплуа. Вот я, например, всегда играл роли благородных героев. И, знаете, создание таких образов благотворно отразилось и на моем личном облике.

• Предыдущая
• 17/29
• Следующая