Лондон. Темная сторона (сборник) - Сайкс Джерри - Страница 12

Облегчение приносит выпивка за контейнером возле футуристической Научной фотобиблиотеки неподалеку от моего дома. Трастафариан – растаман-иждивенец, любитель острых ощущений на халяву – отворяет дверь одной из квартир наверху, видит, как я пью, и начинает бормотать что-то вроде: все путем, пока что-то плетем, всем хорошо нам под капюшоном.

– Это не обо мне.

Тот шипит:

– А я и так не о тебе, зануда!

Осадив парня с его вздором, я готов напуститься на него как следует. Он отступает туда, откуда вылез и где, вне сомнений, считает отцовские денежки в своей дурацкой пижаме и пушистых шлепанцах. Пятясь, этот хмырь косится на меня с боязливой улыбочкой и в конце концов убирается к себе. Жизнь на кромке плюшевой подушечки. Плюшевее некуда. Нечто, возникнув из пустоты, подхватывает меня и запускает по спирали Берналетт; «Диорелла». Айлин; «Диориссимо». Маргарет; «Шанель № 5». Слышно, как неподалеку какая-то чокнутая наркоманка во всю мощь легких проклинает свою жизнь; возможно, и нашу жизнь тоже. БЛУДНИЦА ВАВИЛОНСКАЯ, БЛУДНИЦА ВАВИЛОНСКАЯ! Кровавые песни сворачиваются в черные потоки холодной, холодной ночи. Спасение в вере. Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem.[9] Готов? Да, всегда и ко всему. Приближаюсь к своему жилищу; наверное, надо бы заскочить переодеться. Или сойдет и так? Выбираю последнее, отправляюсь на службу в чем есть. Подбегаю к служебному входу, вставляю ключ в скважину, вхожу и направляюсь к столу. Мэри встречает меня улыбкой:

– Отец Донахью?

– Да, Мэри. – Я бросаю ключи в ящик стола. – Что такое?

– Отец, я знаю, что вы очень заняты, но… Вы не могли бы добавить несколько молитв об упокоении моей сестры? Помянуть ее молитвенно, если не трудно.

– Как давно это случилось?

– Пять лет назад, отец. Пять лет с тех пор, как Он забрал ее от нас, – она принимается плакать. Я обнимаю ее за плечи и напоминаю, что Господь с нами, и прошу звать меня просто по имени, то есть Джонни. Теперь она испытывает некоторую неловкость. И едва заметно, одними глазами выказывает недоумение по поводу моей руки у нее на плечах. Я убираю руку и предлагаю ей глоточек для успокоения. Она соглашается.

– Отец, я не знала.

Я не свожу взгляд со своего стакана:

– Я тоже, Мэри. Я тоже.

Мэри отпивает глоток. А я ставлю свой стакан на стол и беру распятие. И вот мы оба смеемся и болтаем о сделках, которые будут заключены в Исландии и Соммерфилде. И о том, что новый магазин одной цены просто изумителен. Мэри ставит свой опустевший стакан на поднос у графина с виски.

– Благодарю вас, отец. Мне теперь много лучше. А вы как? Привыкли? Вы уже как дома в наших неприглядных краях? Я знаю, сперва они отпугивают, но…

– О, я видел и вещи похуже, Мэри, поверьте мне. А теперь у меня много дел, как вы сами понимаете.

– О, простите меня, отец, за то, что отняла у вас время.

– Ничуть, Мэри. И я непременно помяну…

– Молли.

– Да. Молли. Я не забуду.

– Прощайте, отец.

Сижу и жду. Целый час. Наполняю стакан, меж тем как мои глаза наполняются слезами, и вот уже соленые ручейки скатываются по лицу. Бедный я, как мне быть, приходится пить. Веруя в Него. И не веруя.

Звонит телефон. Стакан разбивается в моей руке, как только я подношу его к губам.

– Джонни, сам знаешь, я собираюсь тебя прикончить.

Я чувствую, что улыбаюсь. Все шире и шире.

– Как можно убить то, что уже мертво?

На другой день, покинув канал Великого Союза из-за его неласкового климата, на канале Кью объявились двенадцать канадских гусей. Слышен шум их крыльев, потрясающий и ужасный. Пит, уборщик в пабе «Великий Союз», мыл полы в зале, продолжая выяснять отношения со своей женушкой. Перед тем как в пять утра он ушел, она выдала: «Паника, глупость и похмелье – вот твоя сущность. Больше ты ни на что не способен».

– Отвяжись.

Вначале, услыхав шум, он чуть было не утратил веру. Вот оно что. Он ожидал увидеть как минимум Усаму бен Ладена собственной персоной в реактивном самолете «Хэрриер» в сопровождении одиннадцати приспешников.

Пинту и одиннадцать белого вина для дам? Пит был покорен невиданным великолепием этих птиц и зачарованно следил за их плавным движением; вначале они заметно снизились, а потом взмыли ввысь из-под моста Хафпенни-Степ. Они еще поднимались, когда он завопил: «Красотища-то какая!» И огляделся посмотреть, нет ли рядом Кармеллы. «Кармелла, иди сюда, смотри скорее!» Оставаясь внутри заведения, она покачала головой и, думая о недавнем аборте старшей дочери, огрызнулась: «Что такое? Шутить со мной вздумал, ублюдок? Я не в настроении!» Она отшвырнула тряпку, развернулась и увидела стоящего столбом Пита. Рассмеялась про себя и подошла к нему. «Да с чего это ты так завелся, обалдуй?» Пит по-прежнему не шевелился, как будто кто-то похитил его душу. Он был бел, как саван. «Иисусе». – «О, да. Ты еще Пресвятую Деву Марию приплети…» Тут голос Кармеллы затих.

Она поняла. Прониклась.

Запястья прикручены к ограждению под мостом.

Черные ремни туго перетягивают белую шею.

Глаза, нос, уши, пальцы и губы отрезаны.

Тело наполовину погрузилось в канал.

Тело мертво, как дверной гвоздь.

Ноги отсечены по самые бедра.

Рыжие волосы горят, как пламя.

Чувств нет. Ног нет тоже.

Под воем сирен мой взгляд, как всегда, непреклонный, хмурый и таинственный. Я склонен верить, что наверху лежит грубый и отвратительный мир.

От места, где я умру, полицейский участок Хэрроу-роуд, гудящий, точно улей и полыхающий, точно костер, со всеми этими легавыми, честными и бравыми – направо. А католический храм Лурдской Божьей Матери и Святого Винсента де Пол, куда менее чем через полчаса соберется слушать мессу потрясенная община, налево. Община, сбитая одному Богу ведомо из кого. Община горемык и борцов. Община, тем не менее. Борцов за мир. Подержанный мир. Порок. Рок. Поздний срок.

А пока. Облака. Сады. Звери. Птицы. Аминь.

Место действия – Мейфэр

Я нажал кнопку воспроизведения, и тут же загорелся миниатюрный экран цифровой видеокамеры. Видно было только кривляющееся лицо Вани. Потом Ваня показала язык и исчезла. Это была проверка готовности камеры к работе.

«Хорошая девочка».

С того места на шкафу, где была установлена камера, можно заснять примерно половину комнаты. В дальнем правом углу стоит кровать, рядом с ней – большое зеркало, слева – маленький комод, а между ними, у дальней стены – вешалка с одеждой французской крестьянской девушки, кожаные доспехи и форма медсестры с белой шапочкой. Перед вешалкой стоит пара доходящих до бедра черных кожаных сапог.

Через две секунды опять появляется Ваня. Она несет стул, которым только что воспользовалась, чтобы установить камеру на шкаф, и ставит его на обычное место рядом с комодом. Девушка смотрится в зеркало, быстро поправляет прическу, сверху вниз проводит руками по комбинации, разглаживая ее, а потом выходит из зоны, охватываемой камерой и направляется к двери в гостиную.