Французский поход - Сушинский Богдан Иванович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/23
• Следующая

– Потому что у Изааряна остановился полковник Хмельницкий.

– Правильно. Вот он и ждет тебя внизу, в трактире… – не стал дальше уточнять Изаарян. – А князь Гяур поселился в том, правом крыле. Его слуга уже ускакал с поручением – разыскивает одну известную в городе француженку, мадам Оранж, которой Гяур должен передать письмо. Но если у него есть письмо к этой даме – все дальнейшие дни его в Варшаве пройдут, как сон юности, можете поверить старому армянскому еврею.

– Неужели он примчался из далекого Каменца только ради свидания с дамой? – Однако никто об этом не догадывается. Все считают, что это он по службе, – хитровато улыбнулся Изаарян. – Пока что юный полковник выпил кварту хорошего вина, приняв ее из рук лучшей моей служанки, и приказал не будить.

– Счастливый он человек. Но я уверен, что настоящая дама его сердца осталась в Каменце. Что-то здесь не то, господин Изаарян, что-то не сходится.

В город Кафу [10] Карадаг-бей прибыл под вечер. Смертельно уставший, запыленный, он въехал в ворота дворца коменданта крепости и, приказав появившемуся слуге немедленно вызвать хозяина, не раздеваясь, а лишь отстегнув саблю, забрел в бассейн, с огромным наслаждением подставляя пылающую голову под холодные, оживляющие струи небольшого фонтана.

Хотя он очень торопился в Тавриду, однако не было ни одного лимана, озерца или речки, в которые бы не окунулся. Степняки-татары из его разведывательного чамбула, привыкшие месяцами мириться с тем, что вода выдается лишь для питья и приготовления пищи, поражались почти детскому восторгу, с которым обычно сдержанный, грозный Карадаг-бей мчался к любому встречавшемуся на их пути водоему. А затем с удивлением наблюдали, как, погрузив лицо в воду, этот воин преодолевал большие расстояния и долго обходился без воздуха.

Точно так же сам Карадаг-бей поражался тому, что татары, живущие даже на берегах моря или перекопских лиманов, относятся к ним с совершеннейшим безразличием. Если в селе и были лодки, то хозяевами их оказывались местные турки или омусульманенные славяне.

Он никогда не слышал, чтобы кто-либо из татарских юношей мечтал стать мореплавателем. А все его намеки на то, что пора создать свой, крымский, флот и напомнить миру, что Таврический Татарстан – могучая морская держава, хан встречал благодушной ухмылкой: «Нельзя одновременно сидеть в лодке и в седле. Татарин, истинный татарин, – добавлял он, окидывая начальника охраны насмешливо-подозрительным взглядом, – рождается в седле и умирает в седле. Наши предки появились в этих краях не с моря».

Это упрямство хана оставалось для Карадаг-бея загадкой. Но все же он не терял надежды уговорить правителя создать татарский флот, а его, Карадаг-бея, назначить командующим.

Замечтавшись, он не сразу заметил появление Гадаяр-Керима. Увидев в бассейне громадного воина в европейском мундире, развалившегося на мокрых камнях под фонтаном и с блаженством подставлявшего рот под жиденькие родниковые струи, комендант крепости опешил.

Оглянулся на слугу: «Кто это?!» – возопил его разъяренный взгляд.

– Это… он, – только и смог вымолвить слуга, дрожащей рукой показывая на великана с явно нетюркской внешностью. – Он приказал позвать вас.

– Что тебя так взволновало, Гадаяр-Керим? – насмешливо спросил Карадаг-бей, – блаженно разбросав руки по позеленевшим камням. – Не узнаешь начальника охраны Ислам-Гирея?

– Так это вы, почтенный Карадаг-бей?! Как вы там оказались? Вы только что прибыли? Я знаю, хан ждал вашего возвращения.

– Весь Крым ждал моего возвращения, – бравируя, произнес Карадаг-бей. Коменданту был хорошо знаком этот самоуверенный, вызывающе насмешливый тон. Любую шутку Карадаг-бей произносил так, словно зачитывал мудрейшую суру Корана. Или приговор. Самое сложное в разговоре с ним как раз и заключалось в том, чтобы понять, когда он шутит, а когда говорит всерьез. Не забывая при этом, что шутка Карадаг-бея – это шутка повелителя. – Или, может быть, в Кафе мне уже не рады? Нет, ты говори, говори, Гадаяр-Керим.

– Сегодня же город узнает, что вы почтили его своим возвращением из далекого Ляхистана.

Карадаг-бей медленно поднялся и, тяжело ступая в своем разбухшем мундире и сапогах, не спеша вышел из бассейна. Еще через несколько минут он уже лежал раздетым, на ковре, расстеленном в жиденькой тени небольшой сосны, и яркий китайский халат вбирал последние капли влаги с его могучего тела.

Я очень спешил в Бахчисарай, но мне сказали, что хан отбыл в Кафу. Это сообщение прибавило еще два дня пути к тем многим дням, которые уже отняла у меня проклятая гонка по чужим землям.

– У вас какое-то срочное донесение? – поинтересовался комендант, присаживаясь на краешек ковра.

Шербет [11], который принесли в больших кувшинах из глубоких дворцовых подвалов, был умиротворяюще прохладным и сладким, и склонял к неспешности разговора. Однако комендант чувствовал, что в гостях Карадаг-бей не задержится, а у него возникло несколько просьб к этому приближенному хана, высказывать которые самому Ислам-Гирею он, конечно, не решился бы.

– Это у хана, как я полагаю, есть несколько срочных вопросов ко мне, – вальяжно объяснил тем временем Карадаг-бей. Комендант счел ответ слишком смелым, но что поделаешь: если начальник личной охраны и советник хана позволяет себе столь уверенно демонстрировать независимость от повелителя, значит, хан окончательно смирился с этим. Очевидно, у Ислам-Гирея слишком много врагов, чтобы, теряя одного из лучших своих друзей и советников, одновременно наживать целую уйму новых недругов. – Кстати, где он сейчас – я имею в виду хана?

– В городе об этом знаю только я, – уведомил комендант начальника личной охраны хана.

Карадаг-бей воинственно оскалил пожелтевшие конские зубы:

– Хотите сказать, дорогой Гадаяр-Керим, что вам не велено сообщать кому бы то ни было, что Ислам-Гирей снова удалился в предгорье Кара-Дага?

– Не велено, – мрачно подтвердил комендант после небольшого колебания: следует ли признавать, что начальник личной охраны повелителя прав.

– …Чтобы там, разбив шатер на берегу Коктебельского залива, мрачно созерцать пепельные вершины окрестных гор и застывшую вечность вулкана с открывающимся ему божественным ликом, высеченным на склоне самим Аллахом?

– Мне неведомо, каким помыслам предается там могущественный правитель Крыма, когда…

– О, нет-нет, – иронично упредил его гость, – ни в коем случае не вздумайте раскрывать мне сию тайну, досточтимый Гадаяр-Керим, давно ставшую величайшей из тайн Крымского ханства.

Появился управитель замка и сообщил хозяину, что воины из чамбула Карадаг-бея и их кони накормлены и сейчас отдыхают. Однако ни хозяин, ни его гость никак не отреагировали на это сообщение.

– Вы намерены оставаться в городе день, два, три? – поинтересовался комендант у Карадаг-бея.

– Через час выступаем. К вечеру я должен прибыть в ставку хана. Было бы неблагоразумно не появиться там, предаваясь безделью в Кафе.

– Но и представать пред его очами – тоже не очень-то благоразумно, – недовольно проворчал комендант, словно бы ощущал собственную вину за то, что Карадаг-бей сумел определить, где именно скрывается от мира и от самого себя их правитель. – Пребывая в Коктебеле, хан обычно предпочитает одиночество.

Карадаг-бей поднялся, прошелся по двору и, повелев своему оруженосцу: «Мундир мне!», подошел к Гадаяр-Кериму. Тот, с опаской посматривая на гостя, тоже поднялся, однако сделал это медленно, воровато, словно ожидал, что Карадаг-бей вот-вот начнет избивать его.

– Ты так ничего и не понял, комендант. Я и есть то самое «одиночество» хана. Его глубочайшее «одиночество».

– Вы предпочитаете говорить загадками, уважаемый Карадаг-бей. Мне не понять их. Я – всего ли воин, пусть и наделенный какой-то там призрачной властью. И потом, Кафа находится столь далеко от столицы, что любая тайна, рожденная во дворце хана, доходит сюда обросшей сплетнями. Возможно, в том, что хан находится сейчас в Карадаге, для вас, Карадаг-бея, есть особый символ, знак Аллаха, возможно… – едва заметно поклонился Гадаяр-Керим, – но я по-прежнему чувствую себя хранителем его уединенности.

• Предыдущая
• 16/23
• Следующая