След памяти - Лаумер Джон Кейт (Кит) - Страница 3
- Предыдущая
- 3/44
- Следующая
— А я и не говорил, что являюсь кандидатом в вытрезвитель, — отрезал я. — Меня просто не интересует твое предложение, каким бы оно ни было.
— Легион, — сказал Фостер. — Может, тебе кажется, что я поместил объявление из каприза и только на прошлой неделе? Ошибаешься. В той или иной форме оно появляется уже восемь лет подряд.
Я смотрел на него и ждал продолжения.
— И не только в местной газете. Я давал его по большим городам, в национальных еженедельниках и журналах. В общей сложности я получил пятьдесят откликов, — здесь Фостер кисло улыбнулся. — И три четверти из них были от женщин, которые думали, что мне нужна партнерша. Несколько мужчин отозвались с той же самой идеей. А прочие просто безнадежно не подходили.
— Странно, — сказал я. — За это время добрая половина чокнутых повылазила бы из своих нор.
Ответной улыбки не последовало. Шестым чувством я уловил, что за сдержанностью хозяина скрывается тревога.
— Я бы очень хотел заинтересовать тебя, Легион. Мне кажется, тебе недостает лишь одного — уверенности.
Я издал отрывистый смешок.
— Ну, и какими же необходимыми качествами, по-твоему, я обладаю? Учти, я отнюдь не мастер на все руки…
— Легион, ты человек достаточно умный и культурный. Ты много путешествовал и знаешь, как вести себя в трудных ситуациях, иначе ты бы не выжил. Я уверен, разведкурсы включают технику проникновения в помещения и сбор информации, неизвестные среднему человеку, и — что более важно — несмотря на врожденную порядочность, в случае необходимости ты способен преступить закон.
— Так-то оно так, — сказал я. — Но только в такие игры я не играю.
— Нет, я не формирую банду, Легион. Как и сказано в объявлении, это необычное приключение, оно может задеть — и, вероятно, заденет — различные инструкции и установления того или иного рода. Когда ты узнаешь всю историю, я предоставлю тебе самому судить: оправдано это или нет.
Если Фостер пытался пробудить мое любопытство, то он в этом преуспел. Он был совершенно серьезен насчет своих будущих планов. Похоже, ни один нормальный человек не захотел бы затевать ничего подобного, но, с другой стороны, Фостер ничем не походил на глупца…
— А почему бы не объяснить мне, в чем суть дела? — спросил я. — Зачем человеку, обладающему всем этим, — я обвел рукой богато обставленную комнату, — подбирать бродягу вроде меня из канавы, да еще и уговаривать взяться за работу?
— Твое эго перенесло серьезную встряску, Легион, это очевидно. Мне кажется, ты боишься, что я захочу от тебя слишком многого или меня чем-нибудь шокирует твое поведение. Хоть на мгновение попробуй забыть о себе и своих проблемах, и мы наверняка придем к взаимопониманию…
— Ага, — буркнул я. — Вот так прямо взять и забыть…
— О денежных проблемах, конечно. Большинство проблем этого общества проистекают от абстрагирования ценностей, выражающегося в использовании денег.
— О'кей, — сказал я. — Пусть у меня будут мои проблемы, у тебя — твои. Давай на этом и покончим.
— Тебе кажется, что раз я материально обеспечен, то мои проблемы — индивидуального порядка, — полуутвердительно произнес Фостер. — Ответь мне, Легион, ты хоть раз видел человека, который страдает от амнезии?
Фостер пересек комнату и что-то достал из ящика маленького письменного стола, потом посмотрел на меня.
— Взгляни-ка повнимательней на это, — сказал он.
Я подошел и взял из его рук небольшую книжицу в блеклой пластиковой обложке. На ней не было никакого изображения, кроме двух тисненых колец. Я раскрыл ее: страницы, словно из тончайшей ткани, были непрозрачны и сплошь исписаны чрезвычайно мелким почерком на каком-то странном языке. Последняя дюжина страниц была на английском. Мне пришлось поднести книжицу к глазам, чтобы разобрать мельчайшие буковки: «19 января 1710 года едва не разразилась катастрофа, когда я чуть не утратил ключ. С этого момента буду вести дневник на английском языке…»
— Ну, если это и есть ваше объяснение, то оно для меня слишком прозрачно, — сказал я.
— Легион, как ты полагаешь, сколько мне лет?
— Вопрос, конечно, интересный, — отозвался я. — Когда я впервые увидел вас, то сказал бы, что за тридцать. Но сейчас, честно говоря, вы выглядите почти под пятьдесят.
— Я могу представить доказательства, — сказал Фостер, — что большую часть года провел во французском военном госпитале. Я пробудился в палате, весь забинтованный до самых глаз и без малейших воспоминаний о своей прежней жизни. Согласно медицинскому заключению мне тогда было тридцать лет.
— Ну, что ж, — сказал я. — Амнезия не такая уж и редкость среди раненых на поле боя. И похоже, вы неплохо наладили свою жизнь с тех пор.
Фостер нетерпеливо затряс головой.
— В этом обществе несложно разбогатеть, хотя мне и пришлось потрудиться несколько лет. Но настало время, когда у меня наконец появилась возможность вернуться к поискам своего прошлого, Правда, имеющихся свидетельств недостаточно: вот этот дневник, который был найден возле меня, и кольцо на пальце, — Фостер вытянул руку.
На среднем пальце красовался массивный перстень с той же самой гравировкой концентрических кругов, которые я видел на обложке дневника.
— Я был весь в ожогах, моя одежда сгорела. Довольно удивительно, что дневник был цел, хоть его и нашли среди обгоревших обломков. Он сделан из очень прочного материала.
— Что же удалось обнаружить?
— Ничего. Ни в одном воинском подразделении я не числился, а из того, что я говорил по-английски, заключили, что я либо англичанин, либо американец.
— А что, по акценту нельзя было определить точно?
— Вероятно, нет. Похоже, я говорил на каком-то неизвестном диалекте.
— Может быть, вам и повезло. Я, например, был бы рад забыть мои тридцать лет.
— Я потратил значительную сумму и несколько лет, чтобы раскопать свое прошлое, — продолжал Фостер. — В конце концов мне пришлось сдаться. А потом я нашел первый туманный след.
— А, так вы все же обнаружили что-то? — сказал я.
— Ничего нового, в этом помог дневник.
— Вот уж не подумал бы, — прокомментировал я. — Только не надо мне говорить, что вы положили его в ящик стола и забыли о нем.
— Конечно, я прочитал все, что мог. Это составило относительно малую часть на английском языке. Все остальное зашифровано. А то, что я прочитал, оказалось бессмыслицей, со мной никак не связанной. Ты видел: это не более чем дневник, и даты заносились нерегулярно. Да и сами записи настолько обрывочны, что едва ли лучше шифра. И взгляни на даты, они охватывают период с начала восемнадцатого по начало двадцатого века.
— Что-нибудь типа семейной летописи, — предположил я. — Записи велись представителями нескольких поколений. Там упоминаются имена или местности?
— Взгляни-ка еще раз, Легион, — сказал Фостер, — посмотри, может, ты найдешь что-нибудь необычное, кроме того, что мы уже обсудили.
Я снова пролистал книжицу. Она была не толще дюйма, но тяжелая, на удивление тяжелая. Огромное количество страниц: я насчитал сотни исписанных листков, а ведь книга была использована менее, чем наполовину. Я выхватывал отрывки то тут, то там: «4 мая 1746 года. Вояж не успешен. Я должен оставить этот путь Поиска… 23 октября 1790 года. Надстроил барьер кубитом выше, теперь огни полыхают каждую ночь. Да разве нет предела их адской настойчивости? 19 января 1831 года. У меня большие надежды на Филадельфию, мой величайший недруг — нетерпение, вся подготовка к трансформации закончена, однако, признаться, чувствую себя неладно…»
— Тут множество странностей, не считая самих дат. Ну, во-первых, дневник должен быть старым… но качество бумаги и переплет превосходит все, что я когда-либо видел. Да и почерк чересчур мизерный для гусиного пера..
— К переплету присоединено стило, дневник написан им.
Я пригляделся, вытянул тоненькую ручку и взглянул на Фостера.
— Кстати, о странностях, — заметил я. — Подлинная антикварная шариковая ручка попадается не каждый день…
- Предыдущая
- 3/44
- Следующая
