Побег из преисподней - Галанина Юлия Евгеньевна - Страница 9

Метнулся в подворотню, прижался к стене. Опекун, приметно потряхивая манжетами, прошел мимо Рету, не различив мальчишки в темной нише. Не один прошел, в компании. За ним шагали длинный и толстый. Длинный чеканил шаг, а толстый двигался вразвалочку. Если опекун манжетами затряс – значит удумал чего-то, знак верный.

Рету не утерпел, вернулся вслед за ними обратно во внутренний двор. Держась в тени стен, покрытых разросшимся плющом, постарался подобраться поближе.

Опекун остановился у колодца.

– Вот здесь, господа, будет удобно, – заискивающе произнес он. – Я вас долго не задержу.

– А вам, милейший, это и не удастся, даже если бы хотели, – ласково объяснил опекуну толстяк.

Он осмотрел двор. Полой бархатного плаща обмахнул скамью у колодца и почтительно пригласил:

– Садитесь, господин мой!

Длинный сел. И словно превратился в изваяние.

– Мы все во внимании, – ухмыльнулся толстяк.

Опекун засуетился. Сесть на скамью рядом с длинным он не рискнул, стоять посреди освещенного луной дворика почему-то побоялся, поэтому отступил в тень, протянувшуюся от стены дома. И уже оттуда, из тени, начал:

– Господа, у меня к вам предложение, которое вас, несомненно, заинтересует.

– Даже так? – взмахнул плащом толстяк и почтительно спросил высокого: – Вам интересно, мой господин? Мне – нет!

Изваяние осталось неподвижным.

– Не торопитесь, господа! – взвыл опекун. – Дело в том, что я знаю, кто вы.

– Вот уж интересная новость! – хмыкнул толстяк. – Представьте себе, я тоже знаю, кто я. Неожиданно, правда? Мы-то знаем, кто мы. А вот кто вы, сударь?

– Я – имперский дворянин, и этим все сказано! – запетушился было опекун, но сник. – Я знаю, господа, что вы из Легионов Проклятых. Я это понял сразу, как только вас увидел! Я же не местная голь, я воспитан в столице.

– И что? – равнодушно отозвался толстяк. – Ради этого вы нас из трактира вызвали? Чтобы поведать нам о своем блестящем воспитании?

– Не только, господа, не только! Я долго думал и хочу признаться…

– Не признавайтесь даже под пыткой, – ехидно посоветовал толстяк.

– Нет, я хочу признаться! – заклинило опекуна. – Я хочу вступить в Легионы Проклятых!

Вот этого парочка точно не ожидала. Длинный и толстый переглянулись.

Опекун обрадовался, что его слова произвели впечатление:

– Да, да, я хочу вступить в Легионы Проклятых, я хочу стать последователем культа и носить козлиный череп вместо шлема! Я хочу влиться в ваши ряды! Я знаю, что вступление в последователи должно сопровождаться жертвой! Я воспитываю одного мальчика, он сирота, его никто не хватится. Возьмите его в жертву и примите меня в Легион!

Слушая страстную речь опекуна, Рету порадовался, что на чердаке спит не он, а соломенное чучело. Возьмите его в жертву, ага, прямо сейчас. Гадина!

В лунном свете было хорошо видно, как сморщился толстяк.

– Ради этой чуши вы посмели отвлечь двух благородных господ от развлечений? – рыкнул он. – Тут вам что, вербовочный пункт всякого дерьма? А я, по-вашему, кто? Пожиратель беззащитных сироток, которых никто не хватится? Так, значит, воспринимают меня столичные имперские рыцари? Меня, советника Адского герцога?

Щеки его гневно затряслись, и толстяк стал раздуваться прямо на глазах. Он рос, рос – и вдруг обернулся. Громадный дракон, весь в костяных венцах, с великолепным гребнем, с хвостом, увенчанным булавой, сидел около колодца.

Рету было плохо видно, но, похоже, опекун слегка обмочился от страху.

Дракон изогнул длиннющую шею, навис над присевшим от ужаса опекуном. Взял его, как мамаша-собака кутенка, за шиворот, точнее, за кружевной воротник, приподнял и поставил прямо перед собой, на освещенный луной пятачок. Теперь стало видно, что бархатные штаны у имперского рыцаря и правда мокрые.

Ноги у опекуна подогнулись, и он, испуганно икая, сел на плиты.

Дракон снова навис над ним, широко раскрыл пасть, точно собираясь надеться на голову, как ночной колпак.

Мгновение помедлив, дракон почти ласково хыкнул: пламя нежно окутало макушку опекуна, охватило его ухоженные локоны, мерзко запахло паленой шерстью.

Больше ничего не пострадало: ни воротник тончайших кружев, ни плечи, ни грудь. Но вот вместо холеной гривы на голове красовалась обугленная плешь.

Тихонько воя, опекун обхватил голову руками, прикрыл плешь пышными манжетами. Его трясло. Повалившись набок, он скрючился на плитах двора в позе младенца.

Длинный встал и тоже принял свой обычный облик. Дернул лапой – чиркнувшие по камню когти высекли сноп искр.

Дракон почтительно опустил крыло, и Адский герцог взошел по нему на драконью спину. Туда, где костяные выросты сплетались во что-то похожее на трон, сделанный из клинков.

Усевшись на спине дракона, Адский герцог глухо сказал:

– Пора, – и глаза его замерцали тлеющими углями.

Дракон резко махнул хвостом. Костяная палица отшвырнула на стену сжавшегося опекуна. Расчистив место, дракон встал посреди дворика, расправил крылья и прянул в небо, унося ощетинившийся клинками трон с рогатым седоком.

Чтобы оставить позади не только городок, но и остров, дракону понадобилось не больше трех взмахов чудовищными крылами.

Прижавшись к спинке трона в узком просвете между двумя выступами, упершись ногами в какой-то диковинный щиток, которыми был усеян драконий хребет, Рету сидел, крепко прижимая к себе дерюжку, и смотрел, как исчезает в призрачной ночной дали городок, остров, озеро…

Он и сам толком не помнил, как сообразил, что парочка сейчас улетит. И забрался на спину дракона, пользуясь тем, что с другой стороны по крылу величественно вышагивает Адский герцог. Юркнул за костяное кресло и притаился там тише мыши.

Потому что «Родину не выбирают, щенок!» – это опекун говорил, а у кузнеца Герберта была другая любимая присказка: «Жить захочешь – и не так раскорячишься!» Что тоже было правдой.

А ранним утром над двориком с колодцем завис крылатый имперский пегас. С него прямо в окно спальни опекуна легко скользнул человек в добротной, но неброской одежде.

Опекун с головой, забинтованной в разорванную на длинные полосы простыню, лежал в болезненном забытьи. Его чувствительная натура не вынесла стольких потрясений, попутно в мокрых штанах он замерз и простудился, и лихорадка овладела его телом.

Занавеси балдахина были тщательно задернуты, чтобы больной болел в свое удовольствие.

Человек раздвинул бархатные полотнища и аккуратно всадил спящему длинный и узкий кинжал прямо в сердце, оборвав земной путь неудачливого щеголя.

Затем поднялся на чердак, намереваясь, согласно приказу, покончить и с воспитанником. Зарезать солому было труднее, хотя старая рубашка Рету оказалась безнадежно испорченной.

Человек, в гневе распинав соломенное ложе, задумался. Указания работодателя были четкими и ясными: убрать воспитанника, убрать воспитателя. Они – лишние.

Человек подозревал, что это было связано со смутой, возникшей в Империи, но свои подозрения держал при себе, потому что его совершенно не касалось, по каким причинам ему поручили несложное, но тем не менее требующее определенной сноровки дело.

Теперь же предстояло решить, как отчитываться о выполненной работе. Она ведь выполнена наполовину, как ни крути. Но, с другой стороны, кто будет проверять? А за наполовину выполненную работу и оплату срежут наполовину, если не меньше. Человек не работал за идеи, он работал за золотые. Это была не его вина, что воспитанник отсутствовал в постели. Это с воспитателя надо спрашивать, почему мальчишка в такой час шляется неизвестно где. Было бы заказанное лицо на месте – устранитель выполнил бы поручение, как всегда, образцово. Невыполнение, точнее, недовыполнение задания нанесет непоправимый вред его, устранителя, репутации. А этого допустить нельзя.

Порассуждав так и пришедши к ясному логическому выводу, что во всем виноват опекун, неприметный человек решил: задание выполнено целиком и полностью.