Иллюзия бессмертия - Ламонт Корлисс - Страница 44

Этический аргумент и его вариации находятся в тесном родстве с аргументом осуществления инстинкта в том смысле, что все они превращают стремление к потусторонней жизни или мотивы, заставляющие нас к ней стремиться, в некие доказательства. Все они предполагают, что должно бы быть бессмертие, а потом превращают это должно бы быть в должно. Но то, что, как думают нравственные люди, должно бы быть, — это просто то, что он и, как идеалисты, хотят, чтобы было. И не будет более разумным верить, что одно лишь существование высокого и благородного желания означает его необходимое осуществление, чем верить, что одно лишь существование низкого и грубого желания означает его осуществление. Превращать желания и идеалы в первичные объекты и силы было всегда общим недостатком человеческой природы — такой образ действия является, несомненно, одним из наиболее достойных сожаления самообманов. Он содержит в себе поистине захватывающий дыхание логический скачок. Это признавал еще сам Кант, ибо он был откровенен в том отношении, что признавал зависимость своего аргумента от веры, и его убеждение в том, что бессмертие существует, равно как и убеждение в существовании бога, является не более чем постулатом нравственного чувства человека. Однако весьма примечательно, что современные имморталисты, какому бы варианту этического аргумента они ни следовали, обычно стараются создать впечатление, что они доказывают существование бессмертия, опираясь на разум.

Чтобы точно выяснить метод, с помощью которого современные имморталисты вписывают свои идеалы в существование, необходимо тщательное изучение этого вопроса. Но в целом все они исходят из предположения, что то, что человек считает чрезвычайно хорошим, этичным или желательным, должно составлять и составляет одну из основных черт существования, как такового. Таким образом, они играют в старую игру антропоморфизма, предоставляя человеческим желаниям и идеалам метафизический, или космологический[18] статус. Ибо если необходимо представлять себе, что вселенная в целом достаточно заботится о человеческих личностях, чтобы сделать их бессмертными, если, как настаивает доктор Фосдик, она «дружественна» — тогда это должна быть такая вселенная, в самом сердце которой существует полная оценка человеческих ценностей. Это означает, что среди изначальных метафизических аспектов существования, среди характерных черт космоса вообще должны иметься доброта, справедливость, разумность, целесообразность и тому подобное вместо существующих или потенциальных атрибутов природы в ее какой-то относительной способности.

Таким образом, имморталисты приписывают ценности метафизический статус в его всеобъемлющем и панегирическом смысле, означающем все, что хорошо. А это означает для них всех прежде всего, что этот статус постоянен. Когда мы внимательно исследуем их заявления, особенно в тех случаях, когда они говорят об ощущении своей ничтожности в мире, в котором нет бессмертия, нам станет ясно, что в их философии истинной ценностью является только такая ценность, которая навсегда сохраняется в смысле длительности. Для того чтобы быть ценными, значительными, не ничтожными, достижения и усилия человека должны иметь окончательное и абсолютное значение. Они постоянно должны как-то наращиваться; не должно быть никакого шанса на то, что это прибавление исчезнет в каком-нибудь космическом столкновении. Эта концепция ценности естественно вытекает из того, что они придали ценности метафизическую позицию. Эти метафизические окончательные ценности per se[19] являются вечными. Ведь они составляют не сводимые ни к чему другому характерные черты вселенной, всякого существования, бытия, как такового. Таким образом, делая ценность метафизической, имморталист делает постоянство неотделимым и необходимым свойством ценности. Все, что не является постоянным, в соответствии с этим не имеет для имморталиста ценности. Отсюда аргумент от тщетности бытия, который должен подтвердить существование бессмертия.

Связывать ценность с вечностью — весьма сомнительная процедура. Во-первых, похоже на то, что она выставляет одну лишь величину в качестве стандарта ценности, поскольку она отбрасывает на задний план качественные аспекты ценности. «Длина вещей, — остроумно замечает Сантаяна, — суета, только их высота есть радость». И уже давно Аристотель разъяснил, что благо нисколько не станет большим благом в силу того, что оно вечно, точно так же как то, что в течение долгого времени сохраняет белый цвет, нисколько не белее того, что сохранит этот цвет лишь в течение одного дня. То величественное явление, каким была Древняя Греция, не длилось вечно, но это не делает его менее величественным. Героизм может принести человеку смерть, но от этого герой не перестает быть героем. Может ли кто-нибудь сомневаться в том, что в духовном отношении имеет значение прежде всего качество, а не длительность жизни? Вспомним, например, о Шелли, умершем, когда ему не было еще тридцати лет, о Китсе, умершем двадцати шести лет, и о Жанне д'Арк, умершей в девятнадцать лет.

Неужели же кто-нибудь, слушая симфонию Бетховена, серьезно думает, что ее внутренняя красота и величие зависят от того, сколько раз ее будут исполнять в будущем? Великая радость, которую кто-нибудь ощущал, останется великой радостью, которую ощущали, независимо от того, сколько миров рухнет. Ни бессмертие, ни отсутствие бессмертия не могут изменить того факта, что была великая радость и что сердце испытало ее. Хотя и верно, что вещи должны иметь какой-то минимум длительности, для того чтобы вообще стать достоянием опыта, ни высочайшие достижения опыта, ни маленькие невинные удовольствия не дают никакой гарантии жизни после смерти, они приходят независимо от проблемы бессмертия. Аргумент имморталиста от тщетности почти целиком пренебрегает этими соображениями; он отбрасывает богатый и бесспорный опыт каждого ребенка, каждого художника, каждого влюбленного, каждого человека, сопричастного жизни духа и интеллекта.

Во-вторых, совершенно ясно, что великие ценности, которые имморталисты хотят сохранить навсегда, — это те самые ценности, которые человеческая жизнь породила здесь и теперь, несмотря на ее краткость, трагичность и страдания. Имморталисты сами признают это положение, указывая, что в жизни «есть ценности, присущие повседневному опыту и не требующие постановки окончательных вопросов о вечности» (Fosdick Н. Е. The Assurance of Immortality, p. 19. 192). Их собственные аргументы толкают их на такое признание. Ведь если бы ценности существовали независимо и вечно в ином царстве, как указывается в диалогах Платона, они продолжали бы существовать независимо от того, переживали человеческие личности смерть или нет. Однако имморталисты придерживаются другого взгляда. И поэтому собственная аргументация имморталистов заставляет их, по существу, говорить, что ценности, создаваемые в этой жизни, на самом деле не являются ценностями и что высшие человеческие достижения на самом деле ничего не стоят, если их не вставить в рамку вечности.

Если выразить эту мысль по-другому, то это означает, что великие непосредственные переживания не могут быть целью в себе; они имеют ценность только как средство к чему-либо другому. Счастье и добро стоят не на своих ногах; они должны иметь оправдание в вечности. Таким образом, защитники бессмертия оказываются в странной позиции: они заявляют, будто бесполезно и бессмысленно, если вещи такой громадной ценности, как человеческие личности и человеческие блага, будут длиться в своей ценности столь краткое время.

Эта позиция, если ее придерживаться без компромиссов, означала бы, что если случайно стало бы известно, что Платон и святой Павел, Лютер и Линкольн и другие фигуры великих и добрых людей прошлого фактически не жили после смерти как сознательные личности, то их жизни, несмотря на облагораживающее воздействие их в течение веков, сразу же стали бы ничтожными. И человеческая жизнь сегодня, если бы каким-то образом было доказано несуществование будущей жизни, потеряла бы сразу же всякую цену. В такой постановке этот аргумент превращает утверждение бессмертия в отрицание ничтожности жизни. Но это отрицание, конечно, может быть осуществлено независимо от всяких соображений бессмертия. Этот аргумент также любопытным образом искажает первоначальную защиту потусторонней жизни, основанную на внутренней ценности личности. Он превращает силлогизм: «личность имеет бесконечную ценность (и не ничтожна), поэтому она бессмертна» — в силлогизм: «личность бессмертна, поэтому она имеет бесконечную ценность (и не ничтожна)». Но ясно, что имморталист не может одновременно утверждать и то и другое; по-видимому, он стоял бы на более твердой почве, если бы доверился тому аргументу в пользу будущей жизни, который с начала до конца предполагает, что человеческие личности слишком ценны для того, чтобы исчезнуть из царства бытия.