Лучшее за год 2005: Мистика, магический реализм, фэнтези - Датлоу Эллен - Страница 24
- Предыдущая
- 24/189
- Следующая
Обстановка бара более не устраивает Бобби. Его переполняет смятение, от которого никуда не деться. Он съеживается от шума, веселой болтовни, и вдруг его пронзает убежденность, что такая реакция ему несвойственна, — это маленький человечек, видящий все в черном свете, сидит у него между лопатками, вонзив когти ему в позвоночник, он сложил свои уродливые крылья и управляет им, как марионеткой. Когда Бобби встает, Алисия тянется к нему и сжимает его руку.
— Увидимся завтра?
— Непременно, — отвечает он, сомневаясь в душе, что увидит ее снова. Он уверен — она придет домой и отчитает себя за то, что позволила настолько сблизиться с ним, допустила непредвиденное проникновение в свою безупречную жизнь, нацеленную на успех. Она перестанет приходить сюда и найдет спасение в занятиях на вечерних курсах делового общения, которые позволят ей добавить еще одну строчку в свое резюме. И лишь однажды воскресным днем, по прошествии нескольких недель, воспоминание о нем вдохновит ее на достижение оргазма при помощи вибратора на батарейке.
Он ищет в кошельке пятерку — чаевые для Романа — и ловит на себе взгляд Пинео, полный неприкрытой враждебности. Именно так смотрит на тебя самый заклятый враг перед тем, как вставить пару патронов в свою винтовку. Пинео задерживает свой двуствольный взгляд на несколько мгновений, затем отворачивается и погружается в глубокие раздумья над кружкой пива, втянув шею, опустив голову. Кажется, его, как и Мазурека, околдовали, и он тоже окаменел.
Бобби просыпается за несколько минут до начала смены. Он звонит на работу, предупреждает о том, что опоздает, затем снова ложится и созерцает огромное оранжево-коричневое пятно после протечки, превратившее потолок в карту местности. Что-то происходит между ним и Алисией… все так нелепо. Они ведь не собираются спать друг с другом — это очевидно. И не потому, что она так сказала. Ему трудно представить себе, как он идет к ней домой, где все обставлено по высшему классу — все эти дорогостоящие игрушки из «The Sharper Image», изысканная посуда из «Pottery Barn», — или вообразить, что она здесь у него в этой дыре, к тому же никто из них не испытывает такой уж насущной потребности, ради чего стоило бы снять номер в гостинице. Это же глупо, обременительно. Они просто впустую тратят время. Морочат головы друг другу, а все дело-то в том, что души у них искорежены. Она грустит из-за того, что пьет, чтобы ей было грустно, потому что боится: то, чего она не чувствует, и есть настоящее чувство. Типичная постмодернистская манхэттенская чушь. Скорбь как форма сопричастности. И вот теперь ему во всем этом тоже отведена роль. Но то, как он с ней поступает, может оказаться еще более безнравственным, однако у него нет ни малейшего желания докапываться до истинной причины — это только усилило бы ощущение его порочности. Пусть лучше все идет своим чередом и просто сойдет на нет. Сейчас вообще все так странно в этом городе. Мужчины и женщины ищут невразумительного облегчения своей малопонятной вины. Вины, связанной с тем, что они не изображают величественную печаль, как это делают политики, или задумчивое сочувствие, как журналисты, что их скорбь — душевное состояние, давшее трещину, но при этом люди все еще насквозь пропитаны обыденностью, их мысли заняты сексом и футболом, счетами за кабельное телевидение и гарантией занятости. И все-таки у него еще есть кое-что, о чем он, как бы то ни было, должен ей сказать. Сегодня вечером он расскажет ей все, и она сделает то, что должна. А потом — всеобщее уныние, окончание спектакля в четырех действиях.
Он стоит под душем целую вечность, он не спешит попасть в эпицентр и даже подумывает о том, чтобы не идти на работу вовсе. Но чувство долга, привычка и упрямство пересиливают его страх и ненависть к этому месту, впрочем, это не ненависть и страх в чистом виде он ощущает, а синкретическое слияние этих двух чувств — продукт алхимической реакции, для которого еще не придумали подходящего названия. Перед уходом он проверяет содержимое верхнего ящика своего комода. Реликвии — это как раз то, о чем он больше всего хотел рассказать ей, объяснить все. Пусть раньше он и думал о них что угодно, все же теперь он полагает, что эти предметы — в некотором смысле сувениры, и этого надо стыдиться как симптома болезни. Но, глядя на предметы, он понимает, что у этой коллекции должно быть еще какое-то предназначение, о котором он не догадывается, но если расскажет о ней Алисии, то тем самым все прояснится. Он выбирает половинку туфельки. Единственно правильный выбор, в самом деле. Это единственный предмет, обладающий достаточной убедительностью, чтобы передать его чувства. Он сует туфельку в карман куртки и проходит в гостиную, где сосед по квартире смотрит мультяшный канал, его голова возвышается над спинкой дивана.
— Что, проспал? — спрашивает сосед.
— Немного, — отвечает Бобби, устремив взор к яркому экрану, внимая дурацким голосам и сожалея о том, что не может остаться и узнать, каким образом Скуби Ду и Шэгги удалось перехитрить болотного зверя. — Увидимся.
Незадолго до окончания смены он вдруг испытывает приступ безумия, ему кажется, что если он поднимет глаза, то обнаружит, как стены ямы выросли до высоты небоскреба, и из всего неба он увидит лишь крошечный круг и в нем — пылающие облака. Даже потом, идя с Мазуреком и Пинео по холодным, промозглым улицам, вслушиваясь в автомобильные сигналы, которые вразнобой несутся издалека, словно звуки авангардистских духовых инструментов, он почти убеждает себя в том, что так могло произойти. Яма могла стать глубже, да и сам он мог уменьшиться. Перед этим они начали копать под только что поднятым слоем бетонной кладки, и он понимает: его паранойя и, как следствие, желание спрятаться от очевидного вызваны тем, что они обнаружили под землей. Но даже если страх его объясним, это не значит, что ничего не происходит. Невероятные вещи могут случиться в любую минуту. Теперь они все знают это.
Трое мужчин молча направляются в «Голубую Леди». Такое впечатление, что их ночные походы в этот бар не служат более снятию напряжения, они стали продолжением работы, так же требующим от них душевных сил. Пинео идет, засунув руки в карманы, отводя взгляд в сторону, Мазурек глядит прямо перед собой, размахивая термосом, — он похож на революционера-троцкиста, доблестного фабричного рабочего образца 1939 года. Бобби шагает между ними. От неприступного вида спутников ему не по себе, его будто с двух сторон притягивают большие магниты — хотелось бы рвануть вперед или отстать от них, но сила притяжения не позволяет ему сделать это. Как только они заходят внутрь, он их бросает и спешит к Алисии в конец бара. Ее лицо освещается улыбкой примерно в двадцать пять ватт, и ему приходит в голову, что хоть она наверняка улыбается сослуживцам и родственникам ярче и белозубей, именно эта тусклая улыбка отражает подлинную меру радости — той, что осталась после нескольких лет карьерного роста и несчастной любви.
Чтобы проверить эту мысль, он спрашивает, нет ли у нее друга, на что она говорит:
— Боже правый! Друга. Как трогательно. Еще спроси, нет ли у меня поклонника.
— У тебя есть поклонник?
— Было несколько, — отвечает она. — Но в настоящее время я в них не нуждаюсь, премного благодарна.
— Что, ждешь принца?
— Дело не в этом. Впрочем, в данную минуту так и есть. Я, — она сардонически усмехается, — я поднимаюсь по служебной лестнице. Во всяком случае, пытаюсь.
Она отворачивается и отходит в глубь зала подальше от бара, где по телевизору не переставая болтают об эпидемии сибирской язвы, о страданиях, об испытании свободой.
— Мне хотелось иметь детей, — наконец произносит она. — Я в последнее время не перестаю думать об этом. Может, вся моя печаль повлияла на меня в биологическом плане. Ну, ты понимаешь. Воспроизведение рода.
— У тебя еще есть время родить детей, — говорит он. — А вся эта ерунда с карьерой может подождать.
— Но только не с теми мужиками, что у меня были… ни в коем случае! Я бы никому из них не доверила воспитание моих отпрысков.
- Предыдущая
- 24/189
- Следующая
