Месть Ледовой Гончей - Погуляй Юрий Александрович - Страница 20

– Не боишься в темном углу сам безвременно «окончиться», Лисичка? – подал голос Буран.

Капитан занервничал. Мертвец поднял голову и нашел пустым взглядом бунтаря.

– Все, Лис, свободен. Буран, на этот раз прощаю.

Лекарь широко улыбнулся Неприкасаемому, но ничего не ответил и вышел из столовой. Стоящий в проходе Крюкомет даже не попытался уступить ему дорогу, отчего доктору пришлось повернуться боком и протиснуться мимо мрачного боцмана.

Раньше я думал, что на корабле не любят Зиана. Думал, что недолюбливают самого Крюкомета за его очень тяжелый характер. Считал, что Волк и Сиплый стоят на пьедестале отвратительнейших созданий. Но сейчас на первое место взгромоздился широколицый Лис. И ведь в нем не было злобы, только раздражение и убежденность в собственной правоте. Исключительная убежденность. Омерзительная!

– Проводим же в последний путь нашего старого Кунни, – громыхнул капитан, на лице которого царила истинная скорбь. – Он был хорошим человеком и отличным, клянусь печенкой, стюардом. Лучшим стюардом, уж простите меня!

Я заметил, как седоусый Ворчун пробрался сквозь толпу к Половому и что-то спросил. Старшие матросы оба, словно сговорившись, посмотрели в мою сторону. В висках застучали молоты, и я мигом забыл про возмутительное поведение доктора.

– Давайте соберемся на нижней палубе и попрощаемся с ним, – закончил наконец Гром.

Молчаливые моряки по одному покидали столовую, отправляясь по освещенным коридорам на нижнюю палубу. Ледоход давно уже остановился, и я слышал, как гудят приводы, опускающие гигантский грузовой трап на корме.

Кунни положили в выдолбленную под прикрытием древнего тороса яму, затем аккуратно заложили его тело кусками серого льда. Я ждал, что Балиар начнет обряд прощания со старым стюардом, но тот лишь кутался в шкуру, наброшенную поверх парки, и задумчиво смотрел куда-то вдаль.

– Почему шаманы без масок? – тихо спросил я у Фарри. Тот пожал плечами, зато мне ответил Шон, стоящий, оказывается, прямо за моей спиной:

– У странников Пустыни другие порядки. Мы все мечены Темным богом, нам нет нужды просить о чем-нибудь у него. Он и так нас ждет.

Говорил он спокойно, даже чуточку задумчиво. А душа его ныла от страха и отчаяния. Я даже обернулся на него. Лицо моряка закрывал шарф, оставив лишь щелочки для глаз.

– Он был стар, Шон, – сказал я.

– Я понимаю! – с натянутым весельем ответил тот. Бросив странный взгляд на капитана, пират нервно передернулся.

– Жалко прощаться с тобой, Кунни, – громко пробасил Гром. Его глубокий голос мигом оттеснил гул снежной пустыни, даже далекий стон льдов притих, будто вслушиваясь в слова пирата. – Жалко, но все мы рано или поздно уйдем на дно.

Команда окружила ледяную могилу. Кто-то притопывал от холода, кто-то шмыгал носом, но при этом все действительно провожали товарища, а не отбывали повинность присутствия. Меня немножко подташнивало от липкого страха Шона, однако я остро чувствовал торжественность момента. На севере, среди льдов, смерть всегда таится где-то неподалеку. И ты об этом знаешь, всегда знаешь! Можно сказать, ты к ней привык, но каждая встреча с небытием – это по-прежнему прикосновение к неведомому. К непостижимому.

Я прерывисто вздохнул, чтобы прогнать черные мысли, и уставился на капитана. Гром держал в левой руке факел из тряпок, пропитанных энгу.

– Пора, – наконец произнес он.

Скотти и Грэг по знаку капитана полили могилу топливом Пустынь, бережно расплескивая его из железных канистр, и вернулись в круг.

– Пусть Темный бог будет добр к тебе, Кунни. – Гром щелкнул огнивом.

Пламя вспыхнуло с первой искры, чадя черным дымом. Капитан несколько мгновений стоял молча, а затем поджег могилу. Лед зашипел, тая. Голубой огонь скользнул по выломанным кускам, плавя снежную броню и разгораясь все больше. Люди отошли чуть назад, пустив вперед Громилу с ведром пожарной смеси. Тот, и без того здоровый, в бурой шубе казался еще больше. Неуклюже бродя вокруг могилы, он пристально следил за огнем, не давая ему перекинуться за пределы могилы.

Глядя на то, как пламя то оживает, то гаснет, я вспоминал легенду о порабощенных шаманах Журга Безумного, желающих спалить всю Пустыню и таким образом растопить вечный лед. Много дней и ночей они заполняли вырытые кратеры энгу, сменяя друг друга, едва кончались силы, чтобы через несколько часов тревожного сна вновь приступить к чарам. Большинство околдованных шаманов погибло, надорвавшись, но некоторым удалось сбросить с себя магию Безумного и сбежать из проклятого места. В конце концов у карьеров остался только один кудесник, сам Жург. Тот, кто собрал шаманов вместе, тот, кто пронес мечту о новом мире через всю свою жизнь. Он-то и совершил дело всей их жизни – щелкнул огнивом, поджигая море энгу.

В сказке говорилось, что пламя поднялось до небес, прогнав оттуда Светлого бога. А сама Пустыня в тех краях горела два дня, но с каждым часом пламя ее становилось все слабее и слабее, пока наконец вся энгу не выгорела окончательно. Вода, дающая силу пламени, поглотила многодневные запасы шаманов и победила их магию. Ничто не способно победить стужу Темного бога.

Но у печки, в зале палубников, рассказывали разные истории. Говорят, немного пролитой энгу способно погубить любой корабль. Поэтому в каждом углу ледохода стоят бочонки с пожарной смесью, заботливо заготовленной шаманами.

Весь мир держится только на ледовых колдунах… На таких, как Зиан… По-моему, это неправильно.

Интересно, а что стало с Жургом? В конце легенды говорилось, что он ушел во льды, чтобы найти других шаманов и повторить попытку. Но что случилось на самом деле?

Вдалеке загрохотал лед. Оглушительный треск прокатился от горизонта до горизонта, оторвав меня от размышлений. Я моргнул, чувствуя, как смерзлись ресницы, шмыгнул носом и постарался думать о Кунни, которого встречал лично только во время уборочных вахт. Возясь с тряпками и ведрами на первой палубе, вылизывая там коридоры и каюты, я иногда чувствовал на себе взгляд рябого стюарда. Старик никогда со мной не разговаривал, но смотрел всегда очень странно. С какой-то неприязнью и, по-моему, завистью. Не знаю почему, думаю, жизнь стюарда меняет человека. Ты вроде бы и возвышен, но…

Всегда есть «но».

Над могилой поднялся густой пар. Едкий, душный. Он мигом превращался в изморозь и оседал на одеждах моряков. Верхние льдины плавились, и вода заливала щели между кусками, превращая стихию вокруг мертвеца в монолит. Теперь до старины Кунни не доберутся волки или львы. Теперь он останется во льдах навечно. Возле угасающего огня недвижимо застыл Громила, его шарф покрылся инеем. Здоровяку было грустно.

Первыми с места прощания ушли офицеры, а за ними потянулись и остальные. Нехорошо в этом признаваться, но я чуточку обрадовался концу церемонии. Сейчас, конечно, мне стыдно за того себя. Сейчас я легко могу представить себя на месте человека, прожившего долгую жизнь и оставившего после смерти лишь облегчение юнги. Но тогда все было много проще.

Ворчун и Половой остановили меня сразу же наверху трапа. Мой одноглазый начальник едва сдерживал бешенство, а Ворчун, недовольно поджав губы, старался на соратника вообще не смотреть.

Сердце екнуло…

– Лавани, Бауди. – Половой кивнул и отошел чуть в сторону от прохода, чтобы не мешать команде подниматься на борт. Ветер задувал в недра ледохода колючую снежную крошку.

– Да, мастер Половой? – угрюмо спросил я, понимая, о чем пойдет разговор.

– Тебя переводят в стюарды, – буркнул одноглазый моряк, и я с изумлением и постыдной радостью обнаружил, что старший матрос указывает не на меня, а на Фарри. У того же отвисла челюсть.

– Эм… А… – забубнил мой друг. – А если я…

– Приказ капитана, сынок, – с ноткой презрения проскрипел Ворчун. – Он тебя сам выбрал.

– Гром, конечно, молодец. У меня на палубе народу не так уж и много, чтобы так юнгами разбрасываться. – Половой злился. – С какого гнилого железа мы нанимаем юнг, если мне на вахту ставить некого?!