Беспокойная жизнь одинокой женщины (сборник) - Метлицкая Мария - Страница 34

• Предыдущая
• 34/49
• Следующая

Говорили об этом с мамой сначала постоянно, потом как-то реже, пожимали плечами, строили предположения: может, командировка, может, больница, – но чувствовали обе, что здесь что-то не так, не сходится, не поддается ни логике, ни объяснению.

– Пуська бы позвонила и все объяснила. Ну нет такого, что бы она объяснить мне не смогла.

В голову лезли самые черные мысли.

– Ну забудь, значит, передумала, знаешь, как время меняет людей! Пуська твоя через родителей перемахнула, а тут – ты. Может, подумала, денег пожалела, может, жизнь свою менять не захотела, на черта мы ей сдались. Сначала эмоции, наобещала горы, потом – разум. А у Пуси разум всегда и везде, забыла? – вещала мудрая мама.

– Нет, – не соглашалась Тата, – здесь что-то не то. – Но повздыхала и с этой историей простилась. А сколько их было в жизни, этих надежд и историй? Собственно, с Пусей она простилась давно, еще тогда.

А тут еще объявилась Люка, словно вместо Пуси. Позвонила – Тата ее сразу не узнала. И давай рыдать: просила денег – откупить старшего сына от армии. Говорила и просяще, и требовательно одновременно.

– Ну что для тебя две тысячи баксов? Деньги? – взывала к совести Люка.

Тата задохнулась от возмущения:

– Как ты вообще могла мне позвонить и еще денег требовать? За всю жизнь времени не нашла покаяться! – негодовала Тата. – Меня твои проблемы не касаются!

– У тебя детей нет, где тебе меня понять?! – успела выкрикнуть Люка.

Возмущаясь, рассказывала матери, а та спокойненько так:

– Ну дала бы, пропадет ведь парень, себе не простишь.

– Мам, ты что? – заходилась от возмущения Тата.

– Я о тебе думаю, если что, как ты будешь с этим жить?

– Ну, знаешь, это слишком!

Хотя и правда ночью не уснула, мучилась, злилась на всех: на наглую Люку, на мать, на себя. Плакала.

– Чем я ей обязана? Всю жизнь ни о чем не беспокоилась, а могла бы, как я, покрутиться и подумать, что сыновья растут. Опять влезла в мою жизнь.

Встала разбитая, лицо в красных пятнах – это нервное. Мать исподтишка посмотрела и тихо сказала:

– Ну что ты так маешься, дай ей половину – компромисс. И поможешь, и совесть будет чиста. Спать будешь спокойно.

– Из моих рук – никогда! – гневно сказала Тата, этой фразой давая матери руководство к действию. «Ох, и умна», – подумала мать про дочь. «Ох, и умна», – подумала дочь про мать.

Этим же вечером Нонна Павловна отнесла тысячу американских долларов Люке. Сама, из своих рук:

– Сколько смогли. – И протянула Люке деньги. Люка плакала, гладила Нонне Павловне руки.

– Я достану остальное, я вам до конца жизни… – Понимала ведь, что никогда не отдаст.

Вечером Тата пересчитала потихоньку заначку, все поняла и успокоилась. Больше они с матерью это ни разу не обсуждали.

И грянул дефолт. И в который раз рухнуло и разбилось наше такое условное благополучие. Полетели фирмы и фирмочки, банки и банчочки. Кто устоял – честь и хвала, кто-то даже поднялся, объявив иностранным партнерам банкротство, вместе, стало быть, с родной страной. Не отстаем.

И продавались квартиры, офисы, магазины, заводы. Как продавались, так и покупались. И рухнула Машкина фирма. Не устояла. И укатили они с мужем с неохотой в Германию. Там скука, там не развернешься. Но пересидеть придется. Машка верила, что еще вернется.

Тата осталась опять на бобах, опять без работы – в объявлениях о вакансиях уже оговаривали возраст. Правда, стала брать через знакомых какую-то работу на дом – пустяки, но хоть как-то этим кормились.

И еще оставалась заначка, слава богу, жизнь научила. Но скоро стало как-то очень резко падать зрение.

– Это у тебя от отца, у него к старости все слепли.

– Ну, мам, ты даешь, утешила, – испугалась Тата.

А когда нехитрые их запасы подошли к концу, позвонила Нонна Павловна своей бывшей клиентке, из старых актрис второго ряда, и испросила работу для дочери. Не очень тяжелую физически, легкую уборку и глажку, может быть, немудреную готовку.

Работа нашлась. И сколько их милых, интеллигентных женщин очень и не очень средних лет, с высшим образованием и, как правило, с неудавшейся женской судьбой, нашли себя на этом несладком поприще – в прислугах или нянях. Кому везло с хозяевами, а кому не очень. Как складывалось.

Тате повезло. Ездила, правда, на другой конец Москвы, но без пересадки, по прямой. Три раза в неделю – и не рано, слава богу. Хозяйка была из прежней богемы, жена когда-то очень известного режиссера. Спала до двенадцати. Тата прибирала большую захламленную квартиру, варила бульон на три дня и рис, крошила винегрет. Хозяйка, из бывших красавиц, имела когда-то пышное и яркое прошлое. И не забывала об этом поговорить. Не вредная, но временами чрезвычайно болтливая. Обожала часами пить кофе и «травить» киношные устаревшие сплетни. Деньги на содержание давала ей дочь, успешный продюсер. В общем, все складывалось неплохо, правда, Тата уже здорово уставала. Но держалась за эту работу двумя руками.

Как-то на рынке у метро «Университет», в ноябре, выбирала хурму, и ее окликнули. Оказалось, Леночка Орлова, бывшая соседка, потом перебравшаяся куда-то в район «Речного». Долго болтали обо всем, стоя под моросящим дождем. Болтала в основном Леночка – она недавно гостила в Америке у сына, успешного керамиста. Говорила, что дети зовут ее переехать насовсем, что и невестка неплохая девочка, но быть приживалкой не хочется. Потом еще что-то вспоминали из прежней жизни. Вдруг Леночка рассмеялась и сказала:

– Ну а эта парочка твоя – голубки, ну просто умора!

– Ты о ком? – не поняла Тата.

– Как о ком, об этой твоей крокодилице, Наташке, или, как вы ее там называли, Муси-Пуси?

– И что, ты ее видела? – напряглась Тата. – Как она? У нее все в порядке?

– Еще в каком! Я видела ее не один раз. – Но, поняв, что Тата не в курсе, подумала с минуту, стоит ли говорить, а потом все же сказала: – Ну ты даешь, она же за твоего художника, за Борьку, замуж вышла. Ты правда не знала? Он теперь такой импозантный стал, зубы сделал, в клетчатых пиджаках, с косыночкой на шее ходит, ботиночки за триста долларов таскает, на «Мерседесе» рассекает. Дом у них на Лонг-Айленде, неслабый райончик, а галерею она ему на Манхэттене купила. А сама как была эта твоя Пуся «красавицей», так и осталась. Даже Америка не очень помогла. Но баба с мозгами, будь здоров! – И, заметив Татино растерянное лицо, Леночка смущенно протянула: – Ну извини, я думала, ты в курсе, зря я, наверное.

Дома с мамой начали охать-ахать – переваривать. Вот теперь-то и объяснилось Пуськино исчезновение, все четко встало на свои места.

– Ну, Пуська! – все никак не могла успокоиться Тата.

– Да ладно тебе, хоть на старости лет мужика понюхала, порадуйся за подругу, – говорила Нонна Павловна, – хотя если, конечно, «это» можно назвать мужиком. Но она у тебя никого не отбивала и не уводила. Во как этому шаромыжнику повезло! На такое богатство!

Это задевало Нонну Павловну больше всего.

– Да ладно, мам, неизвестно еще, повезло или нет, кто там знает.

И, укладываясь спать, Тата вдруг так расхохоталась, что мать прибежала из своей комнаты.

– Ты что, с ума сошла от радости, что твой дурак в надежных руках? – спросила Нонна Павловна.

– Нет, мам, просто подумала: завтра Люке позвоню, расскажу, вот уж посмеемся.

А мать, качая головой, пошла к себе, приговаривая при этом:

– Просто триумвират какой-то, прости господи! – вкладывая в это, видимо, что-то свое.

В конце пятидесятых в районной женской консультации познакомились две девушки, вернее, молодые женщины, безошибочно угадав друг в друге будущих матерей-одиночек. Ненароком заглянув в медицинские карточки, они обнаружили к тому же, что являются полными тезками и одногодками. Звали обеих Валентинами Александровнами. Почему-то эти совпадения их страшно обрадовали и развеселили, одна решила подождать другую, и из консультации на весеннюю московскую улицу они вышли уже вместе, поддерживая друг друга за локоток. Осевший и потемневший снег еще не вполне растаял, местами превратившись от обильной капели в хрупкие и скользкие проплешины. Шли они осторожно, пробуя носком коварную наледь, – словом, шли, как ходят беременные. Болтали оживленно и обо всем – об уже отступившем, слава богу, токсикозе, о вредной врачихе Кларе Ивановне, о предстоящих и наводящих безумный страх родах, о детском приданом, заготовленном заранее – вопреки приметам. Одна Валечка проводила другую до дома – к тому же они оказались еще и соседями. Конечно же, обменялись телефонами и, очень довольные новым знакомством, сулившим теперь совместные прогулки и целый ворох общих тем, наконец расстались.

• Предыдущая
• 34/49
• Следующая