Сокровища Перу - Верисгофер Карл - Страница 3
- Предыдущая
- 3/74
- Следующая
— Эх, черт побери! Да почему же нет? Как будто я не знаю! Господа студенты живут так, как будто целый мир создан только для них!
— Да, если они богаты, Гармс! Но, видишь ли, мой дядя не тратит на себя ни одного шиллинга, и я уверен, будет требовать и от меня, чтобы я жил так же, как он, а ты не можешь себе представить, как бы я желал иметь рапиру, маску, нагрудник, перчатки и…
Старик добродушно засмеялся.
— Ну… ну, — сказал он, — высказывай все, милый мой… что еще?.. а?..
— И верховую лошадь, Гармс! Да, больше всего мне бы хотелось иметь свою верховую лошадь!
— И ничего более? Однако не скромные же у тебя желания! Всего этого ты в жизни своей не получишь от господина сенатора!
— Вот видишь, Гармс!
— Ничего я не вижу. Старик наш, — я хотел сказать, его милость, — конечно, подумал бы, узнав о твоих желаниях, что пора присмотреть тебе местечко в доме умалишенных, — с этим я не спорю, но ты не унывай и не падай духом. Ведь и по ту сторону гор тоже есть люди, и среди них есть некто, который тебя очень любит и много о тебе думает. Этот некто — я!
Бенно, растроганный словами старика, ласково кивнул ему головой.
— Знаю, знаю, старина, но, ведь ты… то есть от тебя…
— Ну, ну, доскажи-ка до конца свою мысль. Ты, кажется, хотел поговорить о рапире и верховой лошади… Не так ли? Все, все получишь, мой милый: будешь и верхом ездить, и фехтовать, будешь вполне счастлив и доволен! Видишь ли, я без малого сорок лет служу в этом доме, и это дало мне немалые деньги, а расходы у меня всегда были самые ничтожные. Когда несколько лет тому назад мой старый отец скончался, мне достались оба его дома в Гревингерской улице, и с того времени я ежегодно откладывал в сроки платежей за наем от двух до трех тысяч гульденов «за обшлаг рукава», как мы, гамбургцы, выражаемся. И все это я делал для тебя Бенно, все для тебя, мой мальчик!
— Для меня?! — удивленно сказал мальчик, — для меня? Скажи, Гармс, ведь, Цургейдены — очень богатые люди?
Старый слуга утвердительно закивал головой.
— Да, наш сеньор, наверное, имеет несколько миллионов, но из этого еще ничего не следует: ты не можешь рассчитывать ни на один пфенниг!
— Неужели? Но я слышал от людей, что мы — последние в роде Цургейденов. Кто же тогда должен наследовать после дяди, в случае его смерти, все эти капиталы?
Гармс задумчиво покачал головой:
— Бог знает кто, но только не ты, мой мальчик, никак не ты, так как недавно он составил завещание, а в этом не было бы никакой надобности. Если бы он собирался оставить весь свой капитал единственному законному наследнику, то есть тебе: ведь ты — единственный сын его единственного брата, никаких других родственников у вас нет… Но что об этом говорить! Ты еще слишком молод для таких рассуждений. К тому же пусть твой почтенный дядюшка оставляет свой капитал кому ему угодно, хоть рыбам в Эльбе, меня это нимало не печалит, так как должен тебе сказать, и я, со своей стороны, тоже написал завещание по всем требованиям закона, которое хранится у нотариуса. В нем твое имя стоит подле довольно кругленькой цифры, могу тебя уверить. Ну, и баста! Все это будет твое! Того хочу я, Петр Леберих Гармс, гамбургский мещанин и землевладелец, как и твой почтенный дядюшка, сенатор и оптовый торговец… Ну, да все это к делу не относится…
Бенно улыбнулся, растроганный и смущенный.
— Какой ты добрый, хороший человек, Гармс. Я от души благодарю тебя, но желаю, чтобы ты прожил еще многие годы, пользуясь всем, что по праву принадлежит тебе! Дай тебе Бог дожить до того времени, когда тебе дано будет увидеть, что я стал человеком, который может сам заработать свой кусок хлеба. Но теперь ты мог бы сделать мне одолжение, если бы только захотел.
— Ну, какое же? — спросил старик.
— Расскажи мне что-нибудь про моего покойного отца!
Старый слуга как будто колебался с минуту и, вынув изо рта свою трубку, задумчиво посмотрел перед собой.
— Про твоего отца, Бенно? Да, прекрасный он был господин, ласковый и добрый…
— Да, ты часто говорил это мне, а бабушка показывала мне иногда его портрет и при этом всегда горько плакала. Почему же в нашем доме никогда не говорят и не упоминают о моем отце? Почему самое имя его предано здесь забвению? Знаешь, что мне думалось иногда?..
Старик отвернулся немного в сторону, пробормотав: «Глупости, пустяки»…
Глаза Бенно вдруг вспыхнули каким-то особым огнем, яркий румянец покрыл его щеки, и он сказал слегка дрогнувшим, взволнованным голосом.
— Знаешь, Гармс, мое подозрение теперь еще более окрепло. Хочешь, я скажу тебе сейчас, что я думаю… Есть что-то такое по отношению к моему отцу, о чем должно умалчивать, что-то нужно скрывать от всех! Есть какая-то мрачная тень, скрывающая нечто недоброе, и в этом ты меня не разуверишь. Это чувствуется само собой, и ты, конечно, не станешь отрицать, что мое предположение верно. Не так ли?
— Нет, не так! И для того, чтобы ты не придумывал о своем отце никаких глупых историй и в конце концов не стал бы считать его дурным человеком, я уж лучше расскажу тебе всю правду. Ну, слушай же! В течение целых трех веков Цургейдены из рода в род прилежно подводили счеты, сидя за конторкой с ранней молодости и до глубокой старости. «Цургейден с Сыновьями» — так издавна звалась их фирма. Все они были купцы, торговцы и судовладельцы вплоть до твоего отца. Он был человек с новыми воззрениями, и в этом состояло все его преступление. Ну вот, теперь ты знаешь все!
Бенно отрицательно покачал головою.
— И только это? Больше ничего?
— Ну, и еще кое-что другое, — сказал старик, — покойный никогда не умел беречь деньги. Он любил и ласковый солнечный свет, и беззаботный смех, и дружескую беседу, тогда как брат его только одно и знал, только одно любил, об одном и думал: цифры, цифры и цифры. Вот почему братья никогда не ладили между собой и наконец окончательно разошлись.
— Так, значит, мой отец умер не здесь?
Гармс как бы случайно отвернулся в сторону и коротко ответил:
— Нет, не здесь!
— Но кем он был? Чем занимался при жизни мой отец?
— Он был студентом, изучал разные науки и расходовал очень много денег.
Бенно провел рукою по лбу и спросил:
— Он, значит, был мот и расточитель? Да?
Старик кивнул головой.
— Да, — сказал он, — мот и расточитель, но чудный, честный, благородный человек, всеми уважаемый и любимый. Только вот деньги буквально таяли у него в руках. Горсть золотых гамбургских дукатов была для него сущий пустяк; всего одна минута — и все эти червонцы мигом исчезали, точно у них вдруг разом вырастали крылья.
Все это старик говорил таким тоном, точно это были самые похвальные качества покойного.
— У каждого человека есть какой-нибудь недостаток, — продолжал он, — только не всегда так раздувают их! Впрочем, ты об этом лучше совсем не думай, но знай, что цургейденские деньги ничем не лучше моих, а мои тебе обеспечены, мой бедный мальчик! Ну, и баста! Иди себе наверх в свою комнату и посмотри на обычном месте: я припрятал тебе там горсточку слив.
Бенно встал.
— Ты полагаешь, что мне лучше вовсе не заходить в общую комнату, Гармс?
Старик потряс головой.
— Да, так будет лучше, дитя мое, барометр стоит сегодня низко и предвещает бурю!
— Уж не из-за меня ли опять? — спросил встревоженно юноша.
— Не то, чтобы из-за тебя. Но старики наши сегодня взволнованы! Зачем тебе впутываться в их неприятности?
— Ну да, конечно! Спокойной ночи, Гармс!
— Спокойной ночи, дорогой мой, не забудь же взглянуть в трубу твоей печки!
— Да, да! — И мальчик побежал наверх. Крадучись, пробирался он мимо общей комнаты по совершенно темному коридору, как вдруг услышал, что кто-то произнес его имя, и это заставило его на минуту приостановиться.
— О чем вы плачете, мамаша? — говорил сенатор, — уж не опять ли о Бенно? Вам все кажется, что ему недостаточно хорошо живется!
— Нет, почему же мне плакать о Бенно, Иоханнес? — отвечал тихий женский голос, похожий на вздох. — Разве он не получает самые лучшие отметки, разве он не на лучшем счету у начальников? Но меня огорчает, что ты не любишь его, что ты преследуешь в этом невинном ребенке память о его покойном отце, которого ты своей жестокостью и нетерпимостью вогнал в гроб!
- Предыдущая
- 3/74
- Следующая
